Проснулся я от телефонного звонка. Заснул довольно крепко, поэтому сразу не вспомнив о поручении, схватил трубку.
— Алло, — послышался оттуда довольно молодой женский голос, — здравствуйте.
Вместо того, чтобы ответить, я отчего-то кивнул, как будто она могла меня видеть. Не дождавшись ответа, она робко произнесла:
— Алло-о, Зимородка к телефону позовите.
— А его тут, знаете, нет… — вообще-то я хотел сказать, что никаких «зимородков» тут никогда и не было, но смешался и получилось невнятица.
— Вышел? Жаль, я не могу ждать. Вы вот что, передайте ему, что Сатурн смещается, Пусть побережется. Вы не подумайте, я серьезно, это не шутка. Он не знает. Это важно. Передайте пожалуйста.
Она была явно взволнована. Я молчал, не зная, что говорить.
— Алло, — переспросила трубка, — вы меня слышите?
— Да-да, — пробормотал я.
— Очень вас прошу, передайте, — в голосе звучала неподдельная мольба и забота. Видно было, что ей до боли, до слез необходимо, чтобы «зимородок» узнал о перемещении Сатурна и был осторожен. Я не смог отказать.
— Хорошо, я передам.
— Большое вам спасибо, — обрадовалась девушка, — благодарю вас.
В трубку вернулся гул.
Странная просьба. Вероятно двое помешанных на астрологии или что-то в этом роде. Не знаю, зачем я так согласился выполнить ее нелепую просьбу. Наверное потому, что согласиться всегда легче, чем отказать. (Многовато выходило нелепых поручений для одного дня). Я открыл телефонный справочник — наконец-то у меня появился повод хоть кому-то позвонить. Там нашел Зимакова, Зимовикова и Зимогорова. (Здесь надо добавить, что в этом справочнике не было ни одного Немоляева и я выяснил это в тот же день, когда получил эту книжку). Каждый из них мог носить кличку «зимородок». Я почти не сомневался, что это была кличка и, скорее всего, она была известна всем, кто окружал этого человека, иначе девушка не была бы так уверена, когда просила его позвать. Когда же я попытался набрать один из найденных номеров, то выяснилось, что звонить с моего телефона нельзя. Диск просто не крутился. Когда я потом разобрал аппарат, то выяснилось, что самого наборного устройства там вообще не было. Диск был намертво впаян в корпус. Обманка. Поставившие здесь телефон отказывали мне в праве выходить во внешний мир.
И тут я вспомнил о поручении, что дал мне Немоляев. Надо же было быть таким кретином! В кои-то веки дали задание чуть более сложное, чем посмотреть на манометр, и я тут же про все забыл. Утешало только то, что случайно попавшая сюда девушка не имела к этому заданию никакого отношения. По крайней мере я на это сильно надеялся — уж больно натурально выглядело беспокойство и страдание в ее голосе. Мне стало неловко. Было жаль обманывать свою недавнюю собеседницу, пусть даже ее просьба и сродни бреду. Можно было бы, конечно, добежать до ближайшего здания и позвонить оттуда, но мне надо было дожидаться звонка. Так что хотелось мне того, или нет, Зимородок остался не предупрежден о якобы грозящей ему опасности. Я понимал, что все это полная чушь, не стоящая выеденного яйца, но, тем не менее, в душе поселилось беспокойство, никак не желавшее исчезать. Я стал смотреть на снег за окном. По снегу гуляли вороны, оставляя за собой искаженные крестики следов.
Снова потянулось томительное ожидание. Зимой темнеет рано, но свет зажигать не хотелось, поэтому комната быстро погрузилась в темноту, едва разбавляемую жидким светом окна.
Я застыл, как ледяная скульптура. Неожиданно громкий звонок ударил по мне словно молотком. Я вздрогнул. Показалось, что меня встряхнули, как мешок трухи, и пыль полетела во все стороны. Тем не менее я остался сидеть без движения, уставившись на телефон. Странное оцепенение сковало меня. Я ощущал себя почти прозрачным и невесомым, однако не мог двинуть ни рукой ни ногой. Трели вырывались из черного корпуса, сороками разлетались по комнатке, видя мою неподвижность, в истерике бились о стены. Телефон вопил умоляя и требуя, дрожал от напряжения и бессилия. Казалось его маленькая и злобная воля собирается в густой черный комочек. Неожиданно он стронулся с места и маленькими переходами в такт своим крикам двинулся к краю стола. Он шел, как обреченный раб к анчару, направляемый почти осязаемой волей далекого повелителя. Я зачарованно смотрел на него, не веря в происходящее. Все это слишком напоминало сумасшествие. Наконец он оказался у самой кромки и рухнул вниз. Удар о пол сопровождался жалобным металлическим позвякиванием, словно аппарат прощался с жизнью. Потом я обнаружил, что корпус его треснул в двух местах. Каким-то чудом трубка осталась на рычагах и телефон продолжал звонить все так же отчаянно и истерично. Звук падения привел меня в чувство. Наваждение вдруг разом схлынуло с меня, с глаз как будто упала мутная, как рыбий пузырь, пленка. Тело подбросило вверх. Не обращая внимания на валяющийся на полу телефон, я подлетел к трубе, схватился за вентиль и начал изо всех сил вращать его.
До определенного предела он поворачивался довольно легко, потом, когда я дошел до тех мест, куда редко добирался, крутить стало ужасно трудно. Я наваливался всем телом, напрягаясь как мог, так, что в голове начинало шуметь от приливающей тяжелой крови. Дышать стало тяжело, словно вращая вентиль, я сам себе затягивал удавку на горле. Шум в голове нарастал. Стрелка манометра медленно и неохотно опускалась вниз. Лоб мой вспотел, руки горели от трения о шершавое металлическое кольцо. Наконец стрелка легла на маленький штырек стоящий около нуля и угомонилась там. Я перевел дыхание, и тут на меня снова накатило то оцепенение, как тогда, когда телефон только начал звонить. Я замер, как будто это я был стрелкой манометра. В наступившей тишине резко бились звонки. Время шло. Внутри меня нарастала смутная тревога, она бурлила, как закипающая ртуть, не находила себе выхода и становилась оттого еще злее и неудержимее. Руки вцепились в колесо, словно это был единственный шанс сохранять спокойствие. От него шел холод, но он не мог остудить мою закипающую голову. Признаться, я не мог сказать, в чем была причина волнения. Я пробовал трезво подумать об этом — так иногда можно вернуть спокойствие мыслям, но ничего не помогало. Звонки кровяными шариками вылетали из глянцевой черноты панциря насекомого и взрывались у меня в мозгу, доводя чуть не до безумия. Я закусил губу, чтобы придушить рвущийся крик и принялся мычать, чтобы хоть как-то дать выход внутреннему давлению. Помогло это мало. А телефон все продолжал звонить, приковывая меня к вентилю. Я стал часто-часто топать ногой по полу, пытаясь сбросить напряжение. Мычание становилось все более высоким, переходя в визг. Я замотал головой. Мое бредовое состояние походило на эпилептический припадок. Страшно хотелось кричать. Пальцы побелели в суставах, казалось, еще немного и я вырву вентиль с корнем. Прошло уже неизвестно сколько времени с тех пор, как ожило насекомое на столе и мне казалось, что так будет продолжаться вечно. Я буду жить, как Прометей, прикованным к круглому куску железа, а пластмассовая гадина будет по капле высасывать из меня разум. И тогда я закричал. Орал долго и безнадежно, топая ногами и мотая головой так, что казалось, что сейчас порвутся сухожилия на шее. За криком я не услышал, как наступила в комнате тишина. Выждав еще несколько секунд, чтобы убедиться, что это не самообман, я стал открывать дорогу неведомому потоку, идущему по трубе. Поскольку я уже не помнил, сколько было на манометре в начале пытки, то поставил что-то наугад и без сил свалился рядом с трубой на пол. Мне было ужасно плохо, тошнило, кружилась голова, горло горело, словно туда запихали живого ерша, шея не поворачивалась, ступни были напрочь отбиты. От бетонного пола шел ледяной холод, поэтому, немного отдышавшись, я со стонами добрался до стула и опустился у стола, чтобы тотчас же провалиться в забытье, гулкое, как колокол.
Когда пришел в себя, как вынырнул из-под воды, то первая мысль, которая буквально скрутила меня была о том, не слышал ли кто моих криков. Подумают еще, что я сумасшедший, отправят в клинику на обследование — к психам, решеткам, санитарам, ласково-понимающим, заботливым взглядам врачей. Хотя и меня самого этот припадок напугал донельзя. Разве мог здоровый человек так биться и орать? Внутри чувствовалось страшное опустошение, сухое, как выжженная земля. Я даже не мог по-настоящему испугаться того, что со мной случилось. Страх и осознание пришли позднее.
На полу зазвонил телефон. Я смог поднять только трубку, оставив сам аппарат стоять внизу. Услышал все то же гудение. Некоторое время ничего не происходило, потом кто-то сказал «хорошо» и снова накатил гул.
В тот день ко мне, как обычно, никто не пришел, значит крики мои остались незамеченными.
Следующее утро началось со звонка. Знакомый наглый голос без предисловий спросил:
— Что, не устал еще на одном месте сидеть?
— Нет, вроде…
— Вроде или нет? — он был чем-то доволен и изволил шутить. — Да, кстати, радио у тебя работает?
— Да, то есть работает, я хотел сказать…
— Все, все, я понял, — он оборвал мои спотыкающиеся разъяснения. — Ладно, пойдешь на стройке поработаешь некоторое время. Недели две устроит?
Вопрос не предполагал отрицательного ответа, я и не стал возражать.
— Смотри сюда, корпус 212. От твоей двери сразу направо, потом все прямо и прямо минут десять. Там сам увидишь. Он здоровый такой, этажей пять в высоту. Стекло, бетон. Снаружи уже все готово, осталось внутри порядок навести. Придешь, спросишь мастера. Он тебя запишет. Получишь спецодежду, распишешься за технику безопасности и вперед. На две недели запрягайся. Не бойся, там не очень тяжело. Домой часа в два отпускать будут, а то и раньше. Не переработаешься. Считай это чем-то вроде подарка.
Трубка хихикнула. Положительно, Немоляев был сегодня в приподнятом настроении. Я попытался спросить.
— Да, все понятно. Только у меня вопрос один есть… В общем как тут все будет? Если вдруг закрыть что-то понадобится. Ничего?
— Не переживай, завод без тебя не встанет. Веришь мне?
— Да.
— Работай спокойно. Прямо сейчас и отправляйся.
Я пошел искать корпус 212. Нашел без особого труда. Рядом с ним в изобилии были навалены кучи строительного мусора и чернели пятна застывшего бетона, похожие на рвоту каменного гиганта. Ей было залито чуть не все пространство вокруг здания. Внутри оказалось довольно тепло — отопление уже подвели.
Все произошло, как и обещал Немо. Я нашел мастера, расписался за инструкцию по безопасности, получил спецодежду с рукавицами и сапогами. Работать меня поставили на подачу кирпичей в подвал. В одном месте цеха в полу была сделана дыра, ведущая в подвал, туда опущена деревянная плоскость, обитая железом. Я накладывал на плоскость кирпичи и они с легким неприятным шорохом уезжали вниз. Рядом стояли большие кучи стройматериалов на деревянных подносах. Вместе со мной работали такие же, как и я, собранные на стройку со всего завода — рабочие и инженеры вперемежку. Внизу же работали настоящие строители. Они выкладывали то ли стены, то ли еще что, нас это не сильно интересовало. Самих же строителей мы никогда не видели. Плоскость внизу заворачивала вбок, поэтому наблюдать тех, на кого мы работаем мы не могли. Изредка оттуда доносились приглушенные голоса, да отзвуки ругательств и смеха. Как я ни старался, не мог разобрать о чем же говорят подвальные обитатели. Хоть мне и было интересно, что же такое там строится, я не решался спросить.
Народ в нашей бригаде быстро перезнакомился и во время перекуров всегда находил о чем поговорить. Я никогда не присоединялся к беседам, только слушал. Болтали они о чем придется.
В цепочке подающих я стоял последним — опускал кирпичи на плоскость. Когда работа начиналась, вокруг больше молчали — кто еще не проснулся, кто был с бодуна. Через полчаса из-под пола раздавалась команда:
— Хорош, курите!
Народ рассаживался, закуривал, отряхивался от рыжей кирпичной пыли, выбивая подчас из себя целые пыльные бури. Начинались неспешные разговоры.
— Из девятого цеха никого нет? — спросил как-то невысокий плотный работяга, выпуская дым из ноздрей. На запястье его синела наколка «зима». Наколка была старая, буквы расплывались. Потом, я разглядел, что это была «зина», а не «зима».
— Я из девятого, — немного неохотно откликнулся высокий и худощавый, в противоположность спросившему, мужик с неуверенными манерами, как и я не куривший.
— Что у вас там случилось? А то по радио толком ничего не говорят, слухи по заводу хрен знает какие ходят…
Спрошенный снял рукавицы, положил их на колени, подровнял.
— Да чего там рассказывать, — не глядя на собеседника, начал он, однако, заметив, что все вокруг повернулись к нему, продолжил, — в цеху труп и никто не виноват, вот что!
— Ну-ну, — подбодрил его тот что с «зимой» и аккуратно сплюнул вниз, стараясь чтобы слюна упала точно между сапог. Попав на сапог, принялся досадливо счищать плевок. Рассказчик, также наблюдавший за этим процессом, поднял голову.
— Так вот, красили, значит, двое наших железную сушилку изнутри. Это ту, в которой песчаные формы сушат. А поскольку вонь от краски шла сильная и какая-то странная вдобавок, то они, чтоб во всем цеху не воняло, двери в нее закрыли. А чтоб самим внутри не задохнуться, дали туда подачу кислорода и вытяжку поставили на улицу. Кислород, причем, от общей линии взяли. Если б начальник смены или старший мастер увидели, чувакам бы хвосты-то надрали! Кислород расходовать для такой ерунды! Могли бы и воздухом обойтись. Тогда, может живы бы все остались. А может и нет, хрен его маму разберет. В общем так, сушилка не то, чтоб большая, двоим до конца смены вполне управиться можно, даже с перекурами. А сделать нужно было в тот же день, чтобы за завтра она просохла. После обеда Зимородок — мастер наш, видит — немного им осталось. Ну и говорит им: «Идите-ка, парни к своему бригадиру. У него сейчас запарка, он вам скажет, что дальше делать, а я тут сам докрашу». Парни с радостью ушли. Потом говорили, что у них к тому времени уже головы болели от этой химии, чуть не до рвоты. Они пошли, а Зимородок взялся красить.
Мужик замолчал.
— А что, правда запарка была?
— Запарка-то? Да была, — он снова сделал паузу. — Мы только к концу смены спохватились, что он ни разу оттуда не выходил — ни покурить, никуда. А так забыли про него напрочь. Просто из башки у всех вылетело. Мы туда, а там уже всё — покойник. Мы его на воздух вытащили, пульс попробовали — не прощупывается, хоть тресни. Стали искусственное дыхание делать, да чего там, он уж весь черный. От краски наверное, туда по технологии какие-то добавки были добавлены. Вызвали скорую. Ну чего, они приехали, засвидетельствовали смерть и увезли голубчика.
Все молчали, сосредоточенно пыхтя сигаретами.
— Так что врачи сказали-то?
— Отравление летучими веществами. Краской надышался, она новая была, неопробованная, да еще добавки эти.
— Так они ж кислород провели.
— Да хрен его маму знает, может, подвели мало, может, был перерыв в подаче, не знаю. Работал-то безо всякой техники безопасности, без респиратора, без ни хрена. Инструкции по обращению с этой краской не было, а может и была, да не читал ее никто.
— Теперь вашему инженеру по ТБ башку оторвут за такие дела, — заметил кто-то с мрачным торжеством.
— Не знаю. Пока ходит с башкой. Комиссия разбирается.
Из-под пола послышался крик:
— Алло, наверху! Кирпич давай.
Мы не торопясь поднялись, надели рукавицы и снова взялись за работу. Так продолжалось до полудня, потом все разбрелись на обед. Я обычно не обедаю — не люблю столовское питание, да к тому же услышанное совершенно отбило у меня аппетит. Я остался сидеть на месте, рядом с квадратным окном в подвал. Привалился к неоштукатуренной стене, запахнул телогрейку, пригрелся и уже почти заснул, когда снизу раздался крик:
— Верхние, есть кто живой?
Мне не очень хотелось отвечать, но я отозвался.
— Есть.
— О, молодец, — обрадовался голос. — Слышь, будь другом, мастерок подай.
— А где он? — я пребывал в некотором оцепенении и это почему-то действовало как реланиум, позволяя общаться свободно, не суетясь и не сбиваясь.
— Смотри, прямо перед тобой стена, да? У нее по низу труба идет.
Трубы я не увидел, о чем тут же сообщил моему невидимому собеседнику.
— Да ты левее смотри. Понизу, с красными метками, видишь?
Левее действительно шла труба. Небольшие отметки на ней напоминали те, что украшали трубу в моей каморке, только у меня были синие. Покопавшись возле нее я нашел заваленный хламом мастерок весь в кусках засохшего раствора.
— Пускай вниз.
Я отпустил, лопатка заскользила вниз и скоро скрылась за поворотом.
— О! — обрадовано воскликнул голос. — Не сперли, а то я думал — все, ушел с концами. Спасибо, земляк.
— Извините, — осмелился я. — А если бы на трубе были синие отметки, что бы это значило?
— А тебе зачем? — несколько озадаченно спросили снизу.
— Нужно мне.
— Ясно. Нужно, значит, нужно. Дай десять рублей.
— Зачем? — удивился я.
— Знаешь, бесплатно в этом мире можно получить только то, что тебе совершенно без надобности. А тебе, видишь, надо…
— Так я же вам совок бесплатно достал.
— Не совок, — поправил меня мой невидимый собеседник, — а мастерок. И потом, это когда было, ты тогда про правило еще не знал.
— Держи, — я вдруг решил, что мне совершенно необходимо выяснить, что же идет по моей трубе.
Я взял два кирпича, положил их один на другой, зажав между ними деньги.
— Спасибочки, землячок! — весело поблагодарили меня. — Если бы там были синие метки, это бы означало, что по ней идет кислород. Да. Все? Доволен?