— А как же быть при самообороне? — поинтересовался сухопарый.
— Самооборона дело другое, — вспомнив о Цвире, Темняк помрачнел. — Самооборона без насилия невозможна. Это ты верно подметил…
— А что означало твоё “хотя”? — Сухопарый демонстрировал завидную память, что для человека, постоянно подставлявшего свою голову под удары, было в общем-то не характерно.
— Какое “хотя”? — А вот у Темняка порядка в голове как раз и не было.
— Ты сказал, что не завидуешь тому, кто попытается воспользоваться жёлобом, раньше считавшимся лестницей в небо, — напомнил сухопарый. — А потом добавил “хотя”.
— Да, да… Что-то я хотел сказать. Вот только что… Вспомнил! У меня есть подозрение, что лизоблюды пользуются этим жёлобом для поддержания контактов со своими сторонниками внизу. Детали мне пока неизвестны. Постарайтесь отыскать человека по имени Тыр Свеча. Он должен быть где-то здесь. Это один из вождей лизоблюдов. Вот пока и всё. До встречи!
— Наша встреча может и не состояться. В следующий раз к тебе придёт совершенно другой человек. Но на всякий случай давай познакомимся. Меня зовут Бахмур.
— А дальше?
— Дальше не надо. Здесь нет деления на улицы. Но вообще-то я из Иголок.
— Ну а меня прозвали в Остроге Темняком. Не за цвет кожи, а за неясное прошлое.
— Тогда сообщи свое настоящее имя. Если теперь тебя назовут им, можешь быть уверен, что имеешь дело с надёжным человеком.
— Пусть будет Артём. Честно сказать, я уже отвык от этого имени, но как раз его мне и дали при рождении.
Про себя он подумал: “Кажется, я влип в историю. И влип по крупному”.
Едва только Темняк расстался с сухопарым Бахмуром, как перед ним возникла Зурка, всё это время находившаяся где-то поблизости.
— Ты что, подслушивала? — поинтересовался Темняк, не очень-то обеспокоенный этим фактом: вряд ли девица могла понять и половину сказанного.
— Очень надо! — Зурка опять надулась, что в общем-то было её обычным делом. — Я потому тебя здесь поджидаю, что накормить хочу. Специально приготовила твою любимую еду.
— Благодарю за заботу, но я уже немного привык к хозяйской пище. На поверку она оказалась довольно сносной.
Тем не менее он заглянул в закуток, где обитала Зурка, и умял добрую порцию салата, на этот раз приготовленного из овощных очисток. Затем она подала ему что-то вроде серебряного ушата, наполненного зеленой жижей, запах и вкус которой были хорошо знакомы Темняку по вчерашней вечеринке.
— Помянем Цвиру, — сказала она, сделав первый глоток. — Хоть и подлец был, но всё же человеческого рода.
Напиток пришелся весьма кстати, поскольку остатки вчерашнего хмеля ещё давали о себе знать легким дрожанием рук и слезой, время от времени туманившей взор. Темняк даже попытался вызвать в себе жалость к Цвире, но не получилось. Трудно жалеть человека с такой злодейской рожей.
— Что пригорюнился? — Зурка толкнула его коленом. — Помянули и забыли. Не вернёшь уже человека. Зато нам теперь никто мешать не будет.
— Нам? — вяло удивился Темняк. — Ты что имеешь в виду?
— А ты как будто и не догадываешься! — Она слегка наклонилась вперед, выставив на обозрение свои груди, крепкие, как кулаки Бахмура, но куда более притягательные на вид.
— Поговаривают, что Хозяева не приветствуют любовные связи между слугами, — осторожно промолвил Темняк, которому после всех злоключений нынешнего дня больше тянуло ко сну, чем к женским прелестям.
— Ты думаешь, они понимают, когда мы занимаемся любовью, а когда просто деремся? Им всё это глубоко безразлично. Главное, чтобы не появилось потомство. Вот уж этого они терпеть не могут… Но ты ничего не бойся. Предохраняться я умею.
Разговор перешел на темы, от которых краснеют даже многоопытные матроны, а Зурка только довольно похохатывала. Темняку подумалось, что сегодня он целый день делает что-то через силу. Сначала утомительная прогулка с Цвирой, потом тягостный разговор с Бахмуром… а теперь ещё предстоит лезть на Зурку. Как-то всё не вовремя.
— Не думаю, что у нас получится, — сдавшись в душе, он ещё продолжал отговариваться на словах. — Я ведь похож на острожанина только внешне, а на самом деле принадлежу к совершенно другой расе. У меня даже зубов меньше вашего. Тридцать два, а не тридцать шесть.
— При чем здесь зубы? Мы ведь не кусаться собираемся, — вполне резонно заметила Зурка. — А всё остальное у тебя на месте и даже в боевой готовности. Я ведь видела, когда тебя брила.
— Ну коли так, давай попробуем. Только потом не обижайся, я предупреждал.
— Подожди… — внезапно её миленькое личико, на котором мысли не оставили не то что росчерка, а даже запятой, исказилось чем-то, похожим на раздумье. — Ты не хочешь меня?
— Ну как сказать… Не то, чтобы совсем не хочу… Но сегодня предпочел бы воздержаться.
— Вот и славно! — похоже, что это известие её весьма обрадовало. — А уж как я не хочу! А уж как я бы воздержалась! После того, что вытворял со мной этот вурдалак, меня от вашей любви просто тошнит.
— Зачем же ты тогда трясла передо мной своими снастями? — Темняк осторожно тронул её за грудь.
— Завлекала. Боялась, что ты обидишься, если я опять откажу, — призналась Зурка. — Нам ведь теперь ладить надо.
— Глупости. Можно ладить и без этого, — он вновь тронул её за грудь, но уже посильнее.
— Ловлю тебя на слове. Будем жить как брат с сестрой. И впредь о подобных мерзостях даже не заикайся, — она прикрыла грудь руками.
— Ты знаешь, мне что-то приспичило, — с Темняком случилось то, что называется эффектом запретного плода. — Ну-ка быстренько сбрасывай свои тряпки!
— А фигушки! — Зурка отпрыгнула от него козой. — Первое слово сильнее второго! Если сразу отказался от меня, теперь кусай локти. И нечего здесь рассиживаться. Выметайся вон! Сегодня будем ладить через стенку.
Ночью, то и дело отпихивая Стервозу, наваливавшуюся ледяной глыбой, Темняк усиленно размышлял над событиями минувшего дня.
Вообще-то фраза типа: “Он глубоко задумался” или “Мысли омрачали его высокое чело” — всегда казалась Темняку если и не абсурдом, то дурной литературщиной. Человек может заставить себя говорить, но заставить себя думать — никогда. Это такой же нонсенс, как заставлять почки очищать кровь или желудок — переваривать пищу. Мысли по определению присущи любой, даже самой тупой башке. Иногда они роятся безо всякого смысла и толка, словно мошкара над болотом, а иногда, даже вне зависимости от воли своего формального владельца, начинают вдруг упорядочиваться, кристаллизироваться и в итоге порождают шедевр, называемый истиной.
Вряд ли Сократ или Спиноза тужились, как при запоре, выдавливая из себя великие откровения, впоследствии сделавшие их имена бессмертными. Нет! Под воздействием великого множества разнообразнейших факторов, не последним из которых было живое слово оппонента, мысли сами собой созревали в их сознании.
Человек — просто грядка для мыслей: А грядки бывают разные — плодородные и скудные. Но всегда на них что-то растёт.
Недаром, когда Эрнста Резерфорда спросили о том, как родилась идея планетарной модели строения атома, он скромно ответил: “Я знал это всегда, но раньше стеснялся сказать”.
Короче говоря, этой ночью мысли Темняка не разбегались, словно пугливые тараканы, по разным закоулкам сознания, а раз за разом сбивались в плотный ком, который с известной натяжкой можно было назвать версией. Такой версией. Сякой версией. Разэтакой версией.
Стены Острога, а равно и его недра, не выпускали Темняка на волю. Всё говорило за то, что проклятый город можно было покинуть, лишь выбравшись на его крышу. Вопрос другой, как с этой крыши потом спуститься, но для его решения будет своё время и своё место.
Темняк уже преодолел большую часть расстояния, отделявшего его от заветной цели (особенно если считать от уровня подземелий). Крыша была почти рядом, и вполне возможно, что вчера, во время пирушки, он видел настоящее небо. Знать бы ещё, что означает эта мистерия с фальшивым деревом и выгибавшимися на нем Хозяевами. Впрочем, это не главное.
Главное сейчас — небо. А вернее, раскинувшаяся под ним крыша.
Но как до неё добраться? У Хозяев не спросишь — способа такого нет. У людей, подобно Бахмуру, обуянных фанатичной идеей, — тоже. Ещё и подозрение вызовешь. Да и не знают они ничего.
Зурка как-то заикнулась, что была с Хозяйкой на крыше. Но на неё надежды мало. Она, наверное, даже сон свой толково не перескажет. Что можно ожидать от жертвы сексуальных домогательств?
Вполне вероятно, что информацией по этому поводу владел Цвира, пронырливый, как крыса. Но его уже тем более не спросишь. Как говорится, сам себе судьбу наворожил.
А поскольку уповать на чужую помощь не приходится, надо действовать на свой страх и риск, не откладывая это мероприятие в долгий ящик. Причем действовать так, чтобы не переступить ту запретную грань, о которой говорил Бахмур. А иначе и близкие отношения со Стервозой не спасут. У Хозяев совсем иные представления о милосердии, чем у людей.
Дождавшись, когда Стервоза, вдоволь набарахтавшись в кормушке, улизнет из спальни, Темняк без промедления взялся за осуществление своего плана. Конечно, в беспощадном свете дня всё выглядело несколько иначе, чем в обманчивых объятиях ночи, но отступать от намеченного было не в планах Темняка.
Его главным и единственным помощником должен был стать пресловутый “букет”, уже целые сутки пребывавший без дела. Темняк, конечно, понимал, что все его действия в самом ближайшем времени станут известны Хозяйке. Оставалось надеяться только на её рассеянность или снисходительность. Ведь любимой собачонке прощают многое — и изгрызенную обувь, и исцарапанный паркет, и лужи на ковре. Любовь зла, если, конечно, это истинная любовь.
“Букет” для приличия немного поогрызался, но вскоре затих, экономя силы. Избрав кормушку как ориентир, Темняк первым делом двинулся влево от неё и, миновав полдюжины ничем не примечательных комнат, упёрся в глухую стену.
Путешествие направо привело его в покои Зурки, что несказанно испугало девушку, нагишом валявшуюся на мягком ложе и задумчиво почесывавшую свои интимные места (а чем ещё заниматься на досуге в отсутствие средств массовой информации?).
Вежливо извинившись, Темняк проследовал дальше, едва не ошпарился на денно и нощно работавшей кухне, поспешно вернулся назад, ещё больше напугав бедную Зурку, как раз в этот момент натягивавшую штанишки, изменил курс на сорок пять градусов, преодолел несколько тёмных подсобных помещений и опять расшиб лоб о капитальную стенку, которую, наверное, и тараном нельзя было одолеть.
Времени на всё это ушло немало, и, вернувшись к кормушке, на короткий срок ставшей как бы пупом земли, Темняк позволил себе немного расслабиться и перекусить. Разрешено было отдохнуть и “букету”.
Следующий маршрут лежал прямо вперед. Он оказался куда длиннее предыдущих и в конечном итоге привёл Темняка в тот самый пиршественный зал, о котором у него осталось немало воспоминаний, как приятственных, так и не очень.
Куполообразный потолок выглядел сейчас вполне обыденно, и даже не верилось, что сутки назад сквозь него голубело небо, кое-где тронутое дымкой облаков.
Никаких потайных отверстий в полу, через которые могло появиться загадочное дерево, он тоже не обнаружил. Везде царила неестественная, прямо-таки стерильная чистота, а внутренняя поверхность кормушек, хранившихся в небольшом смежном помещении, от прикосновения пальца даже скрипела.
Совсем рядом оказалась и глухая стена, отделявшая обитель Стервозы от всего остального Острога.
Темняк, разочарованный на три четверти (ведь в запасе оставалось ещё одно направление), вернулся к кормушке и застал здесь разгневанную Зурку.
— Ты что это себе позволяешь? — Она с ходу набросилась на смелого исследователя. — Даже Цвира не имел права войти ко мне без спроса, а ты как к себе домой врываешься! Имею я право на уединение или нет?
— Имеешь, имеешь, — заверил её Темняк. — У меня это случайно вышло. А кроме того, я извинился. Кажется…
— Какой мне прок от твоих извинений, если ими даже подтереться нельзя! А я от испуга заикаться стала! — не унималась Зурка.
— Что-то не похоже, — Темняк не смог сдержать улыбку.
— Ты ещё и скалишься! Это сейчас не похоже, пока я в запале, а завтра ох как похоже будет. Слова не смогу вымолвить! У меня от душевных потрясений волосы секутся и аппетит пропадает.
Темняк, опрометчиво полагавший, что умеет успокаивать женщин, попытался обнять её за плечи, но этим только спровоцировал новую вспышку истерики.
— Убери лапы! Взял за моду расхаживать везде! Тебе кто позволил этой штуковиной пользоваться? Да нам с неё даже пылинки сдувать не разрешается!
Зурка выхватила “букет” из рук Темняка, но, получив в знак благодарности хорошенький разряд, швырнула его на пол и принялась топтать ногами. Спустя пару минут от любимой игрушки Темняка осталась только куча обломков, которые шевелились, словно живые, меняли цвета на более блеклые и в конце концов рассыпались в труху. Только тогда Зурка опомнилась и схватилась за голову:
— Ах, что мы натворили!
— Не мы, а ты, — уточнил Темняк.
— Но влетит-то не мне, а тебе. На меня просто никто не подумает, — возразила Зурка, к которой вместе со страхом вернулась и рассудительность. — Давай-ка приберем здесь.
Они завернули жалкие остатки “букета” в покрывало, взятое в соседней комнате, после чего Зурка велела следовать за ней. Её умение заметать следы несколько настораживало.
Своё последнее пристанище “букет” нашел в тёмном колодце, из которого помахивало аммиаком. Зурка пояснила, что это одно из ответвлений мусоропровода, в который сбрасываются все гадости, вроде прокисшей хозяйской пищи и человеческих экскрементов.
— А человека туда можно сбросить? — поинтересовался любознательный Темняк.
— Человека нельзя, — тоном знатока ответила Зурка. — На глубине сажени там установлена решетка. Будет стоять по пояс в отходах и причитать. Скоро найдут.
— Я имел в виду мертвого человека, — поправился Темняк.
— И мертвого нельзя. Будет, лежать по горло в отходах и нестерпимо вонять. Тоже найдут. Хотя и не так скоро.
— Собирались мы с тобой ладить, да что-то не получается, — сказал Темняк, когда следы нечаянного преступления были уничтожены.
— Сам виноват, — Зурка еле заметно улыбнулась.
— А ты?
— Ну и я немножко. Больше не будем об этом говорить. Я тебя простила, теперь ты меня прости, — она потерлась щекой о плечо Темняка. — Не стоило тебе одному везде шататься. Попросил бы меня. Я бы тебе всё сама показала.
— Хочешь сказать, что мест, запретных для человека, здесь нет?
— По крайней мере я о них ничего не знаю.
— Объясни, почему у Стервозы так мало слуг. У других Хозяев в свите по дюжине человек и даже больше.
— Раньше у неё слуг тоже хватало. Здесь шага спокойно нельзя было ступить. Но когда с ней случилась эта беда, мы все как бы осиротели. Некоторых людей забрали другие Хозяева, некоторых отправили к работягам, некоторые просто сгинули. Остались только мы с Цвирой. За сторожей, так сказать. Я тогда тут каждый закоулок обошла. Потом пригодилось, когда от Цвиры пришлось прятаться… Все самое интересное там, — она махнула рукой куда-то в сторону. — Где ты как раз и не бывал. Хочешь, покажу?
— Прямо сейчас?
— А зачем откладывать. Стервоза явится только к ночи. Значит, время у нас в запасе есть… Может, ты и найдешь сегодня то, что так упорно ищешь, — произнесла она с загадочной улыбкой.
— Разве я что-то ищу?
— Ищешь, ищешь! Не притворяйся.
— Почему ты так решила?
— Все что-то ищут. Одни любовь, другие неприятности. Да и по тебе видно. Мечешься, как голодный клоп. На одном месте усидеть не можешь.
Болтая таким манером, Зурка увлекла Темняка в извилистый проход, по обеим сторонам которого, за дымчатыми стенами, будто бы покрытыми изнутри морозным инеем, вспыхивало и гасло алое зарево.
Хождение без “букета” имело то достоинство, что не было сопряжено с неприятными сюрпризами, и тот недостаток, что длилось чересчур долго. Тот, кто шагает напролом, всегда приходит к цели первым, но при этом несёт немалый урон. Ну а тот, кто выбирает путь неблизкий, но верный, рискует опоздать, зато сие никак не отражается на его потенциальных возможностях. При разборе шапок это может иметь решающее значение.
— Расскажи мне об истории, приключившейся со Стервозой, — попросил Темняк. — Ведь она оказалась буквально на краю гибели, и никто из соплеменников даже не попытался помочь ей. Неужели могущественные разумные существа способны на такое бездушие? У меня это даже в голове не укладывается. Дикие звери порой проявляют к своим беспомощным сородичам большее участие.
— Так уж, наверное, устроена наша жизнь, — глубокомысленно заметила Зурка. — В стада сбиваются слабые и глупые. Без взаимовыручки им просто не выжить. Умные и сильные держатся поодиночке. Ну а самые умные и самые сильные, кроме самих себя, вообще никого не признают. Как называются такие существа?
— Себялюбцами, — подсказал Темняк.
— Вот именно. Хозяева — себялюбцы из себялюбцев. Никакая приязнь между ними невозможна. Как и взаимопомощь. Хозяин, попавший в беду, выкарабкивается сам и считает это вполне естественным.
— Ты-то откуда всё это знаешь? — Темняк с удивлением покосился на Зурку.
— Нашлись добрые люди — просветили. Я ведь не первый день на белом свете живу. И не надо держать меня за дурочку… А что касается Стервозы, тут история темная. Мы ведь в их отношения вникнуть не можем. Хозяева стараются держаться друг от друга подальше, но на этот раз Свервоза повздорила с кем-то из своих. Может, из-за самца, а может, по какой-то другой причине. Выяснение отношений у них происходило на крыше.
— Почему на крыше?