— Возьмем среднее значение: три с половиной минуты. В распоряжении убийцы было всего лишь сорок секунд. Не густо. — Чиж даже крякнул от напряжения.
— Впритык, я согласна… Но если все делать живенько, на спринтерской скорости… — Представив себе Минну, несущуюся на спринтерской скорости и размахивающую грудями, я прыснула.
Оператор посмотрел на меня с укоризной. Он не произнес ни одного слова, пока мы (по небольшому, не более чем в полметра, проходику) не дошли до двери. И не остановились перед ней.
Площадка перед дверью была естественным продолжением полуметрового прохода. Но сама дверь… Эта дверь стоила того, чтобы продираться к ней сквозь папоротники, честное слово! Я так и не смогла определить, из чего она была сделана: то ли липа, то ли орех. Но она как будто светилась изнутри — мягким и мудрым светом. Дверные панели были украшены довольно искусной резьбой: цветочный (опять цветочный!) орнамент. Розы сменяли колокольчики, маки сменяли жасмин, пионы путались лепестками с хризантемами — и ни один изгиб, ни одна линия не повторялись! Как зачарованная я смотрела на эту резную бледно-желтую дверь — теперь она казалась мне входом в склеп.
Круг замкнулся.
Живые цветы сменили неживые — и круг замкнулся.
— Нет. — Голос Чижа среди всего этого застывшего цветочного великолепия прозвучал слишком резко. — Ни черта не получается!
— Вы о чем?
— О том, что убийце нужно было обежать клумбу. В лучшем случае он объявился бы на кухне вместе с Ботболтом… Либо секунд за десять-пятнадцать до него. Хватило бы этого времени, чтобы отравить шампанское и скрыться?
— Не знаю, — нехотя ответила я. Мне вообще не хотелось разговаривать. — Может быть, вы все усложняете, Петя? Может быть, во всем виноват Ботболт? Он самым хладнокровным образом отравил Аглаю, а потом, пользуясь всеобщим замешательством, выскользнул из зала и отключил телефон… Вот и все. И забудьте о трех-четырех минутах.
— Но зачем? — простонал Чиж. — Зачем ему было убивать популярнейшую писательницу, объясните мне, пожалуйста! Вряд ли он ее читал.
Сомнительный комплимент, ничего не скажешь!
— А зачем всем остальным было убивать популярнейшую писательницу?
— А платок? Платок Минны… Как он оказался перед дверью?
— Ботболт подбросил его, чтобы отвести от себя подозрения!
— Ну, хорошо, допустим. Находясь в кухне, он открыл дверь, выбросил платок… Но зачем он перерезал телефонный кабель? Это нелогично. Он мог просто отключить коробку — и все!
— Опять же — перерезал кабель, чтобы отвести от себя подозрения…
Я вспомнила лицо Ботболта: ни единой морщины, ни единой складки, ни единой мысли на плоском лбу — абсолютная безмятежность.
— Вы полагаете, что он настолько умен, Алиса?
— Во всяком случае, он знает, что Блерио и братья Райт обстряпывали свои авиационные делишки в начале века. Поразительная осведомленность для кочевника, даже если он предстал перед нами в одомашненном варианте.
Последнюю тираду я произнесла, уже глядя в тощий зад Пети Чижа. Когда он только успел упасть на четвереньки? Наверное, именно в тот момент, когда я загляделась на удушающе-нежные деревянные объятия розы и вьюнка…
— Что с вами, Петя?
Чиж ничего не ответил, но еще быстрее заработал локтями и коленями. Наконец он уткнулся носом в узкий лист папоротника и замер.
— Вам плохо? — не на шутку перепугавшись, спросила я.
— Еще не знаю… Ползите сюда.
— Ползите?!
— Так удобнее. — Для убедительности Чиж даже повертел задницей.
— Ну, если вы настаиваете…
Я последовала его примеру и через несколько секунд уже дышала ему в плечо. Теперь папоротники были совсем рядом и почти касались моего лица. И я почувствовала, как у меня засосало под ложечкой. Так бывает в детстве, когда боишься темноты. Так бывает в юности, когда боишься поцелуя. И наверное, так бывает в старости, когда боишься холодной одинокой постели. И смерти вылинявшей кошки — единственного близкого тебе существа.
Папоротники всегда вызывали во мне трепет. В их совершенной красоте было что-то не правильное, что-то вероломное — как если бы они прорастали из пустых глазниц, из полых костей, из слежавшихся волос. Как если бы между их корнями ползала глухая и слепая насекомая смерть…
— Видите? — громко шепнул Чиж, и я даже вздрогнула от неожиданности. — Вы видите?
— Что?
— След! Вот здесь, чуть правее, под листом! Теперь и я увидела этот след на жирной, перекормленной удобрениями земле: даже извечной Петиной лупы не понадобилось. Это был не совсем полноценный след, вернее — даже часть следа: узкий каблук с характерной набойкой и часть подошвы.
— Несомненно, женский! — прохрипел Чиж.
— Несомненно.
— Вот видите. Значит, кто-то все-таки решился перепрыгнуть через клумбу.
— Вы же сами говорили… Перепрыгнуть через клумбу — невозможно. Тем более — женщине.
— Это почему же? У нас равноправие. И торжество феминизма.
— Господи, при чем здесь феминизм?..
— При том, что нормальная женщина способна только на преступление в состоянии аффекта. И лишь проклятые феминистки совершают гадости сознательно и долго к ним готовятся.
— Вы пострадали от лап феминистки, Чиж? А гадость — это убийство, насколько я поняла?
Не на шутку возбудившийся Чиж пропустил мои слова мимо ушей.
— След совсем свежий, Алиса. Ему максимум час-полтора. Сколько времени прошло со смерти Канунниковой?
В который раз мне напоминают, что Аглая умерла!..
— Не знаю.
— Что же вы… Момент смерти необходимо было зафиксировать.
— А вы сами-то зафиксировали?
— У меня цифровая камера с таймером… Но и без нее я могу вам сказать, что смерть наступила в двадцать два часа сорок четыре минуты. Сейчас, соответственно, ноль часов одна минута… Итого прошел ровно один час семнадцать минут…
Вот оно что! Оказывается, под легкое подрагивание папоротников мы переползли в новые сутки, и трагический конец Аглаи был уже “вчера”.
А Чиж… Чиж все еще не мог отлепиться от следа. Он обхаживал отпечаток без всякого стеснения: так морячок, вернувшийся из рейса, обхаживает шлюху в портовом кабаке. Новоиспеченный сыщик-любитель то припадал к четкому рельефу подошвы, то тянул губы к трепетному силуэту каблука, на котором явно просматривался рисунок звездочки, то благоговейно сучил руками перед листом-спасителем, укрывшим от посторонних глаз такую важную улику. Еще минута — и он предложит случайному следу от случайной женской туфли руку и сердце. И маленькую, но гордую операторскую зарплату.
— Ну что вы прилипли к земле, Петя? — с долей нездоровой ревности спросила я. — Так и будете сидеть?
— Вы не понимаете… Это чрезвычайно важно… Обувь так же индивидуальна, как и отпечатки пальцев. По этой набойке легко установят владельца. Убийцу…
— Все еще продолжаете считать, что убийца перепрыгнул через клумбу?
— Теперь я убежден в этом на сто процентов.
Жаль, что я не могла разделить уверенность Чижа. И все из-за противоположного берега папоротниковой реки: только теперь я поняла, как он был далеко! Отсюда был виден только край дорожки и царственная спинка кресла.
Никогда, никогда я не решилась бы устроить побег на другую сторону: побег в окружении жалких сорока-пятидесяти секунд, каждая из которых могла оказаться губительной для идеально просчитанного плана…
Да нет же, черт возьми, как он может быть идеально просчитанным, если с самого начала строился на разбитом Аглаей бокале? Она разбила его, а могла бы не разбивать!..
— Какая глупость! — рявкнула я так громко, что Чиж дернулся и повернулся ко мне. — Какая глупость все это!
— Что — “это”?
— Все, что вы здесь нагородили! Не может человек без специальной подготовки перепрыгнуть через эти папоротники!
— Все бывает, — философски заметил Чиж только для того, чтобы морально поддержать отпечаток каблука на земле.
— Без разбега? Здесь же полметра, не больше! Не развернешься!
— Все бывает…
— Не бывает! Не может идеально просчитанный план зависеть от разбитого бокала!
— А с чего вы взяли, что он идеально просчитан? Может быть, мы имеем дело с гениальным наитием!
— Не смешите меня!
Ватсон из меня никакой, это точно: вместо того чтобы почтительно кивать головой, соглашаться и бросать в воздух лифчик от полноты чувств, я брюзжу, ною и подвергаю сомнению не только выводы Чижа, но и знаки препинания, которыми заканчиваются эти выводы.
Дура я, дура!
— Дура вы, дура, Алиса! — в сердцах бросил Чиж. — Сколько вы проработали у Канунниковой?
— —Какое это имеет значение?
— Сколько?
— Ну, полгода… Ну и что?
— Разве она не говорила вам, что любой идеально просчитанный план, равно как и любое идеально просчитанное преступление, проваливаются?
— Это почему же?
— Именно потому, что их можно просчитать. Если это сделал один человек, то почему бы другому не сделать то же самое?
— Именно потому, что их можно просчитать. Если это сделал один человек, то почему бы другому не сделать то же самое?
— Один человек… Вы имеете в виду преступника?
— Ну да! Преступника и того, кто раскрывает преступление. Нужно просто настроиться на нужную волну и правильно задать систему координат… И выбрать точку отсчета. А если мы имеем дело с наитием, с целой цепью обстоятельств, которые играют на руку убийце… И если к тому же убийце удалось воспользоваться ими…
— То?..
— ..то преступление может быть и не раскрыто. Черт возьми, неужели Аглая останется неотомщенной?..
— Но думаю, это не наш случай, — успокоил меня Чиж. — Идемте посмотрим свежим глазом на точку отсчета. На бутылку, я имею в виду.
Чиж осторожно приоткрыл цветочную дверь и галантно пропустил меня вперед.
…На кухне ничего не изменилось. Тот же столик, тот же кавалерийский взвод выпивки, те же бокалы, тот же мягкий свет из окошка. Вот только бутылка…
Бутылка с “Veuve Cliquot Ponsardin” исчезла.
— А где же шампанское? — растерянно спросила я у Чижа. — Оно ведь стояло здесь, под окном…
Чиж надулся, как индюк, пошел красными пятнами, затряс нижней губой и, наконец, разродился полузадушенным матом.
— Ах, сукин сын, Ботболт! Ведь я же просил, просил!.. Ах, подонок!.. Я его в тюрягу засажу, подлеца! За сокрытие улик! Ну надо же, а!!! Идемте! — Он впился пальцами мне в ладонь и потащил к выходу.
Но покинуть кухню мы не успели: где-то в глубине дома раздался леденящий душу и исполненный невыразимого ужаса женский вопль…
Часть вторая МАРТИРОЛОГ
Глава 1 Через три часа после убийства
…Вопль повторился еще раз — и затих.
— Что это было? — спросила я у Чижа, чувствуя предательскую слабость в коленях.
— По-моему, кто-то присоединился к вашей покойной хозяйке, — плоско сострил Чиж. И поддержал рукой отвисшую челюсть. — Что за люди! Ни на секунду нельзя оставить одних!
— Идемте посмотрим! — Я и не думала сдвинуться с места.
— Да, сейчас. — Оператор и не думал сдвинуться с места.
— Ну что же вы?!
— Давайте послушаем, будет ли продолжение. Но никакого продолжения не последовало. Тишина, так внезапно разбитая криком, осколками лежала вокруг, а мы все стояли в кухонном проеме. Уж не потому ли, что боялись порезать ноги об эти осколки?..
— Как вы думаете, кто на этот раз? — Чиж с трудом ворочал распухшими от страха губами. — Tea, Минна или Софья?
— Почему вы решили, что именно они?
— По законам жанра. В конце концов, несправедливо убивать только одну. Они все достойны этого в равной степени.
— Вы так не любите детективы. Чиж?
— Люблю, но хорошие. К ним это не имеет никакого отношения…
— Господи, нельзя же лишать человека жизни только на том основании, что он плохой писатель!
— Нельзя. А жаль…
Если мы простоим еще две минуты, он наговорит мне такого, что станет подозреваемым номер один. Во всяком случае, в моих глазах. Придя к этой неутешительной мысли, я вырвала ладонь из пальцев Чижа и двинулась вперед. Чиж засеменил за мной.
Миновав коридорчик, мы снова оказались в зале.
Шахматы, ломберный столик с разбросанными картами, огонь в камине (удивительно, но дрова еще не прогорели!)… И тело Аглаи, покрытое простыней. И Ксоло, лежащая на краю этого импровизированного савана.
За то время, что мы отсутствовали, в зале ровным счетом ничего не изменилось. И смерть не перестала быть смертью.
Вот только в зале никого не было. Никого, кроме Фары. Да и Фара…
Теперь уже вскрикнула я: Фара сидел прямо на полу, возле горки с посудой, широко раздвинув ноги. Голова его свесилась на плечо, а глаза были закрыты.
— Что это? — сдавленным голосом спросила я у Чижа. — Что это с ним?
— Понятия не имею.
— И куда делись все остальные?
— Понятия не имею.
Я уже приготовилась хлопнуться в обморок, когда бесстрашный Чиж подошел к Фаре, бесстрашно присел перед ним на корточки и бесстрашно похлопал его по щеке. — И — совершенно бесстрашно — полез во внутренний карман Фариного пиджака.
— Все в порядке. — Чиж повернулся ко мне и потряс маленькой плоской бутылочкой, извлеченной из кармана режиссера. — Он спит.
— Спит?!
— Налакался и спит!
Я набралась смелости и приблизилась.
— Неприкосновенный запас. — Чиж щелкнул по бутылочке кончиками пальцев. — Смесь текилы, водки, рома и стеклоочистителя “Льдинка”.
— Что вы несете. Чиж?
— Я работаю с Фарой два года и знаю его повадки. Он сам готовит эту адскую смесь, причем пропорции держит в секрете. Говорит, что она помогает отрешиться от проблем. В экстремальных ситуациях.
— Да уж, экстремально… Особенно — стеклоочиститель “Льдинка”.
— Не пугайтесь, это всего лишь один из компонентов.
— А это не вредно для здоровья?
— Еще как вредно. Два наших звукотехника как-то откушали такого коктейля.
— И что?
— Один ослеп, другой помер. — Чиж кровожадно, в лучших богемных традициях, засмеялся. — Вот так-то. А Фара только спит крепче. Аксакал! Глыба! Восточный человек!
— Насколько я знаю, восточные люди редко.., употребляют, — заметила я, впрочем, не особенно уверенно: мой собственный опыт общения с восточными людьми (несмотря на бурное университетское прошлое) ограничивался просмотром фильмов “Седьмое путешествие Синдбада” и “Не бойся, я с тобой!”. С Полладом Бюль-Бюль-оглы в главной роли.
— Он не правильный восточный человек. Он режиссер. — Чиж любовно погладил Фару по волосам и закрыл тему. Я так и не поняла, что означает сакральное Петино “режиссер” — то ли сверхчеловек, то ли недочеловек, то ли совершенно новая, цветущая ветвь в истории эволюции…
А впрочем, кем бы ни был Фара, я страшно ему позавидовала. Поскольку все свои проблемы он уже решил. Хотя бы на сегодняшнюю ночь.
— Ну, и что будем делать, Чиж?
— Идемте поищем остальных.
Но я не могла уйти из зала просто так. Ксоло — вот кто мучил меня и заставлял сжиматься мое сердце. Бедная собака, исполненная голой, ничем не прикрытой верности! Которую теперь никто не оценит по достоинству.
— Ксоло, — тихонько позвала я и для убедительности постучала пальцами по паркету. — Иди сюда, девочка!
Ксоло даже не сдвинулась с места. Она лишь повернула в мою сторону узкую грациозную голову и тихонько заскулила.
— Ну вот! Нашли время! — окоротил меня Чиж. — Давайте сначала с людьми разберемся!
…Первой, кого мы встретили, выйдя в холл, была Дашка. Дашка интенсивно вооружалась: самым варварским способом она сдирала с ковра турецкий ятаган.
— Помочь? — сочувственно спросил Чиж, остановившись у нее за спиной.
Дашка вздрогнула, но присутствия духа не потеряла.
— Помогите, — сказала она, обернувшись.
— А что, собственно, произошло?
— К одному трупу прибавились еще два. А так — ничего особенного…
— Это вы кричали?
— Нет, не я. Это Tea. — Дарья нервно хихикнула.
— Понятно. Значит, Минна и Софья…
— Успокойтесь, с ними все в порядке.
Фара в столовой, мы с Чижом в преступной кухне, Дашка в оружейном холле. А также целехонькие СС, ТТ и ММ! Кто остался?
Райнер-Вернер и Ботболт. Ботболт и Райнер-Верн…
Доверчивый, как жертва финансовой пирамиды, немец! Трогательные серьги в ушах, трогательный перстень на мизинце, трогательный дракон на плече, трогательные, младенчески-белые волосы… Обнадеживающие плечи, обнадеживающие руки… И такой обнадеживающий русский язык! Как забавно он тонул в проруби, как забавно он кутался в одеяло, неужели я больше никогда не заговорю с ним, неуже…
— Ну, что ты так побледнела, Алиса? — Дашка расплылась в иезуитской улыбке. — С твоим перцем ничего не случилось.
— С каким перцем?
— А теперь покраснела!
— Ничего я не покраснела…
— Покраснела-покраснела! Правда, Чиж? Чиж приблизил бледные ноздри к моему лицу:
— Вы покраснели, не отпирайтесь. А что произошло?
— В том-то и дело, что ничего. С ее немцем ничего не произошло. Жив-здоров.
— Подождите, Дарья! Вы же говорили о двух трупах.
— Ну да. Эти два парня. Доржо и Дугаржап. Tea нашла их в правом крыле дома. В аппаратной.
— В какой аппаратной?
— Ботболт говорил о ней. Идемте, я покажу…В этой части бурятской табакерки мы еще не были. Она начиналась таким же коридором и отличалась от нашего временного пристанища лишь незначительными деталями. Тот же безликий евростандарт, те же светильники в стиле модерн, те же мраморные стены, те же мраморные плиты пола. Не было только абстрактных картин, но от их отсутствия коридор здорово выигрывал.