– Мне не хочется жить с людьми, – сказала она.
Она произнесла это и удивилась. Она впервые называла вслух причину, это казалось ей глупым и неловким. Но вот назвала же почему-то.
– Вы не похожи на мизантропа, – заметил он.
– Я никогда и не считала себя мизантропом. Да и сейчас, наверное, дело не в этом. Я не то чтобы не люблю людей, а просто… Не понимаю, как они живут. Вернее, теперь наконец понимаю. Я непонятно говорю? – спохватилась она.
– Почему же? Вполне понятно.
– А мне непонятно! – Ольга даже приостановилась от волнения, которое ее неожиданно охватило. – Мне непонятно, как можно так жить. И я не знаю, что мне в этой их жизни делать.
– Вы имеете в виду какой-то личный случай?
– Почему вы так думаете?
Он пожал плечами.
– Мне кажется, такие выводы не делаются из отвлеченных размышлений. Они для этого слишком болезненны.
– Их на каждом шагу полно, этих случаев, – усмехнулась Ольга. – В том числе и болезненных. – Она подумала об Андрее. – А есть и не болезненные, но такие, от которых просто не хочется жить.
– Когда не хочется жить, это не называется «просто».
– Да нет, все это в самом деле оказалось просто. Обыденно. И у меня складывается впечатление, что для всех, кроме меня, это совершенно естественно.
– Например, что?
– Например, то, что если трудные роды у коровы, то ее надо показать ветеринару, потому что от нее есть польза. А если у кошки, то пусть подыхает, потому что пользы от нее слишком мало или даже совсем никакой. А кто этого не понимает, тот, значит, с жиру бесится.
– Это вам кто сказал? – уточнил он.
– Да ваша же соседка. У нее еще дом с частоколом, второй от начала улицы. Или третий? Не помню точно.
– Неважно, который. Я все равно ни из второго, ни из третьего никого не знаю. Да и в любом могли сказать.
Ольге стало стыдно оттого, что она, будто ребенок в детском саду, жалуется на свою обиду, такую же наивную, как и горькую. Но она уже не могла остановиться – ее словно прорвало. Все, что в последнее время бросалось ей в глаза так настойчиво, как будто глаза у нее только что открылись, все, что она никому не рассказывала с тех пор, как поняла, что это странно лишь для нее, а для остальных людей обыденно, потому что они же не дети, но ведь и она не ребенок, не тургеневская барышня… Все это она вдруг, ни с того ни с сего, стала, торопясь и сбиваясь, рассказывать совершенно постороннему человеку. Ну, не все, конечно, про Андрея она ему рассказывать не стала. Но историю, которая случилась с ней во время последней ее поездки в Москву, – рассказала.
Из-за этой истории Ольга потом не то что в Москву – в деревенский магазин за хлебом не могла себя заставить выйти.
Она в очередной раз приехала тогда за книгами. Читала она целыми днями, а если не спалось, то и ночами, поэтому книги у нее заканчивались быстро. Она перечитывала все, что любила в детстве и в юности, от «Таинственного острова» до «Евгения Онегина», а с современными новинками знакомилась, кажется, в тот же день, когда они появлялись в магазинах. В общем, она вышла нагруженная из книжного магазина и уже села в машину, чтобы вернуться на дачу, как вдруг вспомнила, что надо продлить абонемент в фитнес-клуб. Кончится же когда-нибудь лето, а вместе с ним и плавание в речке. И снова придется ходить в бассейн и полоскаться в хлорке, чтобы не заплыть жиром.
Абонемент она продлила, а заодно уж решила и поплавать – сама не поняла, почему. Может, потому, что день был дождливый и прохладный, так что речка на сегодня отменялась. Или просто по инерции – она все теперь делала по инерции.
В общем, она поплавала, покрутила педали на тренажере, еще поплавала и вышла на улицу с ощущением приятной усталости. И только в булочной у кассы обнаружила, что у нее пропал бумажник. Ольга даже сразу догадалась, когда это могло случиться: возле стойки администратора, когда она расплачивалась за абонемент.
Булочная была рядом с фитнес-клубом, буквально за углом, и Ольга бегом вернулась обратно.
– Нет, не находила, – с сочувственным видом сказала девушка-администратор. – Если бы нашла, то сразу вам позвонила бы, что вы!
– Можно, я у вас на стойке объявление оставлю? – уныло спросила Ольга. – Я его точно здесь потеряла, больше просто негде.
Она написала объявление, указала свой телефон и вышла на улицу. Потеря была не ужасная, так как права на машину, по счастью, лежали отдельно от бумажника, но все-таки крайне неприятная: предстояло получать новый паспорт, преподавательское удостоверение… Денег, правда, в бумажнике было немного, но для жизни в деревне и не так уж мало.
Поэтому, когда зазвонил телефон, Ольга выхватила его из сумочки с надеждой.
– Ольга Евгеньевна? – услышала она. – Здравствуйте. Вы потеряли бумажник в клубе.
Голос принадлежал немолодой интеллигентной женщине, в этом невозможно было ошибиться.
– Да! – воскликнула Ольга. – Вот буквально полчаса назад потеряла!
– А я его буквально полчаса назад и нашла, – сказала дама. – Мы с вами в одно время плаваем, я вас узнала на фотографии в паспорте.
– Как хорошо! – с чувством проговорила Ольга. – А то мне уж всякие страсти представлялись – паспорт менять… А вы еще в клубе? Я сейчас приду.
– Нет, я уже на улице. Иду к ЦДРИ. Знаете, где это?
– Ну конечно!
В Центральный дом работников искусств Ольга с пяти лет ходила на елку, да и потом часто там бывала на разных интересных вечерах. Они с Андреем вместе бывали.
– Я туда хожу на дневные концерты симфонической музыки, у меня абонемент, – сказала дама. – Так что, если вас устраивает, мы перед концертом можем встретиться у входа. Это будет стоить четыре тысячи рублей.
– Что будет стоить? – не поняла Ольга.
Она решила, что дама приглашает ее вместе посетить концерт, и стала торопливо соображать, как бы повежливее отказаться.
– Ваш бумажник, – ответила та. – С документами.
Ольга почувствовала, как у нее немеет челюсть. Она остановилась посреди улицы, не зная, что сказать.
– Для вас это дорого? – спросила дама. – Хорошо, тогда три тысячи.
Три тысячи – это была ровно та сумма, которая лежала в бумажнике. Отговориться, что у нее столько нет, было невозможно. Да Ольга сейчас меньше всего могла думать о том, чтобы отговариваться. Она вообще ни о чем не могла думать.
– Я приду к ЦДРИ через полчаса, – сказала она наконец.
– Не опаздывайте, пожалуйста. У меня концерт, – напомнила дама.
Она в самом деле оказалась немолодая и с такой внешностью, которую принято считать интеллигентной. Взяв у нее из рук бумажник, Ольга молча вынула оттуда деньги и отдала ей.
– И она взяла, – сказала Ольга. – Взяла, любезно улыбнулась, положила деньги в сумочку и пошла на концерт симфонической музыки.
Дождь уже не барабанил по капюшону. Ее спутник протянул руку и надел капюшон ей на голову – оказывается, она сбросила его, пока рассказывала.
– Но ведь это не новость, – сказал он. – Давно известно, что человек широк. Даже поименно известны люди, которые загоняли детей в газовые камеры, а потом шли на концерт симфонической музыки. А уж что касается лечения кошки, то к этому каждый второй деревенский житель относится скептически. Если не каждый первый.
– Я знаю, – сказала Ольга. – Конечно, я всегда это знала. Вы думаете, я дурочка блаженная?
– Не думаю.
Он улыбнулся. Капли дождя серебрились на его коротко остриженной голове.
– Я все это знаю, но я не хочу в этом жить, – повторила Ольга.
Ей вдруг показалось, что она сейчас расплачется. И ей даже захотелось сейчас расплакаться: во-первых, под дождем слезы не будут видны, а во-вторых… Ей почему-то показалось, что он не удивится ее слезам, а просто дождется, когда они прольются. А ей только одно и надо было сейчас – пролить наконец эти слезы.
Он молча стоял перед нею в ореоле мелких дождевых капель и, Ольге казалось, ждал, когда она заплачет.
Через несколько мгновений эта иллюзия, конечно, прошла. Хорошо, что у Ольги хватило выдержки дождаться, пока она пройдет.
«Хороша бы я была, если б разревелась! – подумала она. – И что это мне вдруг померещилось? Мы же с ним трех слов не сказали».
– Извините, – сказала Ольга. – Это все действительно общеизвестно. Просто у меня это в самом деле наложилось на… личные переживания.
Он ничего не ответил и ни о чем не спросил. Они уже стояли у калитки тавельцевского дома.
– Может быть, зайдете? – предложила Ольга. – Вы ведь промокли.
– Не промок, – ответил он. – Вы просто капюшон сняли, потому и промокли. Я сегодня должен вернуться в город, так что зайти не получится.
– Спасибо, что проводили, Герман, – сказала Ольга. – И за Агнессу спасибо. Она без вас умерла бы!
– Вряд ли умерла бы. – Ольге показалось, что он снова улыбнулся. Но теперь, в темноте, она не могла сказать это наверняка. И вообще, она уже догадывалась, что про него ничего нельзя сказать наверняка. – Все-таки она кошка, и ее действительно хранит природа. Вы все правильно понимаете, – помолчав, добавил он. – Про Агнессу и вообще. До свидания.
Он повернулся и исчез в темноте. Минуту были слышны сквозь шум дождя его шаги, а потом остался только дождь.
Глава 4
– Герман Тимофеевич, он все-таки привез леопарда! К ограде привязал, представляете?!
Галя Дилигенская стояла в дверях его кабинета, и глаза у нее были круглые, как плошки. Хоть она была очень способная – это было видно, еще когда она проходила у него практику, и он сам принял ее в клинику и поставил на прием сразу же, как только она закончила Ветакадемию, что само по себе было из ряда вон, – но все-таки шел только третий месяц ее самостоятельной работы. И не было ничего удивительного, что она растерялась, увидев привязанного к ограде зверя.
Владелец этого зверя позвонил в клинику два дня назад и спросил, куда ему девать больного леопарда. Откуда у него леопард, какого он возраста, где живет, что с ним случилось? – все эти вопросы владелец животного пропустил мимо ушей. Трудно сказать, воспринял ли он информацию о том, что именно ему следует делать. Герман уже тогда понял, что от этого товарища надо ожидать сюрприза, и наверняка неприятного. Но что он попросту бросит леопарда возле клиники… Кошек и собак, оставленных хозяевами на привязи у ограды, он находил ежедневно и каждый раз, подходя к клинике, думал с тоской: «Ну куда я этого дену? Кому пристрою?»
Но леопард в роли подкидыша выступал впервые.
– Кто с ним там? – спросил Герман, быстро поднимаясь из-за стола.
– Данилыч. Там уже люди собрались!
Пока Герман сбежал со второго этажа во двор, у забора в самом деле уже собралась довольно большая толпа. Охранник Данилыч бесцеременно отгонял людей от перепуганного леопарда.
– Ну чего пристали к животному? – приговаривал он. – Мамаша, заберите своего пацана! Хотите, чтоб зверь ему голову отгрыз?
– Да он же маленький кисулик! – умиленно восклицала мамаша. – Как он может голову отгрызть?
Одной рукой она слегка придерживала за шиворот любознательного мальчика лет трех, который пытался стукнуть леопарда пластмассовой лопаткой, а другой протягивала кисулику мороженое.
– Ах ты, миленький! – приговаривала она при этом. – Мишенька, смотри, какая киса хорошенькая! Киса любит мороженое…
– Киса не любит мороженое, – сказал Герман, пробираясь к леопарду. – Гражданка, сейчас же уберите ребенка.
– Он же добрый! – возмутился стоящий рядом с ней парень. – Ты не видишь, что ли? Взгляд же добрый у кошака.
Леопард – действительно маленький, почти котенок, – прижавшийся к ограде, в самом деле не выглядел злым. Добрым он, правда, тоже не выглядел: глядя на столпившихся вокруг него людей, он утробно рычал. Впрочем, Герман сразу понял, что рычит он не от злости, а только от испуга и боли.
Объяснять людям, что леопарда не надо кормить, представлялось ему бесполезным. Последний раз он пытался делать что-то подобное много лет назад в Египте – наорал на тетку, которая крошила прямо в море булки, доставая их из огромного пакета и стоя при этом рядом с плакатом, на котором крупными буквами по-русски было написано, что кормление смертельно опасно для рыбок Красного моря. В ответ на его ор тетка посмотрела на него с искренним недоумением, пожала плечами и продолжила крошить булку. «Я хочу кормить рыбок. И мало ли чего там понаписано!» – говорил при этом ее флегматичный взгляд.
Уверенность в том, что «я хочу», пришедшее в голову самого примитивного индивида, немедленно должно становиться законом для непросто организованного окружающего мира, – эта уверенность была в людях неколебима.
Так что Герман без объяснений переставил на два шага в сторону сухонькую старушку, которая клюкой подталкивала поближе к леопарду кусок колбасы, и, прикинув длину веревки, которой тот был привязан к ограде, остановился в нескольких шагах от зверя.
– Он не кусается! – сказал у него за спиной еще кто-то всезнающий.
Что дикий зверь кусается, было для Германа очевидно. Может укусить, ударить, наброситься – он сильнее человека, поведение его непредсказуемо, дружба с ним невозможна, потому что у хищника собственные представления о дружбе.
Но маленький леопард смотрел измученным взглядом, и Герман понял, что сейчас он кусаться не будет. Он всегда умел это понимать – и в детстве, дома, когда возился с заболевшей коровой, и много позже, когда работал с экологами на Дальнем Востоке.
Он подошел к малышу, достал из кармана складной нож, отрезал от ограды веревку – еще издали увидел, что отвязать ее будет трудно, потому и захватил нож.
– Ну что, пойдем? – сказал Герман леопарду. – Пойдем, пойдем. Не бойся, я тебе помогу.
Когда он стал разговаривать с леопардом, людские голоса вокруг перестали быть ему слышны. Как там сказала та растрепанная женщина, которая привозила на велосипеде кошку: он любит животных больше, чем людей? Вряд ли это так: слишком разных людей ему приходилось видеть и знать, он не мог любить или не любить их всех скопом. Но вот этот маленький леопард с измученными глазами был ему явно приятнее, чем любой из тех, кто приставал к животному со всей настойчивостью человеческой глупости и пошлости.
Он взял леопарда за ошейник и повел к дверям клиники.
– А куда вы его денете? – спросила женщина, которая совала леопарду мороженое.
– Продаст, куда ж еще! – ответил кто-то. – У этих, у олигархов, модно зверье держать.
– А чего им не держать, дома-то у них вон какие. Дворцы! Хоть тигра держи, хоть что. Видели, вчера после программы «Время» показывали…
Леопард сильно хромал. Может, из-за больной лапы его и бросил хозяин. А может, и просто так бросил – надоело возиться, и какая еще нужна причина?
Галя тоже начала было ахать, какой же леопард хорошенький и как жалко бедняжкину лапку, но Герман сказал, чтобы она готовилась ему ассистировать, и Галя сразу стала серьезной. Она была прирожденной отличницей.
Сначала наркоз давать не стали: зверь был так ослаблен, что Герман без труда зафиксировал его и без наркоза. Но потом все-таки пришлось делать анестезию, потому что лапа оказалась не то что больная – она просто гнила, и сгнила бы, если бы хозяин продержал животное еще пару дней в таких условиях, в каких, видимо, держал все время.
Леопард был редчайший, краснокнижный, это Герман сразу определил. Значит, предстояла долгая эпопея: где взяли, кто владелец, зачем стали оперировать так срочно, а может, из-за операции состояние животного ухудшилось, ну и прочее подобное. То, что предстояло выслушать от облеченных властью людей, по уровню глупости обещало не слишком отличаться от того, что Герман уже выслушал в толпе возле ограды.
После операции он вместе с Данилычем перенес малыша в специальную клетку и немного постоял рядом, отчасти наблюдая за его состоянием, отчасти любуясь делом рук своих. Когда-то Герман мечтал о том, что у него в клинике будет все необходимое для нормальной работы – и отлично оснащенная операционная, и УЗИ-аппаратура, и биохимические анализаторы… Да все у него будет! – мечтал он, когда эта вот ветеринарная клиника в центре Москвы была еще похожа на провинциальную баню.
И все это у него теперь было, а главное, были отличные, очень квалифицированные врачи, которые могли прооперировать хоть леопарда, хоть игуану, хоть кошку.
Думать о своих достижениях у него, впрочем, сейчас не было времени: через два часа он должен был быть в аэропорту – улетал в Екатеринбург, где открывал филиал своей клиники. Это был уже десятый филиал. Герман Богадист был деятельный человек, активный и, как принято говорить, успешный. Слово это он, правда, терпеть не мог, совершенно не понимая, что оно означает применительно к человеку. Когда он работал главврачом районной ветстанции в Моршанске и мотался в дождь и в ведро по деревням, с трудом выдирая резиновые сапоги из могучего тамбовского чернозема, – это наверняка не называлось быть успешным человеком. Но ему нравилась тогда его работа, он знал, что она, безусловно, нужна, и жил поэтому в полном согласии с самим собой.
Нынешняя работа нравилась ему ровно по той же причине, и поэтому, вне зависимости от посторонних мнений, он не разделял свою жизнь на успешный и неуспешный период.
Он вышел из клиники, сел в машину и поехал в Домодедово. Короткое, к случаю пришедшее воспоминание о тамбовском черноземе потянуло из памяти целую цепочку еще более давних воспоминаний.
Он ведь и родился в ста километрах от Тамбова, и провел там, в деревне, все детство. Были это лучшие годы его жизни? Он ни тогда, ни сейчас не знал.
Глава 5
Имя у него было совсем не деревенское. Тогда, правда, многих в деревне называли красивыми городскими именами: мода была такая, а в случае его мамы – мечта. Но все-таки из-за странного имени на Герку, бывало, хлопцы смотрели косо, а то даже и драться с ними приходилось, чтобы не обзывали по-всякому.
– Ничего, сынок, – говорила мама, – вот вырастешь, уедешь в город и будешь там как свой.