Я качаю головой.
— Хорошо.
— Поговорим позже.
— Ладно, пока.
Мы отключаемся, и я сжимаю телефон в руки, словно пытаюсь выжать из него всю душу. Мои ладони начинаю потеть, и я не могу перестать думать о Кайдене. Он сделал это для меня. Он сделал из-за меня. Мне нужно спасти его.
— Думаю нам стоит поехать в Афтон.
Когда Люк смотрит на меня, на лбу пролегаю морщины, а руки крепко цепляются за руль.
— Серьезно?
— Да. — Я приподнимаюсь и засовываю телефон в карман джинсов. — Мама сказала, что Калеб собирается выдвигать обвинения против Кайдена.
Он направляет свое внимание на дорогу, поворачивая грузок на стоянку напротив моего общежития.
— Да ты шутишь?
Я застегиваю пальто и надеваю перчатки.
— Нет, и мне нужно это исправить... как-нибудь. Это все из-за меня.
Он паркует грузовик ближе к входу, кладя руку на рычаг передач и переключая его. Игравшее радио и двигатель отключаются. Интересно, он в курсе, почему Кайден избил Калеба той ночью, говорил ли он ему об этом?
— Ладно, договорились. — Люк смотрит на общежитие Макинтайр перед нами. Это самая высока из общаг в Университете Вайоминга, и она кажется одинокой, возвышаясь над остальными. — Ты хочешь поехать сегодня или утром?
Я хватаю ручку двери и тяну за нее.
— Утром. Хочу чтобы Сет тоже поехал, если ты не против.
Он кивает и достает пачку сигарет с приборной панели.
— Будет здорово, пока вы, ребята, не начнете хлюпать носами в этой рухляди. Это кусок дерьма, но машина Сета никогда не доберется до Афтона с таким снегом.
Я открываю дверь.
— Он справится с этим, я уверена. — Двигаюсь ногами к краю сиденья, готовясь спрыгнуть вниз.
— Келли, — зовет меня Люк. — Есть ли какой-нибудь способ исправить это? Остановить Калеба? Ты знаешь, если он предъявит обвинения, Кайдена выгонят из команды. Он, наверное, никогда не сможет играть снова. И возможно его исключат из университета. Ко всему прочему ему, скорее всего, придется сесть в тюрьму или заплатить дохренище бабок, что он не сможет себе позволить без помощи отца. — Он замолкает, размышляя. — Я просто хочу убедиться, что с ним все в порядке... Иногда, люди оказавшиеся на самом дне – сдаются... — Его голос смягчается, словно лист падающий на землю. — Как моя сестра.
Серьезность ситуации сдавливает мою грудь, и я спрыгиваю, хватаясь за дверь для поддержки. Я помню, что у Люка была сестра. Он не говорил, как она умерла, но после его слов, мне становится интересно, было ли это самоубийством.
Прижимаю ладонь к ноющему от боли сердцу и разворачиваюсь в сторону кабины.
— Я попробую это исправить. Мне просто нужно выяснить как.
И я уже знаю как. Главный вопрос: "могу ли я это сделать?" Могу ли я, наконец, сказать все вслух, противостоять ему, угрожать и сделать так, чтобы он испугался до чертиков и убежал. Могу ли рассказать все маме, папе и брату? Могу ли довериться им, чтобы они поверили мне и были на моей стороне?
Хватит ли мне сил? И хватит ли мужества?
В конечном итоге мне придется ответить на эти вопросы и принять решение, что пугало меня последние 6 лет, и может, пришла пора разобраться с этим.
Может, пришло время перестать бояться.
Глава 3. Измениться
Кайден
Я тут уже шесть дней, почти неделю, но кажется, что гораздо дольше. Ланч только закончился, мой индивидуальный сеанс терапии в разгаре, что лучше групповой терапии (там я даже не пытаюсь разговаривать). Сижу у себя в палате на неудобном складном металлическом стуле. Бок чертовски болит, и я постоянно раздираю скрытую под повязкой рану на запястье. На улице пасмурно, гремит гром, то и дело мерцают молнии, освещая комнату серебристыми отблесками.
— Расскажи мне, как ты себя чувствуешь, — говорит доктор.
Он спрашивает об этом каждый чертов раз.
И каждый чертов раз я даю ему один и тот же ответ.
— Нормально, — отвечаю я, раз за разом щелкая резиновым браслетом на запястье. Они дали мне его, чтобы помочь справиться с привычкой себя травмировать, словно ничтожный шлепок в состоянии заменить целую жизнь, полную порезов, ударов, сломанных костей и нестерпимой боли.
Моего психотерапевта зовут доктор Монтегрей, но он попросил называть его Дугом, потому что, когда используют его профессиональное имя, он чувствует себя старым. Только Дуг действительно старый – далеко за шестьдесят, с редеющими седыми волосами и морщинами вокруг глаз.
Он кладет палец на переносицу и поправляет прямоугольной формы очки, читая свои записи обо мне. Могу представить, что там написано: представляет угрозу для самого себя, зол, иррационален, несговорчив, сам себя травмирует. Дуг делает несколько новых заметок, потом смотрит на меня.
— Послушай, Кайден, знаю, иногда очень сложно говорить о своих чувствах, особенно когда внутри у нас скапливается столько ненависти и ярости, но если попробуешь, возможно, тебе это поможет.
Снова дергаю браслет, раскат грома заглушает щелчок. Комната освещается, мой браслет лопается, его фрагменты падают на пол. Я смотрю на них, потирая опухшее запястье. Оно все еще под повязкой, потому что я сделал слишком глубокий порез. Рана на другой руке уже затягивается, и скоро там останется лишь шрам. Больше шрамов. Порой мне думается, а вдруг со временем я стану одним большим шрамом, без единого живого места на коже.
Дуг достает из кармана своего коричневого твидового пиджака новый браслет, толще прежнего, темно-красного цвета. Я беру его, надеваю на руку и снова начинаю щелкать. Дуг что-то пишет, закрывает блокнот, после чего скрещивает руки и кладет их сверху блокнота.
— Знаешь, чем дольше будешь оставаться в стадии отрицания, тем дольше они будут держать тебя здесь, — он указывает пальцем вокруг себя. — Тебе этого хочется?
Я перестаю теребить браслет, складываю руки и откидываюсь на спинку стула, вытягивая ноги вперед.
— Может быть.
Знаю, что веду себя как заноза в заднице, но понятия не имею, почему. Я чувствую горечь внутри, я недостоин тут находиться. Меня переполняют чувства, может проблема в этом. Сжимаю руки в кулаки и вонзаю ногти в ладони, прижав их к телу с боков, чтобы доктор не увидел.
— Не хочу здесь оставаться, — бормочу я. — Но это чертовски трудно, знаете?
Он наклоняется вперед, заинтересовавшись.
— Что трудно?
Я сам не знаю, куда веду наш разговор.
— Жить.
Пожимаю плечами.
Его седые брови опускаются под оправой очков.
— Чем именно жизнь трудна для тебя, Кайден?
Мужик не понимает, но так даже проще.
— Тем, что все чувствую.
Он выглядит растерянно, откидываясь назад и снимая очки.
— Чувствуешь эмоции? Или боль?
Твою мать. А может, понимает.
— И то, и то. Наверно.
Дождь хлещет в окно. Странно, что сейчас идет дождь, а не снег, к утру на дорогах будет каша.
Дуг протирает линзы очков краем своей рубашки, затем снова натягивает их на нос.
— Ты хоть когда-нибудь позволяешь себе ощущать то, что происходит у тебя внутри?
Я довольно долго обдумываю его слова. Снаружи раздается вой сирен, в коридоре кто-то плачет.
— Не уверен… возможно… не всегда.
— Почему?
Я вспоминаю пинки, удары, крики, и как со временем просто все заглушил, замкнулся в себе и умер изнутри.
— Потому что это слишком.
Простой ответ, но в нем гораздо больше смысла, чем в любых других моих словах. Чертовски странно говорить об этом вслух. Единственным человеком, которому я хоть что-то рассказал, была Келли, и то я смягчил детали ради нее, чтобы не дать ей увидеть, насколько мерзок и безнадежен внутри.
Доктор достает ручку из кармана пиджака, его рука быстро двигается по бумаге, пока он делает очередную запись.
— И что ты делаешь в таком случае?
Просовываю палец под браслет, натягиваю и отпускаю, потом повторяю, только сильнее. Браслет снова лопается, я качаю головой, поймав фрагменты рукой.
— Думаю, вам известно, что я делаю, и поэтому я продолжаю рвать эти проклятые браслеты.
Дуг покусывает колпачок ручки, наблюдая за мной.
— Давай поговорим о той ночи, когда ты завязал драку.
— Я уже тысячу раз рассказывал вам про ту ночь.
— Нет, ты рассказал мне своими словами, что тогда случилось, но не объяснил, что чувствовал, принимая решение. А эмоции всегда играют весомую роль в наших поступках.
— Я не большой поклонник эмоций, — признаюсь, сползая со стула еще ниже.
— Знаю, — уверенно отвечает Дуг. — И хотел бы выяснить, почему.
— Нет, не хотели бы, — говорю я, проводя ногтями по ладони, в попытке угомонить ускоряющийся ритм своего сердца. — Никто не хочет об этом слышать. Поверьте мне.
Он бросает ручку на блокнот, лежащий у него на коленях.
— Почему ты так думаешь?
— Потому что это правда, — я вонзаю ногти в кожу еще глубже, пока не чувствую теплоту и комфорт крови. — Мне девятнадцать лет, что было, то было. Какой смысл меня спасать. Кто я, и что делаю, уже неизменно.
— Я не пытаюсь тебя спасти, — уверяет Дуг. — Я пытаюсь тебя вылечить.
Провожу пальцем по шраму на ладони, который остался после того, как отец порезал меня осколком стекла.
— Что? Вылечить шармы? Я абсолютно уверен, что они никуда не денутся.
Он кладет руку на сердце.
— Я хочу вылечить то, что тут, внутри.
Обычно в подобных ситуациях я сваливаю. Иначе в итоге начну чувствовать то, чего не хочу, а потом мне придется вытеснять эти чувства из тела, чтобы с ними справиться. Но здесь ничего не сделаешь. Они меня и близко не подпускают к острым предметам, особенно к бритвам. Моя челюсть и подбородок заросли щетиной, потому что уже неделю не брился.
— Наш разговор становится слишком откровенным для меня, — говорю я, сжимая края стула, пытаясь подняться.
Дуг поднимает руку, жестом указывая, чтобы я сел обратно.
— Ладно, нам не обязательно говорить о твоих чувствах, но я хочу, чтобы ты ответил мне на один вопрос.
Смотрю на него безучастно, опускаясь обратно на стул.
— Зависит от того, какой будет вопрос.
Он постукивает ручкой по блокноту, размышляя.
— Почему ты отправился на вечеринку тем вечером
— Вы каждый раз спрашиваете об одном и том же.
— Потому что это важный вопрос.
Я качаю головой, мой пульс учащается, то ли от злости, то ли от страха – сам не знаю.
— Я пошел на ту вечеринку, чтобы избить Калеба Миллера. Вам это известно.
— Да, но почему?
— Что почему? — Я начинаю выходить из себя из-за бессилия и раздраженности, злость разносится по венам у меня под кожей.
— Почему ты его избил?
У него словно пластинку заело, и мне хочется, чтобы он заткнулся к чертям.
Сердце стучит в груди, словно проклятый отбойный молоток, мне нужно что-то острое или шероховатое – что угодно, лишь бы замедлить мой пульс. Я оглядываюсь в панике, ищу хоть что-нибудь, но палата пуста. Я не могу. Твою мать!
— Потому что он кое-кого обидел, — мой голос звучит пронзительно, неровно, отчего я кажусь слабым и жалким.
Дуг подается вперед, садясь на край стула.
— Кого-то, кто тебе дорог?
— Очевидно, — я раздраженно качаю головой. Мое сердце все еще колотится слишком громко, и я едва могу ясно мыслить.
Он приподнимает брови.
— Того, кого ты любишь?
Пульс вновь ускоряется, беспорядочно, нестабильно. Я чувствую, как он бьется под моими ранами и шрамами на теле. Любовь? Люблю ли я Келли? Могу ли?
— Сомневаюсь, что мне вообще известно, что такое любовь.
Дуг выглядит так, будто нарыл золотую жилу, нашел суть того, что скрыто у меня в душе.
— Можешь ответить еще на один вопрос?
Я рассерженно вскидываю руки вверх.
— Черт, делайте, что хотите. Вы и так сегодня в ударе.
— Ты считаешь себя достойным любви? — спрашивает он.
— Я уже сказал вам – не знаю, что такое любовь, — бормочу я, и Дуг ждет, что я предложу больше информации. Чего ему от меня нужно? Чтобы я рассказал, как отец меня избивает? Что моя мама – зомби с пристрастием к наркотикам? Что единственное признание в любви я получил от Дейзи, и чувствовалось оно дико искусственно и фальшиво?
Он делает несколько отметок, после чего щелкает ручкой, засовывает ее в карман и снова закрывает блокнот.
— Мне кажется, сегодня мы достигли некоего прогресса, — Дуг смотрит на часы и встает, подхватывая свой халат со спинки стула. — Продолжай в том же духе, и, возможно, к тебе начнут пускать посетителей помимо членов семьи.
Я откидываюсь назад, бормоча в ответ.
— Не уверен, что хочу посетителей.
Похоже, он меня не слышит. Дойдя до двери, Дуг просовывает руки в рукава своего халата, поправляет ремень, потом засовывает руку в карман.
— И, Кайден, продолжай пользоваться браслетами, несмотря на то, как часто они рвутся. Мы всегда можем дать тебе новый, — он бросает мне браслет, который я ловлю с легкостью. На секунду я словно возвращаюсь на футбольное поле, бегу, ловлю мяч, свободный от жизни.
Как бы мне хотелось действительно вернуться, исправленным, собранным. Но, в отличие от браслетов, не уверен, что меня можно с такой же легкостью восстановить.
Келли
— Поверить не могу, что в твоей машине нет CD-плеера, — говорит Сет, наклоняясь передо мной, чтобы настроить громкость на стереосистеме. На нем пиджак с закатанными рукавами и узкие джинсы. — Или порта для айпода. Клянусь, мне вспоминаются маллеты, лосины и гофрированные волосы.
— По-моему тебя далековато занесло. — Люк накинул свой капюшон, у него на руке широкий кожаный браслет с надписью "Спасение". Мне интересно, есть ли у этой надписи какое-то особенное значение или, может, Люк верит в спасение? Интересно, верю ли я сама. Он тянется рукой к бардачку, наклоняясь ко мне. — В эру восьмидорожечных кассетных магнитофонов.
Я съеживаюсь от его близости, но потом расслаблюсь, не желая возвращаться в прошлое. Застегиваю куртку, потому что в салоне холодно – парни постоянно открывают окна, чтобы покурить.
Сейчас раннее утро, солнце целует замерзшую землю, на шоссе просто какое-то стихийное бедствие из-за вчерашнего снегопада, поэтому мы едем медленно. Несколько машин застряли в сугробах на разделительной линии между полосами движения, а некоторые люди свернули на обочину, опасаясь вести в таких условиях. Хотя нам с Люком к такому не привыкать. Мы выросли в такой погоде.
Сет шлепает Люка по руке, отталкивая его от бардачка, и тот смотрит на меня, не веря своим глазам, но я лишь смеюсь в ответ.
— Нет, восьмидорожечные магнитофоны все еще были в ходу в восьмидесятые.
— В начале восьмидесятых, — поправляет Люк. — Они потеряли популярность к середине десятилетия.
Я смеюсь, потому что они спорят из-за такой глупости, потому что устала, нервничаю, и в голове творится не пойми что.
— Ребята, вы ругаетесь как старая супружеская пара.
Только сказав это, сразу хочу забрать свои слова обратно, потому что не уверена, как Люк их воспримет.
Когда смотрю на него, кажется, он в полном порядке. Люк пожимает плечами, потом засовывает руку в бардачок и достает оттуда кассету с надписью Let's Get High.
— Ну и что, — говорит он, вставляя кассету в проигрыватель. — Если я парень в отношениях, то все в норме.
Сет закатывает глаза.
— Да ладно, ты точно был бы моей сучкой, и ты сам это знаешь.
Ну, все. Я больше не могу сдерживаться. Мое тело наклоняется вперед, плечи трясутся, пока я смеюсь, прикрывая рот рукой.
— О, Боже, поверить не могу, что ты такое сказал.
— Можешь, — Сет похлопывает меня по спине. — Я был бы не я, если бы не говорил первое, что взбредет в голову.
Он прав. Сет прямолинеен и забавен, и абсолютно точно говорит все, что ему, черт возьми, вздумается. Я люблю его за это. Сажусь прямее, вытирая слезы, после чего быстро целую его в щеку.
— Спасибо, что заставляешь меня улыбаться.
Сет широко улыбается.
— Всегда пожалуйста, милашка.
Люк качает головой, но у него тоже улыбка на лице, поэтому я знаю, что он не обиделся. Он не субъективен, и ко многому относится с пониманием. Я едва не наклоняюсь, чтобы его обнять, но затем понимаю, насколько странно, что мне не становится страшно от подобной мысли. Что это значит? Черт. Что это значит?
Из колонок звучит песня Dexy's Midnight Runners "Come On Eileen".
— Ну, точно восьмидесятые, — говорит Сет, щелкая пальцами и кивая головой в такт. Он проявляет все больше энтузиазма, покачивая бедрами, наклоняясь вперед и назад. — Давай, Келли, тебе ведь хочется потанцевать, я знаю. От этого ты заулыбаешься еще больше.
У меня улыбка до ушей.
— Ни за что.
Люк открывает окно, салон заполняется холодным воздухом. Вспыхивает зажигалка и вокруг разносится запах сигаретного дыма. Сет продолжает танцевать, доставая из кармана толстовки свою пачку. Краем газа вижу, как Люк покачивает головой, делая затяжку. Он вдыхает глубоко, затем складывает губы и выпускает тонкий поток белого дыма изо рта. Сет вовсю раскачивает бедрами, поджигая свою собственную сигарету. Бумага съеживается и чернеет, когда он затягивается. Во время припева машина начинает качаться, потому что оба парня полностью погружаются в музыку. Мои легкие горят от дыма, мурашки бегают по коже от холода. Я проживаю практически каждую деталь этого момента, и решаю получить полный опыт.
— Ох, ладно, какого черта.
Я поднимаю и опускаю плечи в такт песне, а Сет мне улыбается.
— Вот это моя девочка, — говорит он, выдувая облако дыма через сложенные трубочкой губы.