Да, они еще не уѣхали.
Я встрѣтилъ Гартвигсена и заговорилъ о поѣздкѣ. И онъ сразу повелъ разговоръ такъ, какъ будто ихъ ѣхало трое, и рѣчи никогда не было ни о чемъ другомъ.
— Такъ Роза будетъ переводчицей, — сказалъ я.
— Да, — отвѣтилъ онъ. — Она все знаетъ по этой части, чего ни коснись, и прочее. Вы бы послушали ее, когда тутъ приплываетъ бутылка съ записками на разныхъ заграничныхъ языкахъ: Роза читаетъ безъ запинки, аккуратъ, какъ заповѣди.
— Да. И Роза, вѣрно, радуется поѣздкѣ?
— Не знаю. Но я аккуратъ такъ сказалъ ей: ты, само собой, поѣдешь съ нами; вѣдь не ѣхать же мнѣ въ чужіе края съ посторонней особой женскаго пола безъ тебя? И Маккъ то же сказалъ.
— Разумѣется!
— Къ тому же мы вѣдь еще не уѣхали, — прибавилъ и Гартвигсенъ. — Тутъ столько всякихъ соображеній. Надо къ зимѣ закупить грузъ для всѣхъ нашихъ судовъ, а объ Рождествѣ начнется горячка въ лавкѣ. И мнѣ за всѣмъ нужно имѣть глазъ; не посадить же мнѣ своего компаньона на мель.
Я такъ и не добился, что собственно перевернуло весь планъ поѣздки, но подумалъ про себя, что, видно, Роза прибѣгла къ Макку, который всегда относился къ ней по отечески, и представила ему свои соображенія. И у баронессы какъ-то пропала ея набожность и унылый видъ; она смѣялась чаще прежняго и даже трунила насчетъ поѣздки. — Съ чего Бенони ѣхать въ Іерусалимъ? — говорила она, называя Гартвигсена попросту Бенони. — Пусть себѣ остается здѣсь самымъ что ни на есть первымъ пѣтухомъ на селѣ, ха, ха!
А смотритель Шёнингъ разгорался все сильнѣе и сильнѣе. — Спровадьте же ихъ, наконецъ! — говорилъ онъ мнѣ. — Они еще могутъ захватить въ Бергенѣ средиземныя суда.
Но одинъ почтовый пароходъ за другимъ уходилъ на югъ, а Гартвигсенъ со своей свитой все не трогался съ мѣста. Похоже было, что все кончится ничѣмъ. Я со своей стороны смотрѣлъ, какъ на милость Божью, что не успѣлъ спровадить путешественниковъ и тѣмъ не помогъ себѣ впасть въ ужасный грѣхъ. Хвала Господу! А Роза, быть можетъ, съ самаго начала поняла, что поѣздка не состоится, но, ради приличія, хотѣла слыть въ числѣ ея участниковъ.
Наконецъ, и смотритель смекнулъ, что разрабатывалъ свой планъ въ пустую. Случилось ему какъ то встрѣтить Гартвигсена въ лавкѣ, и его увядшее лицо даже побѣлѣло съ досады, словно его мукой посыпали.
— Значитъ, такъ-таки и не уѣхали въ Іерусалимъ? Кстати, и я ошибся маршрутомъ. Вамъ надо въ Балтійское море, а оттуда на Гебридскіе острова. И, когда будете въ Дуврѣ, спросите городъ Пекинъ. Тогда сразу попадете, куда слѣдуетъ!
Но Гартвигсенъ сообразилъ, что это маршрутъ не ладный. Я успѣлъ поучить его немножко и географіи на нашихъ съ нимъ урокахъ, а ужъ онъ что заучилъ, то помнилъ твердо.
— Пекинъ-то вѣдь въ Китаѣ,- сказалъ онъ, — а мы развѣ туда собираемся? Что же касается Довре, такъ и это намъ не по дорогѣ: Довре-то въ Норвегіи!
— Да вы бы слушали хорошенько. Я сказалъ: Дувръ, а не Довре, — отвѣтилъ смотритель и слегка затрясся. — Въ Дуврѣ такая пропасть курицъ: вотъ вамъ и засѣсть тамъ! Хи-хи! Дрянь, слѣпой червь!
Смотритель въ бѣшенствѣ бросился вонъ изъ лавки. Да, этотъ человѣкъ, видно, такъ уже радовался за другихъ, радовался, что хоть для кого-нибудь еще открыта дорога въ свѣтъ, что хоть кто-нибудь увидитъ его во всей красѣ,- и вотъ, даже тутъ обманулся.
Я все-таки взялъ себя немножко въ руки, чтобы закончить свою картинку и имѣть поводъ побывать у Розы. Послѣ того, какъ картинка просохла, я подождалъ еще, пока Гартвигсенъ не прошелъ мимо Сирилунда, по дорогѣ къ мельницѣ. Тогда отправился и я. И Маккъ, и баронесса знали, что я предназначилъ эту картинку Розѣ, такъ никому не могло показаться страннымъ, что я теперь понесъ ее. А вотъ, что я выбралъ минуту, когда Гартвигсена не было дома, это было, конечно, глупо съ моей стороны; но я готовъ былъ поплатиться за это. И поплатился. Посѣщеніе мое принесло мнѣ мало радости.
Оказалось, что Роза, противъ всякаго обыкновенія, заперлась извнутри. Я постучалъ въ дверь, но никто не отворилъ. И ея нѣтъ дома, подумалъ я; я какъ разъ передъ тѣмъ видѣлъ маленькую Марту съ дѣтьми баронессы. Я уже повернулъ было обратно, какъ вдругъ Роза постучала мнѣ въ окно и отворила дверь.
— Лопарь Гильбертъ шляется тутъ да разнюхиваетъ, — сказала она мнѣ. — Вы его видѣли?
— Нѣтъ.
— Входите же, милости прошу. Господи, какая славная картинка! Вотъ жаль, что Бенони ушелъ и не увидитъ ея.
— Это вамъ, — сказалъ я. — Будьте же такъ любезны принять ее. Она вамъ, правда, немножко нравится?
Нѣтъ; я совсѣмъ не умѣлъ взяться за дѣло: былъ такъ смущенъ и взволнованъ, словно не подарокъ принесъ, а милостыню просилъ.
— Мнѣ? Нѣтъ, нѣтъ, спасибо, никакъ нельзя! — сказала Роза, медленно покачивая головой. — Такъ досадно, что Бенони нѣтъ дома; онъ, конечно, купилъ бы у васъ картинку.
— Она не продажная.
Изъ вѣжливости Роза взяла картинку и стала разсматривать. Я всегда любовался ея руками: какъ деликатно держали онѣ теперь картинку! А сама Роза говорила вполголоса, что узнаетъ горницу Макка, серебрянаго купидона… и такъ бы вотъ и хлебнула изъ этого стаканчика на столѣ, такой онъ аппетитный!
— Это вашъ стаканчикъ, — сказалъ я. — Вы поставили его тогда на столъ.
Она забылась и выдала себя, отвѣтивъ:
— Помню, помню! — но тотчасъ же спохватилась, отставила картинку и сказала:- Бенони, вѣрно, скоро придетъ. Онъ только на мельницу пошелъ. Вы его не видали?
Молчаніе.
— Видѣлъ, — наконецъ отвѣтилъ я.
Этимъ отвѣтомъ я раскрылъ всѣ свои карты. Роза поняла все, ласково взглянула на меня, но покачала головой.
— Развѣ это такъ нехорошо? — спросилъ я.
— Да. Вы же знаете, что вамъ не слѣдовало-бы влюбляться въ меня, — отвѣтила она.
— Знаю, — сказалъ я съ сокрушеніемъ. — Прежде мнѣ и было лучше.
Роза была такъ мила и естественна, что говорила безъ обиняковъ. Ну, конечно, мнѣ не слѣдовало влюбляться въ нее. Но я влюбился. Какъ же она относилась къ этому? Особенно рѣзкаго неудовольствія я не замѣчалъ въ ней; напротивъ, извѣстную снисходительность. Снисходительность эта меня, однако. не радовала: она превращала меня въ ребенка. Но, къ моей радости, Роза выказывала и безпокойство. Значитъ, я не просто ребенокъ въ ея глазахъ, — думалъ я.
— Я даже не пригласила васъ присѣсть. Да, пожалуй, и лучше намъ постоять, — сказала она и… сѣла. Немного погодя, она сама это замѣтила, съ улыбкой встала и сказала:- Нѣтъ, подумайте только! — Затѣмъ она, видимо, сдѣлала надъ собой усиліе, указала мнѣ на стулъ и пригласила сѣсть:- Впрочемъ, почему бы намъ и не сѣсть? Пожалуйста. Я разскажу вамъ кое-что.
Мы оба сѣли.
Она была глубоко серьезна. Говорила не сгоряча, не перескакивая съ одного на другое и не путаясь, но мягко и разсудительно. Только губы у нея были такія алыя, а этотъ медленный, долгій взглядъ изъ подъ усталыхъ вѣкъ!..
— Вы слышали, что я уже была замужемъ раньше? — спросила она.
— Да.
— Да. А теперь опять замужемъ. Мой первый мужъ умеръ. Я не вашихъ лѣтъ, да и будь я даже такъ же молода, — я вѣдь замужемъ. Развѣ я показалась вамъ легкомысленной?
— Нѣтъ, нѣтъ.
— Я и не легкомысленна; настолько не легкомысленна, что чувствую себя все еще какъ будто замужемъ за Николаемъ, даромъ, что онъ умеръ. Такъ, вѣрно, бываетъ всегда съ нами разведенными; мы не совсѣмъ порываемъ съ тѣмъ, съ кѣмъ разводимся; да, да, не думайте. Онъ то и дѣло встаетъ передъ нами; кто чувствуетъ это сильнѣе, кто слабѣе, но никому не отдѣлаться отъ этого. Пожалуй, и не слѣдуетъ. Что же до васъ, то это такъ нехорошо, такъ нехорошо! То есть, оно прекрасно, но это ужасная ошибка съ вашей стороны. Что вамъ нужно? Я на семь лѣтъ старше васъ и замужемъ. Я не изъ влюбчивыхъ, да и влюбись я даже, я бы скорѣе сгорѣла заживо, чѣмъ выдала себя. Вы, пожалуй, припомните мнѣ, что видѣли меня совсѣмъ разстроенной отъ любви? Ахъ, любовь эта шла не отъ сердца, а отъ желанія занять мѣсто экономки. Я, видите-ли, очутилась на мели: ни кола, ни двора; не то — вы не увидѣли бы меня такой разстроенной. Васъ не долженъ оскорблять такой цинизмъ съ моей стороны.
— Онъ тутъ совсѣмъ не при чемъ.
— Не говорите. Я готова сказать, что будь я даже вашей ровесницей и незамужемъ, я бы все-таки не обратила на васъ вниманія.
— Потому, что у меня тоже ни кола, ни двора? Но и первый вашъ мужъ былъ въ такомъ же положеніи, а сколько лѣтъ вы его ждали? — вырвалось у меня. — Вы лжете на себя, чтобы помочь мнѣ.
— Вы думаете? — сказала она и улыбнулась. Тутъ она и выказала свою истинную женскую натуру; она, какъ видно, не прочь была, чтобы я понялъ ее именно такъ: оцѣнилъ ея готовность пожертвовать собой ради любви. Все это я, однако, сообразилъ только позже, теперь же я продолжалъ:
— А то, что вы тогда такъ разстроились изъ-за Гартвигсена, вполнѣ понятно, по моему: вы попросту ревновали къ соперницѣ.
Роза слабо улыбнулась. — Пожалуй, чуточку, — согласилась она, но затѣмъ ее зло взяло на мою настойчивость, и она опять принялась возражать:- Нѣтъ, не такъ. Но это все равно. Съ какой стати мнѣ сидѣть тутъ и исповѣдываться?
— А то, что вы тогда такъ разстроились изъ-за Гартвигсена, вполнѣ понятно, по моему: вы попросту ревновали къ соперницѣ.
Роза слабо улыбнулась. — Пожалуй, чуточку, — согласилась она, но затѣмъ ее зло взяло на мою настойчивость, и она опять принялась возражать:- Нѣтъ, не такъ. Но это все равно. Съ какой стати мнѣ сидѣть тутъ и исповѣдываться?
— Конечно, — отвѣтилъ я смиренно. Но, все-таки, я, навѣрно, былъ правъ: она вовсе не была такъ неспособна влюбляться, какъ представлялась.
— Такъ вы думаете, я ревновала? Но я вовсе не изъ влюбчивыхъ, слышите! Я самая простая, обыкновенная женщина, какъ видите. Мужъ мой… я говорю про перваго своего мужа, даже говорилъ, что я ужасно скучная. И, пожалуй, онъ былъ правъ. Но, впрочемъ, что это за разговоры такіе! — рѣшительно перебила она себя самое. — Вы такъ некстати увлеклись своими чувствами, что я не могу не остановить ихъ.
— Вы не можете ихъ остановить, — сказалъ я.
— Нѣтъ, могу. Вы сами знаете, что будь здѣсь другія женщины, вы бы обо мнѣ и не думали. Но здѣсь почти нѣтъ другихъ, и сами вы нигдѣ не бываете, никого не видите. Я должна, впрочемъ, сказать вамъ, что со мной такой случай впервые. Тѣ, которые до васъ любили меня, не особенно волновались; ѣли и спали себѣ, какъ ни въ чемъ не бывало. Николай былъ спокоенъ. Бенони еще того спокойнѣе. Такъ я и не знаю ужъ, какъ мнѣ быть съ вами.
— Хотите, я вамъ скажу?
— Скажите.
— Поменьше материнскаго чувства, поменьше снисходительности.
Она усмѣхнулась и отвѣтила:
— То есть, вы хотите сказать — какой мнѣ не слѣдуетъ быть. Но иначе нельзя. Иначе вамъ не придется даже бывать здѣсь.
— И лучше было бы! — сказалъ я въ своей юношеской горячности.
— Нѣтъ, послушайте, будьте же благоразумны! Вы сами знаете, что это ребячество съ вашей стороны.
— И вы хорошо знаете, что я вовсе не ребенокъ, — прервалъ я обиженно.
На это Роза отвѣтила безъ обиняковъ, глядя мнѣ прямо въ глаза:- Настоящій ребенокъ!
Я такъ и застылъ, не сводя съ нея глазъ. А я то думалъ, что она деликатна! Какъ это было глупо, грубо, по бабьи. Мнѣ вѣдь шелъ уже двадцать третій годъ.
— Можетъ быть, вы не совсѣмъ неправы, — сказалъ я, наконецъ. — Я тоже думаю, что будь здѣсь другія…
— Да, конечно! — воскликнула она, вполнѣ соглашаясь.
— Я постараюсь взять себя въ руки. Скоро подмерзнетъ, наступитъ охотничья пора, я буду больше гулять, побываю повсюду…
— Да, да. Такъ и сдѣлайте! — сказала Роза, вставая и положивъ свою руку на мою, постояла такъ съ минуту и опять сѣла. — Да, вообще, другого средства нѣтъ. Я останусь вашей кузиной, вашей взрослой, колоссальной кузиной, хэ-хэ!
Новая обида. Я былъ не такъ ужъ малъ, чтобы она была колоссальной. Я еще росъ, это правда, но этотъ злосчастный поздній ростъ мой долженъ же былъ скоро прекратиться. Я нарочно перемѣниль тонъ и сказалъ:
— А развѣ что помѣшало поѣздкѣ въ Іерусалимъ?
Молчаніе.
— Свита перессорилась?
Молчаніе.
— Вы-ли это, всегда такой робкій… который никогда ни о чемъ не спросите?.. Постойте-же, я разскажу вамъ кое-что, хотите? Я, вѣрно, кажусь вамъ сегодня такой взволнованной, и, пожалуй, вы толкуете это по своему. Но дѣло-то въ томъ, что лопарь былъ здѣсь сегодня; лопарь Гильбертъ. Онъ всегда наводитъ на меня такой страхъ. Онъ знаетъ многое.
Она говорила о лопарѣ съ ужасомъ; она уже не пыталась больше казаться спокойною, но ясно выдала всю свою тревогу. И мою обиду какъ рукой сняло.
— Какъ только Бенони ушелъ, онъ вынырнулъ изъ-за угла, поздоровался и сразу началъ: «А старуха Малене-то!» Старуха Малене — мать моего мужа… моего перваго мужа. Что же такое съ нею? спросила я, хоть и знаю, что Бенони былъ для нея, какъ сынъ, и всячески помогалъ ей. «А то», — говоритъ Гильбертъ, — «что она разбогатѣла. Сто далеровъ ей прислали». Кто же прислалъ? — спрашиваю. «Никто», — говоритъ онъ, — «она сама не знаетъ; по почтѣ пришли». Тутъ у меня сердце готово было выскочить изъ груди, и я едва могла спросить: а письма при нихъ не было? «Нѣтъ», — говоритъ Гильбертъ. Молчаніе.
— Но вѣдь это хорошо, что старухѣ прислали деньги, — попытался, наконецъ, заговорить я.
— Да, но..? Вѣдь имъ неоткуда было притти, кромѣ какъ…
— Ну, что вы! — отвѣтилъ я, стараясь успокоить ее. — Ихъ могла послать администрація, послѣ продажи имущества.
— Вы думаете? — спросила Роза съ видимымъ облегченіемъ. — Нѣтъ; вѣдь тогда это было бы указано; при деньгахъ была бы бумага.
— Да… признаюсь, тогда я не понимаю. Но, во всякомъ случаѣ, вы разведены со своимъ первымъ мужемъ.
Роза покачала головой и сказала какъ бы про себя:
— Разводъ ничего не значитъ.
— Ну, живъ онъ или умеръ, у васъ съ нимъ уже не можетъ быть ничего общаго.
— Вы ошибаетесь. Мнѣ сказали, что онъ умеръ… погибъ, — иначе я бы не вышла замужъ за другого.
— Но Гартвигсенъ и Маккъ выхлопотали вамъ разводъ; они вѣдь говорили, что разрѣшеніе было получено.
— Да, но мнѣ этого было мало. Вотъ они и сказали, что онъ умеръ.
— Ну, вѣрно, такъ оно и есть, — сказалъ я.
И меня вдругъ взяла досада на этого мертвеца, который такъ неотступно занималъ мысли Розы. Что ей за дѣло до того, живъ онъ или нѣтъ? Или она все еще была привязана къ нему? Я ужъ не ревновалъ больше къ Гартвигсену, а только къ этому мертвецу… О, моему другу Гартвигсену я желалъ всего хорошаго. И въ самомъ дѣлѣ, что за птица былъ тотъ, другой? Продалъ жену, пропилъ деньги и умеръ!
— Вы меня назвали ребенкомъ, — сказалъ я, чтобы пристыдить Розу, — а сами-то вы кто, по вашему? Вѣчно няньчиться въ душѣ съ такимъ… съ памятью…
Я замолчалъ, а она подняла на меня глаза и ждала. Быть можетъ, ей хотѣлось, чтобы я досказалъ свою мысль насчетъ продажи и его неладной смерти. Но разъ она, повидимому, не смотря ни на что, продолжала такъ крѣпко держаться за своего Николая съ кистерскаго двора, то я въ свою очередь тоже лишь глядѣлъ на нее, а слова застряли у меня въ горлѣ.
— Ну? — спросила она. — Няньчиться съ памятью..?
— Да, согласитесь, это тоже… если и не ребячество, то недалеко ушло отъ того, — сказалъ я.
Молчаніе.
Она сидѣла совсѣмъ растерянная.
— Простите! — сказалъ я тогда.
Ее словно толкнуло; она вдругъ встала и положила мнѣ на щеку свою бархатистую ладонь.
— Господь васъ благослови! — сказала она. — Вы то понимаете, что тутъ не любовь… Увидите, теперь я буду спокойна, — добавила она и опять сѣла. — Я только такъ напугалась: Гильбертъ такой ужасный.
— Ну, я берусь обезвредить этого Гильберта! — сказалъ я горячо. — Я кое-что знаю про него. Маккъ по первому моему слову засадитъ его.
— Да? — спросила Роза. — Но въ концѣ концовъ это ничего не измѣнитъ. Гильбертъ, въ сущности, только предвѣщалъ, и каждый разъ его предвѣщаніе сбывалось.
— Извините меня, но придавать вѣру такимъ вещамъ — попросту ребячество.
— Нѣтъ, нѣтъ, предвѣщанія его всегда сбывались. Вотъ и сегодня онъ, можетъ быть, предвѣщалъ правду. Богу одному извѣстно. Но, Господи Боже, что же тогда будетъ? Вдобавокъ, въ моемъ положеніи!..
Она опять встала и заломила руки. Я видѣлъ, въ какомъ она отчаяніи, а при послѣднихъ ея словахъ мнѣ вдругъ пришло въ голову: уже нѣсколько мѣсяцевъ, какъ она замужемъ; пожалуй, ей вредно волноваться.
— Успокойтесь, — сказалъ я. — Вы не сдѣлали ничего дурного.
Я увидалъ Гартвигсена на дорогѣ и предупредилъ Розу. Она остановилась передо мной.
— Вамъ не нужно просить меня молчать, — прибавилъ я.
— О, — отвѣтила она, — это безразлично. Я сама скажу. Но дайте поблагодарить васъ за то, что вы поняли меня; поняли, что я не могу отдѣлаться отъ воспоминаній.
И вовсе я этого не понялъ; опять эта женская болтовня! Напротивъ, по моему — первый мужъ Розы во всякомъ случаѣ умеръ для нея, будь онъ даже въ живыхъ.
— А вы сами будьте молодцомъ, ступайте на охоту, побывайте повсюду, — добавила она.
— Да, — коротко отвѣтилъ я.
Вошелъ Гартвигсенъ.
— Добрыя вѣсти! — сказалъ онъ. — Суда пришли въ Бергенъ. Когда же вернутся обратно и станутъ въ гавани со всѣми товарами — страховая премія у меня въ карманѣ.
— Отъ души желаю вамъ всякаго успѣха! — сказалъ я, искренно желая Гартвигсену всего хорошаго.
А Гартвигсенъ, оживившись отъ моихъ словъ, прибавилъ:
— Не все же одному моему компаньону Макку шевелить мозгами да загребать денежки.
XVIІ
Я просто не зналъ теперь, что мнѣ и думать о Розѣ. Она предстала передо мною въ новомъ свѣтѣ. Эта ея сантиментальная привязанность къ своему покойному мужу, который не заслуживалъ ничего, кромѣ презрѣнія, дѣлала Розу совсѣмъ неузнаваемой. Кромѣ того, она стала такъ откровенна, такъ много говорила на этотъ разъ, она, вообще такая деликатная, сдержанная! Все-таки я вѣдь былъ совсѣмъ чужой ей. Не слишкомъ ли ужъ она полагалась на мою безграничную любовь? Дитя, — называла она меня.