В течение нескольких минут Дон организовал встречу с представителями Всемирного боксерского совета и Всемирной боксерской ассоциации. Затем он созвал собственную пресс-конференцию.
– Первый нокаут отменяет второй, – громко возмущался он.
Хосе Сулейман, президент Всемирного боксерского совета, приостановил признание кого-либо чемпионом, потому что рефери не смог согласовать счет с судьей-хронометристом. Рефери признал, что совершил ошибку. Сулейман сразу же выступил за проведение матча-реванша. К тому времени я уже достаточно пришел в себя, чтобы присоединиться к пресс-конференции. Я был в солнцезащитных очках, чтобы скрыть свой заплывший глаз, и прикладывал к опухшему лицу спиртовой компресс.
– Парни, вы знаете меня много лет. Я никогда не жаловался, не ныл, не обманывал. Я нокаутировал его прежде, чем он отправил меня в нокаут. Я хочу быть чемпионом мира. Этого хотят все молодые мальчишки, – сказал я.
Я вернулся в свой номер в отеле. Там не было никакой горничной. Это было странное чувство – перестать быть чемпионом мира в тяжелом весе. Но, на мой взгляд, это была счастливая случайность. Я знал, что Бог не придирается к мелким существам. Молния ударяет только в самых крупных животных, только в тех, которые сильно огорчают Бога. Мелкие твари не расстраивают Его. Он должен держать в узде крупных зверей, чтобы те не могли слишком возгордиться на своем троне. Я лежал и думал о том, что я стал таким великим, что Бог позавидовал мне.
Глава 8
Это был длительный обратный перелет из Токио. С моим глазом по-прежнему был полный п… ц, поэтому я был в больших темных очках, которые мне дал Энтони Питтс. Мы с ним поговорили во время полета.
– Думаю, ты теперь уйдешь от меня, – сказал я. Та моя частичка, которая спилась, твердила мне: «Я обречен. Со мной покончено».
– Майк, я никогда не оставлю тебя, – ответил он. – Ты не можешь уволить меня, а я не могу бросить тебя, так что мы повязаны друг с другом. Когда отек спадет, с тобой будет все в порядке.
Приземлившись, мы направились прямо к Камилле. Странный я парень, я всегда возвращаюсь к истокам. Домой к своей маме.
На следующий день, поднявшись в семь утра и спустившись вниз, Энтони застал меня за приседаниями и отжиманиями.
– Ты хочешь уже начать тренировки? После этого гребаного боя? – удивился он.
– Дружище, я просто пытаюсь сосредоточиться, – ответил я.
С Камиллой я поговорил чуть позже. Она наблюдала за поединком с первого ряда, и у нее сложилось впечатление, что я был словно в оцепенении.
– Ты не провел ни одного сильного удара, – сказала она. – Ты выглядел так, будто хотел проиграть. Может быть, ты просто устал от всего.
Возможно, она была права. Кас говорил, что единственное плохое, что может быть в поражении, – это не извлечь из него урок, и я верил в это. Кас всегда твердил мне, что бой – это аналогия жизни. Неважно, если ты проигрываешь; важно, что ты делаешь после того, как проиграл. Остаешься ли ты лежать – или поднимаешься и делаешь новую попытку? Позже я мог говорить, что моим лучшим боем был бой с Дагласом, потому что он доказал, что я мог воспринять свое избиение как мужчина и оправиться от него.
Таким образом, я ошивался по Катскиллу, занимался голубями, читал о своих героях. Как Тони Зейл[147] отыгрался в поединках с Рокки Грациано, одолев его. Как Джо Луис вернулся, чтобы повергнуть ниц Макса Шмелинга. Как Али вернулся в бокс. Как возмущался Шугар Рэй Робинсон, увидев слово «бывший» в сочетании со своим именем. У меня вновь начался приступ самовлюбленности, и я начал думать о том, что я веду свою родословную от этих парней. Я знал, что возвращение мной чемпионских поясов было неизбежно. Я собирался уйти куда-нибудь в заброшенное место, в совершенстве изучить свое ремесло, а затем вернуться, став лучше всех, как во всех фильмах про великих каратистов кинокомпании «Шоу бразерс». Не правда ли, полная х… ня? Я был просто помойной крысой с манией величия.
Между тем в боксерском мире царил переполох. На следующий день после поединка все крупные газеты подвергли критике саму мысль о том, что Даглас не будет признан новым чемпионом. Как только Хосе Сулейман вернулся в Штаты, он тут же покаялся. Таким образом, у Дона стало меньше шансов выпросить немедленный реванш. Он рассчитывал, что Эвандер Холифилд, который был официальным претендентом, возьмет кругленькую сумму, сделает шаг в сторону и предоставит мне возможность принять участие в бое-реванше. Но люди Холифилда знали, что, если Эвандер побьет Бастера, Дон останется в роли стороннего наблюдателя за соперничеством за звание чемпиона мира в тяжелом весе.
Кроме того, были еще журналисты, которые не могли сдержать ликования при известии о моем поражении. Так, маленький отвратительный трус Майк Лупика из нью-йоркской «Дейли ньюс» увидел во мне некое подобие дьявола:
– Встречаются иногда такие люди, которые выгоняют женщин, толкают в спину своих друзей и поворачиваются спиной к тем, кто помог им стать чемпионами, отчего кажется, что собаки более преданны, чем они… Тайсон был из породы таких дикарей, которым культурная среда даровала все, что было необходимо, только они отвергли дары и дарителей и предпочли вернуться к жизни на уровне инстинктов. Единственным исходом для такого человека является смерть.
Уф! Мне понравилось это дерьмо.
Я сосредоточился на этой теме в интервью, которое я дал ESPN. Меня спросили, почему все так неравнодушны к моей жизни, и я ответил:
– Думаю, многие хотели бы видеть мой крах. Они хотели бы увидеть меня однажды в наручниках в полицейском автомобиле или вообще в принципе на пути в тюрьму. Как сына Марлона Брандо. Людям нравится говорить: «Именно об этом я и предупреждал. Ведь я же говорил, что он закончит именно так». Но я не в тюрьме, и я больше не в Браунсвилле, и я добился своего вопреки ожиданиям.
Дон заставил меня дать несколько пресс-конференций, и я попытался было сделать хорошую мину при плохой игре, но моя честность не позволила это.
– Непобедимых нет, – сказал я. – Иногда твоему сопернику просто удается сломить твою волю. Да, Бастер надрал мне задницу. Я не готовился к этому бою. Я не воспринимал этот поединок серьезно. Я трахался с японками, словно лузгал семечки. Будто изображал Калигулу в Японии.
В Лос-Анджелесе я вызвал у журналистов взрыв смеха, рассказав им, как я дома пересмотрел видеозапись поединка.
– Я сидел и говорил сам себе: «Эй, мужик, делай нырок!» «Но на экране я не делаю нырка. И я кричу: «Нырок, олух!» «Но олух на экране не прислушивался ко мне».
Один из журналистов спросил меня, думал ли я о самоубийстве, потеряв чемпионский пояс.
– У меня слишком много денег, которые надо бы потратить прежде, чем свести счеты с жизнью. Похожие неприятности случаются сплошь и рядом. Плакал ли я? Как бы я хотел сделать это! Последний раз я плакал при разводе. Вот тогда стоило плакать. На самом деле, знаете, что я скажу вам? Я испытал облегчение, вот что я почувствовал. Я понял, что на меня больше ничего не давит.
Развод, действительно, зае… л меня. Я никому не хотел об этом говорить, но уж если я обмолвился тогда об этом, это означало, что он, на самом деле, зае… л меня.
Некоторые пытались найти мне оправдание, но я не был готов согласиться с этим. Даже Ларри Мерчант, который не всегда относился ко мне с уважением, во время интервью, взятого у меня специально для телекомпании HBO через неделю после боя, попытался списать мое поражение на повреждение глаза.
– У меня оставался еще один глаз. Им я и должен был воспользоваться. Надо драться до конца, пока бьется сердце, – сказал я в ответ.
Вернувшись из Лос-Анджелеса, я отправился прямиком в свое убежище в Катскилле. Только теперь там толпилось полмира в надежде получить у меня интервью. Журналисты из Бразилии, Англии, Скандинавии, Японии – все они ошивались в Катскилле и Олбани, рассчитывая застать меня там, где я чаще всего бывал, например, в баре «Сентябрьский». Они запрудили все подходы к дому Камиллы, и та воевала с ними:
– Не приходите больше сюда, оставьте его в покое, он же просто ребенок! Вам должно быть стыдно за свое поведение!
Бастер Даглас выиграл бой, но никто не обращал на него никакого внимания, все искали только меня. Был даже создан танцевальный видеоклип моего нокаута и моих поисков своей капы. Это было смешно. Я подсознательно даже и хотел проиграть, чтобы получить возможность избавиться от ежедневного стресса, но даже это не сработало.
– Сейчас я уже не могу все бросить, я уже шлюха в деле, – сказал я одному журналисту. – Теперь я должен что-то доказывать. Честно говоря, сейчас я иногда задаю себе вопрос, не стал ли я более великим, проиграв этот бой.
Среди всей этой неразберихи у меня умерла сестра. Она была единственным человеком, который не боялся устраивать мне выволочки. Она всегда защищала меня, даже непосредственно перед своей смертью. Она была достаточно тучной, и ее муж сказал мне, что накануне смерти она принимала кокаин. Я очень надеюсь, что она не делала этого, расстроившись из-за меня. Вечером накануне ее смерти я долго говорил с ней по телефону.
– Поговори со своим отцом, – сказала она. – И пожалуйста, проверь свой глаз.
Она всегда была близка с Джимми, нашим биологическим отцом, и хотела, чтобы у нас с ним сложились нормальные отношения. Моя сестра – это было нечто особенное. Я пытался давать ей деньги, но ей не нравилось брать их у меня. Она очень хорошо чувствовала себя в своем гетто и никогда не эксплуатировала меня.
Мне было очень жаль, что она умерла, но к тому времени я уже привык к смерти и стал молча принимать ее. В Бруклине состоялись ее похороны, отпевал сестру преподобный Эл Шерптон. Мы подтрунивали над преподобным, вспоминая его тучность и пышную шевелюру, но в нашей общине он был большим героем. Мы гордились им. Мы знали, откуда он пришел, и должен сказать, что считаю его поступок настоящим чудом. Однажды вечером я посмотрел по каналу PBS документальный фильм об истории Бродвея, Милтон Берл рассказывал о выросших в бедности в Бруклине. Он сказал, что считает крахом не скромную хреново оплачиваемую работу, а возвращение в Уильямсберг[148] и Браунсвилл. Эта фраза резанула меня прямо по сердцу.
Я должен был посетить своих друзей в Браунсвилле после того, как я лишился титула. Мне не хотелось возвращаться с поджатым хвостом, но это были замечательные друзья, мы по-настоящему любили друг друга. Я раньше проводил много времени со своей подружкой Джеки Роу. Мы с ней частенько устраивали сабантуй, когда были детьми. После очередного грабежа мы с друзьями шли к Джеки домой, чтобы поделить деньги. Джеки была крупной, нахальной, обожающей работать на публику, совсем как моя сестра. После смерти Дорогуши она стала называть себя моей сестрой.
Хотя я и был уверен, что боги желали возвращения моего чемпионского пояса, мне было грустно и неловко. После своего поражения я чувствовал неуверенность в себе. Джеки же, как всегда, была жизнерадостна и оптимистична.
– Ты с ума сошел, дурень? – с ходу закричала она на меня. – Знаешь, кто ты после этого? Это всего-навсего один бой, Майк. Ты проиграл. Ну и что? Иди дальше! Ты лучший!
– Ты так думаешь? – спросил я.
– Я знаю, что это так. Ты просто не соблюдал принятые правила. Ты просто не делал то, что должен был делать.
– Да, ты права, – сказал я. – Ты совершенно права.
Я поговорил с Джеки, полюбовался парком за ее домом, который был муниципальным жильем. Джеки вышла, чтобы купить мне моей любимой еды, а я высунулся из окна и окликнул девушек у дома. Они подняли головы и удивленно переглянулись:
– Не может быть! Майк Тайсон! Это он? Майк! Майк!
Когда они воскликнули это, сбежалось так много народа, что вынуждены были натянуть полицейскую оградительную ленту вокруг моего «Феррари» и оцепить весь квартал.
Иногда Джеки брала меня в Гарлем, и люди там сходили с ума. Они кричали:
– Ты по-прежнему самый великий, ты чемпион! Ты сделаешь это снова!
Конечно же, находясь среди этих людей и видя, что меня продолжают любить, я вновь обрел уверенность в себе.
Дон уже договорился о моем поединке с Генри Тиллменом, который был намечен на 16 июня 1990 года в Лас-Вегасе. Я приступил к тренировкам в Нью-Йорке еще до того, как мы отправились в Лас-Вегас. Судебное разбирательство о хватании мной женской попки подходило к концу, и я попеременно ходил то в суд, то на тренировки. В спортзале, где я тренировался, с некоторыми боксерами работал бывший чемпион мира Эмиль Гриффит[149]. Однажды он сказал такое, что просто потрясло меня и заставило окончательно забыть о своем поражении Дагласу.
Я рассказал ему о поединке с Дагласом и признался:
– Да, я, действительно, не сработал как надо, так ведь?
– Я уверен, что великий Майк Тайсон не позволит такой ерунде обескуражить его. – Такова была реакция мистера Гриффита.
Вот это да! Эти несколько слов помогли мне полностью изменить мнение о себе и вернуться на ринг. С ума можно сойти! Эта оценка заставила меня забыть о поражении и по-прежнему считать себя чемпионом. Раз он так сказал, то я вернулся.
А в команде Тайсона было пополнение, два новых человека. Дон нанял моим новым главным тренером Ричи Джакетти. И у меня появился от Натали Фиерс первый ребенок, сын, которого я назвал Д’Амато[150].
В середине апреля мы переехали на тренировки в Лас-Вегас. Я тренировался как сумасшедший. До четырех часов я бегал, работал в спортзале, после обеда были спарринги, затем в течение двух часов – езда на велосипеде в спортивном клубе Лас-Вегаса. Джордж Форман[151], который выступал в бою «на разогреве» моего поединка, высказал следующую интересную мысль о потере титула:
– После этого стыдно смотреть на всех, особенно на носильщиков в аэропорту. Ты не хочешь видеть таксистов, потому что, как тебе кажется, каждый намерен тебе что-то сказать. И ты должен «раскрутить» себя, поэтому начинаешь тратить миллиарды долларов на автомобили, костюмы, на все, благодаря чему ты можешь продемонстрировать, что выглядишь лучше всех. Майк Тайсон не сможет спать спокойно, пока он не получит возможность вновь драться за титул и не завоюет его. Он не успокоится, пока он не искупит свои грехи. Мне больно видеть, как молодой парень проходит через это, но именно так все и происходит.
Тогда у меня не было необходимости соглашаться с Джорджем. У меня была мания величия таких масштабов, что я был безусловно уверен в предопределенности возвращения мной чемпионского пояса. И я знал, что мне необходимо тренироваться.
В день боя с Тиллменом я был «заведен». Мне предстояло драться с тем, кто побил меня на любительском ринге. Это была великая история возмездия. Парень будет повержен, и отмщение состоится.
Хотя он являлся золотым призером Олимпийских игр и имел приличный показатель, 20 – 4, ставки делались один к двум на то, что он будет нокаутирован уже в первом раунде.
Я оправдал надежды тех, кто делал такие ставки. В самом начале боя я пропустил от Тиллмена сильный удар с правой, но он не причинил мне неприятностей. Я сбил темп Тиллмена мощным ударом правой по корпусу, а затем за двадцать четыре секунды до конца раунда попал в него ударом правой в висок. Он оказался на спине. Я не желал навредить Генри. Я хотел все быстрее завершить. Он мне весьма нравился, и я был рад, что он получил хороший гонорар. Тиллмен был очень хорошим боксером, но у него не было уверенности в себе. Если бы он поверил в себя, он стал бы легендарным боксером и был бы включен во Всемирный зал боксерской славы.
На пресс-конференции после поединка Дон был самим собой.
– Он вернулся, он вновь Могучий Майк Тайсон! – выкрикнул он.
Я дернул его за руку и велел ему заткнуться.
– Но ведь ты в самом деле вернулся, – сказал Дон.
Я немного рассказал о бое, сделал Генри несколько комплиментов и с удовольствием поговорил о своем малыше.
– Он такой шикарный! Ему шесть недель, и он весит двенадцать фунтов[152]. Он уже может сидеть! Я живу ради своего сына.
Через несколько месяцев после этого поединка мое дело о женской попке, наконец, подошло к концу. Я был признан виновным в оскорблении действием, и, чтобы определить сумму денежного возмещения, ее адвокаты обязали нас представить справку о моих активах. Адвокат Дона представил такую справку, и оказалось, что Дон все еще должен мне 2 миллиона долларов за поединок в Токио. Согласно этому документу я располагал 2,3 миллиона наличными, домом в Джерси стоимостью 6,2 миллиона, домом в Огайо, а также автомобилями и ювелирными изделиями на сумму около полутора миллионов. Таким образом, в сумме мои активы составляли 15 миллионов долларов, но с учетом всех собранных средств и денежных призов должно было бы быть гораздо больше. Не знаю, подделывались ли финансовые документы специально для судебного разбирательства или же меня форменным образом обкрадывали. Так или иначе, в качестве компенсации присяжные заседатели присудили этой женщине несколько меньше того миллиона долларов, который просила ее сторона. Они дали ей 100 долларов. Когда я услышал приговор, я встал, вытащил из кармана стодолларовую купюру, лизнул ее и пришлепнул себе на лоб. Подозреваю, что она не захотела брать наличными.
Мой следующий выход на ринг был запланирован на 22 сентября в Атлантик-Сити. Я должен был драться с Алексом Стюартом. Стюарт входил в состав ямайской Олимпийской сборной по боксу и имел в своем зачете двадцать четыре нокаута. Единственное поражение техническим нокаутом в восьмом раунде он потерпел от Эвандера Холифилда, причем он вел в течение всего поединка, пока не получил рассечение, и Холифилд принялся работать по этому рассечению. В лагере я также получил рассечение над глазом, мне наложили сорок восемь швов, поэтому бой был отложен до 8 декабря.
Между тем телекомпания HBO оказывала на нас давление, стремясь подписать со мной новый контракт. Сет Абрахам считал, что он уже заключил сделку с Доном, добавив десять к прежним 85 миллионам долларов, но затем Дон отказался и от этого контракта. В качестве причины он указал, что не хотел, чтобы Ларри Мерчант освещал мои бои, потому что Мерчант постоянно говорил про меня разные гадости. После боя со Стюартом Дон воспользовался этим предлогом, чтобы перейти с HBO на телеканал Showtime. Мне тоже казалось, что сделка с Showtime была лучше, но позже я узнал, что лучше она была для Дона, а не для меня.