В отчаянии, сжимая руками виски, Марина села на диване.
«Доверьтесь голосу старинной вещи», – вдруг вспомнила она. И это было единственное воспоминание, принесшее ей хоть какое-то облегчение.
Она подняла голову и увидела, что Алексей стоит в дверях комнаты, прислонившись плечом к косяку. Марина испуганно вскочила.
– Алеша, зачем же ты встал! – воскликнула она, нащупывая выключатель витого торшера. – Ты с ума сошел, тебе нельзя!..
– Боишься? – усмехнулся он. – Меня боишься? Что ж, сам виноват… Я только поговорить с тобой хотел, ничего больше.
– Ложись, потом поговорим, – решительно сказала Марина.
Алексей сел на диван.
– Я нормально себя чувствую, – сказал он. – Ты меня правда спасла, и ничего со мной теперь не случится. Ведь тебя… только это удерживает?
– Нет… – Марина опустила глаза.
Но, прикоснувшись рукой к ее щеке, Алексей то ли погладил ее, то ли заставил взглянуть на него.
– Это, это, – сказал он. – Чувство долга – святое чувство, правда? Тебя ведь, наверное, и отец так воспитывал? Особенно если речь идет о больном…
– Воспитывал… – кивнула Марина, чувствуя, как слезы подступают к горлу.
– А обо мне ты подумала? – Голос Шеметова зазвучал с неожиданной суровостью. – Подумала ты, каково мне будет с тобой, если ты… Если ты останешься при мне сиделкой, и не более?
– Но это не так, Алеша! – горячо произнесла она. – Не совсем так…
– Не совсем так! – усмешка в его голосе прозвучала горько. – Ты по-прежнему не знаешь себя, Марина… А я так надеялся, что за то время, пока мы… знакомы, ты хоть что-то поняла. А еще ясновидящая, документы разыскиваешь!
Она почувствовала, что он из последних сил старается перевести разговор в шутку – и не может.
– Ты ведь даже сейчас не знаешь, что тебе надо, – добавил Алексей.
– Знаю, – вдруг сказала Марина. – Сейчас мне надо в Париж.
Она произнесла это неожиданно даже для себя – минуту назад она действительно не знала! И теперь она ожидала, что Алексей удивится, начнет расспрашивать…
Но он не удивился, даже плечами не пожал.
– В Париж? – переспросил он. – И когда ты хочешь лететь?
– Как можно скорее. Хотя я не знаю, как это сделать…
– Совсем уж завтра не получится, но вообще – это не самое трудное. – Марина поразилась его спокойным интонациям. – Загранпаспорта нет у тебя? Ну, неважно. Это я сделаю.
– Но Алеша… – Впервые, обращаясь к нему, она расслышала какие-то робкие интонации в собственном голосе. – Ты даже не спрашиваешь, зачем мне это?..
– Не хочу. Расспрашивать не хочу.
Он говорил коротко и непривычно резко. И вдруг Марина поняла, со сколькими людьми ему приходится разговаривать именно так, и что значит на самом деле «сибирская империя Шеметова», о которой он рассказывал ей чуть ли не в шутку, и отчего усталость так часто заволакивала его глаза…
– Но я не могу так! – сказала она. – Алеша, я должна тебе сказать! Там живет человек, которого я… с которым я близка была, и совсем недавно, года не прошло. Ты понимаешь?
– Понимаю, – произнес он, помолчав. – Ты его любишь?
– Я не знаю, Алеша! Я ничего сейчас не знаю, у меня душа разрывается!..
– Ну зачем же, Марина? – поморщился он. – Зачем душу себе надрывать? Поедешь, успокоишься. Но выбирать между нами не надо, очень тебя прошу. Стар я, милая женушка, для таких соревнований.
Улыбка тронула уголки его губ, но глаза оставались печальными. И сейчас, в полумраке комнаты, они вдруг снова показались Марине светлыми – как земля, когда долго нет дождя…
– Пойду я спать, – сказал Алексей. – Правда, силы восстанавливаются, что ли, – в сон клонит. И ты ложись, Марина. А то смотри, глаза даже потускнели.
Он посмотрел в ее глаза таким долгим, внимательным взглядом, словно хотел их запомнить, потом тяжело поднялся с дивана.
Марина молча смотрела, как он закрывает за собою двери гостиной.
Глава 16
С той самой минуты, как она сказала, что ей надо в Париж и Алексей спокойно встретил это известие, Марина перестала задумываться о том, что же с нею происходит. Душа ее словно застыла в ожидании, и она гнала от себя любые мысли – о прошлом, о будущем, о долге, о любви…
«Что-то ведет же меня по жизни? – думала она. – Что-то непонятное, как свечные отблески в зеркале, – не такое, как у всех… И пусть, и не могу я, и не буду… Пусть!»
Жила она на Патриарших. На следующий же день после ночного разговора Шеметов сам попросил ее об этом.
– Чувствую я себя хорошо, дома буду работать. Да и Толя уже сиделку пригласил, не беспокойся, – сказал он. – Не надо тебе здесь оставаться, Марина. Пожалей меня.
Он сказал «пожалей», но голос у него был твердый, и глаза – совершенно непроницаемые.
– Я тебе сообщу, когда документы будут готовы, – добавил Шеметов.
Так она и жила: в ожидании его сообщения, понимая, что больше ожидать от него нечего…
О том, что паспорт и виза готовы, сообщил ей Толя.
– Билет на когда тебе брать? – спросил он.
– На сегодня, – ответила Марина.
– Ишь, быстрая какая! – усмехнулся в телефонной трубке Толя. – Сегодня самолет уже улетел. Разве что ночным рейсом.
– Давай ночным, – согласилась Марина.
– Странная ты… – услышала она. – Все у тебя не как у людей, и кто только тебя такую выдержит! Ладно, будь дома: через два часа билеты привезу.
Марина сама себе не решалась признаться в том, что в глубине души ожидает появления Алексея – или хотя бы его прощального звонка. Но он не звонил, не заходил, а в ответ на ее робкий вопрос о его самочувствии, Толя сказал:
– Да ничего вроде. К нему даже датчики какие-то швейцарские на двое суток цепляли, записывали все. Новый такой способ, специально для сердечников. Врач сказал, все хорошо, в отпуск только надо уйти. Ну, так это и без врача понятно.
– Уйдет он в отпуск? – спросила Марина.
– А кто ж его знает? – пожал плечами Толя. – Как сам решит, так и будет, меня небось не спросит.
Толя же и отвез ее ночью в Шереметьево. Шел дождь, блестело мокрое шоссе, волоокая девица зазывно улыбалась на придорожном плакате, рекламируя тушь для ресниц.
Сердце у Марины холодело от пугающей пустоты, в которую оно все глубже погружалось.
– Скажи мне свой телефон, – попросила она Толю. – Можно будет тебе позвонить?
– Можно, – кивнул он. – А что, Шеметову не позвонишь больше? – Марина увидела, что он наблюдает за нею в зеркальце заднего вида. – Помнишь, ночью звонила?
– Нет, – ответила она. – Он не хочет больше так, а по-другому – я не могу, наверное…
– Дуры бабы, – покрутил головой Толя. – Сами себе проблемы выдумываете, все бы вам левой ногой правое ухо чесать. А он мне еще говорит – женись, мол, женись! Да что я, ума лишился? Ладно, записывай телефон.
«Так ли я мечтала попасть в Париж!» – думала Марина, глядя, как блестит в свете аэродромных фонарей надпись «Air France» на борту «Боинга».
Через несколько часов перед нею должен был открыться город, в котором прошли лучшие годы ее отца, о котором она столько слышала и читала, что, кажется, могла бродить по нему с закрытыми глазами! И что же? Сердце ее плавает в пустоте, и растерянная тревога заставляет ее оглядываться на ступеньках трапа…
Когда Марина поднялась по лестнице из метро «Сен-Жермен-де-Пре», утреннее солнце только что осветило стены домов. Париж встречал ее таким золотым, таким ясным сиянием, что ей показалось: она попала совсем в другой мир, в котором растворились ночные московские тревоги, – и сердце ее забилось в радостном предчувствии.
Он лежал перед нею – трепетный, великий город, и Марина остановилась в растерянности, не решаясь ступить на его мостовую.
Ей показалось, что Париж совершенно пуст – такая удивительная, прозрачная тишина стояла на его улицах, и даже редкие прохожие, казалось, парили в воздухе. Негр, подметавший улицу, провел метлой у самых Марининых ног, и она отошла наконец от выхода из метро, в душе благодаря подметальщика за то, что он помог ей сделать этот первый шаг по парижской мостовой.
Тут только Марина поняла, что у нее нет даже плана города, что она понятия не имеет, куда идти или хотя бы – где поменять деньги. И она пошла по Рю Бонапарт куда глаза глядят, то и дело спотыкаясь оттого, что смотрела не под ноги, а на фронтоны, мансарды и каменные карнизы.
Все показалось ей ненужным – книги, которые она прочитала, бесчисленные репродукции картин, на которых изображены были эти улицы! Париж был совсем не такой, каким она его представляла, и это было в нем самым прекрасным.
Марина перешла бульвар Сен-Жермен и тут только догадалась, что идет к Сене, а Латинский квартал с Сорбонной остается у нее за спиной. Но ей не хотелось сейчас отступать от неожиданно выбранного маршрута – и она пошла дальше: мимо церкви Сен-Жермен-де-Пре, мимо крошечных лавок, в витринах которых выставлены были картины…
Весь он был не такой, утренний ее Париж, весь он был неожиданный, и особенно – набережная Сены. Подойдя к парапету, Марина смотрела, как просыпаются клошары под мостом, как выплескивают они в воду какие-то кастрюли, ругаются, смеются, кормят собак…
– Мадам! – услышала она и вздрогнула от неожиданности. – Мадам, не поможете ли вы мне немного – сколько не жалко?
Перед нею стоял мужчина – молодой, не старше двадцати пяти – и смотрел на нее умильными круглыми глазами, в которых, без капли стеснения, выражалось лукавство, готовность честно обманывать кого угодно и радость от того, что день только начинается.
Говорил он по-французски, и Марина обрадовалась уже тому, что отлично его понимает.
– К сожалению, – ответила она, доставая из сумки кошелек, – банки, кажется, еще закрыты, и у меня просто нет франков. Только доллары…
– Ничего, – любезно кивнул клошар, – я возьму доллары и сам их поменяю, как только откроются банки. Какие у вас купюры? – небрежно переспросил он.
– Вот, есть десять.
Марина протянула ему банкноту, и та мгновенно исчезла в кармане потертого пиджака.
– В благодарность – маленький совет. – Клошар широко улыбнулся. – Во-он там, за углом, есть банкомат «Америкэн экспресс». Ведь у вас эта кредитная карточка, не правда ли? В Париже вы можете получить деньги, не дожидаясь, пока откроется банк! Сейчас только пять часов утра, мадам, неужели до девяти вам не захочется кофе?
И, рассмеявшись бестолковой Марининой щедрости, клошар, насвистывая, пошел по бульвару.
Даже нищие здесь были совсем не такие, как в Москве – веселые, беззаботные парижские нищие!..
Марина шла по набережной – и Лувр, «Самаритэн», тонкая спица Сен-Шапель словно провожали ее вдоль Сены. Она уже даже не удивилась, когда силуэт Нотр-Дам наконец показался вдалеке. А куда ему было деваться в Париже!
Ей хотелось войти в собор, но сначала она обошла его вокруг. И – остановилась, ошеломленная. Она вдруг наяву увидела те самые странные столбы, похожие на ребра какого-то гигантского животного, которые однажды видела во сне!
«Ну конечно! – Марина рассмеялась собственной недогадливости. – Ну конечно, стихи ведь даже есть о чудовищных ребрах Нотр-Дам, как же я забыла!»
И тут же, вспомнив свой сон, она вспомнила о том, зачем приехала сюда, – и радость ее мгновенно сникла, словно придавленная. Хотя – что плохого было в том, что она вот-вот увидит Женю?
Телефонные автоматы работали только с карточками. Где их купить, Марина не знала. Но тут она вспомнила, что позвонить можно из кафе. Это всегда так было в Париже, еще отец ей рассказывал.
– Этого передать нельзя, девочка моя дорогая, – говорил он. – Невозможно словами передать прелесть этого волшебного постоянства. Войны пронеслись над Европой, революции, жизнь забросила меня из Харбина в Карелию – а где-то в Париже по телефону все так же можно позвонить из кафе…
К телефону, номер которого дала ей Спешнева, долго никто не подходил. Марина машинально считала гудки в трубке – три, пять, восемь – и так же рассеянно слушала, как шумит вода за тонкой перегородкой туалета, находившегося в кафе прямо возле телефона.
– Да! – наконец услышала она Женин голос, заспанный и слегка раздраженный. – Алло, я слушаю! – повторил он по-французски.
– Женя, это я, – сказала она. – Это Марина.
– Какая Ма… Маша! – вдруг воскликнул он. – Боже мой, откуда ты звонишь, откуда ты знаешь мой телефон?
– Я в Париже. – Она улыбнулась его вопросу и почувствовала, что вся тревога ее тут же исчезла, сменившись чем-то добрым и… насмешливым. – Может быть, мы увидимся с тобой, Женя?
– Ну конечно, конечно! – Голос у него стал потрясенно-торопливым. – Откуда ты звонишь?
– Из кафе, – сказала она. – Кафе… Кажется, «Патрик» – да, «Патрик», недалеко от Нотр-Дам.
– С ума сойти! – восхитился Женя. – Ты когда приехала?
– Только что.
– И спокойно говоришь: звоню из кафе возле Нотр-Дам! Правда, ты и раньше такая была… Я сейчас прибегу, я же рядом совсем живу, в Квартье Латэн! Или… Может быть, ты ко мне придешь?
– Приду, – согласилась Марина. – У меня есть адрес.
– Это пятнадцать минут пешком, не больше, если быстро идти, – начал объяснять Женя. – У тебя план города есть? Идешь в сторону бульвара Сен-Мишель, а потом…
– Я найду, Женя, – прервала его Марина. – Подожди пятнадцать минут, хорошо?
Больше всего она удивлялась своему спокойствию. Почти год она не слышала его голоса, почти год не видела его – и что же?
Женя жил в мансарде, под самой крышей. Марина слегка запыхалась, поднимаясь туда, потому что в старом доме не было лифта. Наверное, из-за этого она выглядела взволнованной, когда Женя распахнул перед нею дверь.
– Это ты! – выдохнул он, замерев на пороге. – Маша, Машенька, я поверить не мог… Я трубку положил – и меня такая паника охватила, не передать! Решил вдруг, будто мне спросонья все почудилось…
– Я на привидение похожа, Женечка? – улыбнулась Марина. – Может быть, но я все-таки хочу есть.
– Ну конечно! – Он качнулся к ней, потом отпрянул, словно наткнувшись на невидимую преграду, и отступил в узенькую темную прихожую. – Заходи, Машенька.
Из-за скошенного низкого потолка комнатка казалась еще более крошечной, чем была на самом деле. Стол, стул, кровать в углу, дюралевые книжные полки. Марина вдруг поняла, как жил он здесь, и ей стало жаль его – одинокого в огромном городе. Жаль – и не больше…
«Зачем я приехала? – мгновенно мелькнуло в ее голове. – Боже мой, что за бред! Как это могло произойти?»
Из маленькой кухни доносился запах кофе и свежей выпечки.
– А я даже круассаны успел купить! – весело говорил оттуда Женя. – У нас тут кондитерская внизу чудесная. Вообще, столько здесь чистых, приятных мелочей: эти круассаны свежие по утрам… Ты надолго приехала, Маша?
Он вошел в комнату, держа в руках небольшой поднос с блестящим кофейником, чашками и круассанами в плетеной сухарнице. Марина смотрела на него, не отводя глаз.
– Ты совсем не изменился, Женечка, – тихо произнесла она. – Можно было бы подумать, мы вчера расстались, если бы не…
– А ты очень переменилась, очень, – сказал он, расставляя чашки на письменном столе. – Я даже высказать точно не могу, в чем, но совсем стала другая.
– А ты все-таки выскажи, Женя, – вдруг попросила Марина. – Ведь ты меня знал, как никто не знал больше. В чем я переменилась?
– Ты стала отчетливее, – медленно произнес Женя, садясь у стола. – Это, конечно, не слишком точное определение, но я другого с ходу не нахожу. Раньше вся ты была – смятение, ты ведь меня… Пугала ты меня, Маша, что скрывать!
– Ты и не скрывал, – улыбнулась Марина.
– Да, извини. – Он слегка покраснел. – Ну вот, а теперь в тебе появилось что-то такое ясное… Просто сияние какое-то, направленный свет!
Марина вздрогнула, услышав эти слова. Свет, сияние… От кого она слышала их, почему? Во всяком случае, о ней никто не говорил такого прежде. О загадочности ее говорили, о непонятности, но о направленном свете…
– Давай позавтракаем, – улыбнулась она. – Как ты живешь, Женя, расскажи мне?
Марина видела, что Женя хочет ее поцеловать: губы у него вздрагивали и даже ноздри слегка раздувались. Но ей действительно просто хотелось узнать, как он живет, и больше ничего.
– Живу, – пожал плечами Женя. – Париж тем и хорош, что в нем можно затеряться, раствориться. Как раз то, чего мне хотелось… Наверное, и в Москве так, но Москва – слишком родной город, там для меня это невозможно. А вообще… Знаешь, Маша, у меня иногда ночами скулы сводит, как вспомню все. Спасское, веранду нашу, как гуляли мы – помнишь, по Екатерининскому тракту? Кажется, все бы за это отдал…
– Помню, – кивнула Марина. – Отчего же ты не вернешься, Женя?
– С чего ты взяла, что я хочу вернуться? – пожал он плечами. – Нет, Маша, это кончено, в Россию я больше не вернусь. Во всяком случае, постараюсь этого избежать. Ты осуждаешь мой непатриотизм?
– Ну что ты, – улыбнулась Марина. – За что мне тебя осуждать! Ты… боишься?
– Да, – кивнул он. – Ты, как всегда, сразу поняла. Да, я боюсь ее теперь и не собираюсь этого скрывать. Все теперь перевернулось, и что мне там делать, скажи? Кто я там? Человек никчемной профессии, на которого любой мелкий оптовик какой-нибудь смотрит с сочувствием! Что им до Тургенева, до нашего Спасского-Лутовинова и Виардо? А здесь, знаешь, я спокойно работаю, езжу в Буживаль… Можешь считать меня малодушным, но я действительно боюсь возвращаться.
– Я не считаю, – остановила его Марина.
– Потому что каждый волен поступать так, как он хочет?
– Как он может.
– Но ты, Маша… – произнес он, глядя на нее дальнозоркими своими, рассеянными глазами. – Я так много думал о тебе – ночами, когда по Парижу бродил. Ведь это удивительный город, в нем словно пелена со всего спадает, ты знаешь? И я понял, что больше всего думаю о тебе. Родина для меня исчезла, я не чувствовал ее, но ты… Может быть, вся она в тебе и воплотилась, оттого я и скучал по тебе так. Это, наверное, ностальгия у меня такая – тоска по тебе. Ты Набокова читала – «Машеньку»?