Как и старинный комод, покрытый художественной резьбой, и шкаф с книгами, и зеркало в бронзовой оправе. Зеркало… Комната застыла в нем, словно небо в озерной воде, чистое и выкристаллизованное, и не ясно: то ли зеркало отражает комнату, то ли комната проецирует себя в нем.
Комната наполнена густым сумраком, в котором теряется связь между причиной и следствием. Возможно, причина и следствие – вообще неуместные слова, когда речь идет о комнате. Комната просто есть, и не имеет значения, какие причины побудили ее переход из небытия в реальность, как и то, насколько она реальна вообще.
Но вопрос о причинно-следственной связи невольно толкает нас к вопросу о жизни и смерти. И хотя жизнь комнаты (как и ее существование в целом) неосязаема, смерть для нее скорее факт, нежели образ. Комната видела смерть. И не одну. Она попробовала эту монету на зуб.
Поскольку ее существование неопределенно, комнате уготована вечность, и сквозь эту вечность прошло немало человеческих концов. Комната лицезрела то, как опускается занавес в коротком и абсурдном спектакле под названием жизнь.
Девушка, чей возлюбленный не вернулся с одного из фронтов прошлого. Телеграмма. Слезы. Глоток уксусной эссенции. Некролог. Короткий отрезок на бесконечной прямой времени.
Ребенок, подавившийся игрушкой (в инструкциях к таким игрушка обычно пишут, что они СОВЕРШЕННО БЕЗОПАСНЫ для детей). Маленькое холодное тельце с посиневшим лицом. Безутешное горе родителей. И слезы… (снова слезы – куда уж без них – комната впитала в себя океан человеческих слез).
Три мужчины. Гражданин ПО, Гражданин ХУ и Гражданин Й – так их зовут (несмотря на схожесть их имен с китайскими, они – НЕ китайцы). Комната. Одна против троих. Но, невзирая на их численное преимущество, победит она – стоит только начаться схватке. А пока она ждет.
Мужчины замкнуты в этом пространстве, в неопределенности этой комнаты (если внимательно приглядеться, контуры их тоже неопределенны и размыты, а вместо лиц какие-то лоснящиеся пятна). Повторимся: только они и комната. Конечно, если бы они могли выйти, покинуть комнату… Но ничего не получится – в комнате нет дверей (даже если они и есть – можно оспорить их существование). Мужчины в растерянности.
Они почти не разговаривают друг с другом. Гражданин ПО нервно ходит по комнате. Гражданин ХУ достал из кармана автоматическую ручку и щелкает кнопкой, выдвигая стержень и убирая его. Один лишь Гражданин Й на вид спокоен, но нельзя сказать с уверенностью, что внутри у него творится то же самое. Мужчин определенно пугает неопределенность их положения.
Комната не имеет дверей, что уже само по себе должно смутить и ужаснуть рассудок, потому как возникает уместный (он-то и пугает больше всего) вопрос: а как же мы сюда попали? И, если попали, то куда делась дверь? И (об этом вообще не хочется думать – от одной мысли мурашки бегут по рукам, а на затылке шевелятся волосы), может, мы совсем сюда не попадали?.. но… тогда где мы?
Комната не расскажет, она крепко хранит свои тайны. Если мы сюда не попадали, следовательно, комнаты не существует, но все же мы здесь – а тогда, возможно, не существуем мы… (человек, находящийся в несуществующей комнате, не существует). Причина без следствия. Или следствие без причины…
Гражданин ПО закуривает, но тут же бросает сигарету на пол. Курить не хочется, от табака остается только горький привкус во рту. Гражданин ХУ по-прежнему занят своей автоматической ручкой. Возможно, она сейчас заменила ему реальность. Гражданин Й похож на медитирующего буддийского монаха, он крутит косяк, потом жестом предлагает остальным, те отказываются. Он прикуривает косяк и медленно втягивает дым. Его спокойствие способно раздражать. Его спокойствие раздражает…
Усомнившийся в своем существовании уже самим фактом зародившегося сомнения ставит себя на путь смерти. Несуществующее, какой бы страшной силой оно не было поднято из небытия, должно вновь обратиться в небытие. Останется только комната. Над ней не властно даже время (времени свойственен атрибут последовательности, когда одно мгновение следует за другим, одно порождает другое и т.п., тогда как комната напрочь лишена подобных свойств).
Все произойдет внезапно. Без всякой причины – как и все, что происходит в комнате. Без какого-либо смысла, лишь как проявление незримой воли, неуправляемой силы (это сама КОМНАТА?), которая негласно правит в этих стенах уже тысячи лет. Гражданин ПО и Гражданин ХУ, не сговариваясь, бросятся на Гражданина Й (это раздражающее спокойствие… отрешенный взгляд… черт, здесь же должен быть выход… если только мы вообще существуем… нельзя же быть таким спокойным… курить травку… нужно найти выход… ему все равно?.. БЕСИТ!!!), Гражданин ПО вцепится ему в шею и примется душить, а Гражданин ХУ будет держать сопротивляющееся тело, пока оно не обмякнет (он получил свое! нельзя же быть таким спокойным… но где же выход?.. нельзя быть таким РАЗДРАЖАЮЩЕ спокойным в самом деле-то…). Гражданину Й конец.
Вряд ли удастся обнаружить причинно-следственную связь в действиях мужчин. Взрыв эмоций, приступ внезапной агрессии, реакция на замкнутое пространство… Они тут же растворятся и исчезнут, отыграв свою сцену, достойную шекспировского пера. Гражданин ПО, Гражданин ХУ и несчастный Гражданин Й превратятся в пыль, которая осядет на поверхности комода и полках книжного шкафа. Комната вновь останется одна.
В комнате постоянно кто-то умирает. Любая жизнь в комнате эфемерна, и только смерть держится на твердых позициях центрального форварда. Комната доказывает призрачность и случайность жизни. Любое внезапное рождение, произошедшее в ее стенах, неизменно оборачивается такой же внезапной смертью. Возможно, все дело в том, что в комнате нет выхода. Или входа – это как посмотреть. То есть, по идее, в нее изначально никто не может попасть, а, значит, и не может в ней существовать. Ни при каких раскладах.
Отсутствие входа/выхода подобно отсутствию причины и следствия – их просто нет. И нет бытия как такового. Есть лишь комната – и она – ВСЕ…
Но в комнату никто не может войти, как никто не может из нее выйти. В комнате никто никогда не бывал. И это снова возвращает нас к вопросу: а существует ли комната?
Мост (Рассказ).
Это мост. Огромная железобетонная конструкция, нависшая над мутной речной водой. Линия, соединяющая две точки пространства – этот и тот берег. Линия, соединяющая прошлое и будущее; отрезок, в котором заключено настоящее. Время как будто остановилось, секунды кажутся чем-то призрачным, не большим, чем капли воды, срывающиеся с моста вниз. Я стою на мосту.
В сгустившемся воздухе я чувствую средоточие энергии, которая свободно течет в пространстве. Нет ни неба, ни земли. Есть лишь мост, который завис над рекой, как летающий остров из фантастической книги. Он – гротескный исполин, который объял собой все от берега до берега: пространство и время.
Я смотрю вниз: там река неспешно несет свои воды, как несла их за тысячи лет до моего рождения, и как будет нести их после моей смерти. Ей все равно. Ей нет дела до меня и мне подобных. Как и мосту. Он застыл в своем гордом отчуждении.
Мне вспоминается кошмарный сон. Я вновь на мосту. Мост лежит недвижимый, но лишь я делаю шаг, как он оживает, превращаясь в живое дышащее чудовище. Это не я шагнул на мост. Это мост пустил меня на себя. Заставил сделать выбор. Шагнуть от одного берега к другому. И так и зависнуть между ними. Застыть в этом желе остановившегося времени.
Законы сна – это законы небытия. И мост это знает. Но он не существует во сне. Кажется, он был здесь до него. Его память, материализованная в камне и металле, может проецировать свои собственные видения. Мост начинает двигаться, словно он закреплен на шарнирах, я чувствую уплывающую из-под ног поверхность, я хватаюсь за поручни, я хватаюсь за ускользающую материю бытия. Животный ужас сковывает мышцы, я становлюсь беспомощен как ребенок. Я могу лишь наблюдать. Наблюдать за тем, что покажет мне мост.
Он застывает, я уже не могу определить, в каком положении находится мое тело. Я смирился. Я во власти моста. Воздух сгущается, мне кажется, что там, на том конце моста, он достигает максимальной плотности, там колышутся неясные тени. Внезапно они, становятся ярче, обретают очертания – так бывает, когда в бинокле настраиваешь резкость.
Мне навстречу движется отряд рыцарей. Я слышу, как бряцают их стальные латы, стучат щиты, слышу возбужденный храп коней, лязг мечей и копий. Я съеживаюсь от страха, мне хочется стать невидимым, хочется вырваться из объятий сна. Уйти из-под власти моста. Но он не отпускает меня. Рыцари проносятся мимо в каких-то метрах от меня. Я вижу их сосредоточенные лица, вижу гербы на знаменах: орлов и львов, рвущих свою добычу. Я чувствую их запах. Мост дрожит подо мной. Они исчезают на берегу.
Меня бьет дрожь. Мост неподвижен. Но он по-прежнему живет. И по-прежнему контролирует ситуацию. Мост создает реальность. Реальность между двух берегов, между небом и поверхностью реки. Реальность, в которой я – всего лишь кукла, неспособная менять ее законы, неспособная даже совершать самостоятельные действия. Я смиренно жду того, что произойдет дальше.
Пространство изгибается, повинуясь воле моста, и я вижу танк, застывший на нем. Он огромен, его пушка заслоняет весь остальной мир, она способна уничтожить его одним выстрелом. Орудие смерти, с легкостью превращающее бытие в небытие. Арсенал памяти моста. Памяти, несоразмерно большей, нежели человеческая. Танк вертит башней, грозное дуло орудия смотрит, прищурившись, в пустоту. Оно готово поразить цель. Цель, которую ему покажет мост.
Но мост заставляет танк исчезнуть. Тот растворяется в воздухе, превращаясь в невесомый прах, оседая на дно воспоминаний моста. Неизвестно, какие еще образы хранятся в сознании моста. Мост свято хранит свои тайны. Зависший между миров и измерений, он существует в каждом из них, он способен создавать видения из каждого по отдельности и из всех сразу.
Мост проецирует свои образы – расплывчатые, словно туман и в то же время содержательные, наполненные своей собственной жизнью. Несется пехота среди минометных раскатов, самолет режет небо серебристым крылом, влюбленные держатся за руки под ветвями сирени, внезапно погибший по неосторожности ребенок, убитая горем мать, самоубийство, снова любовь, радость и злость, страх, ненависть, милосердие – Мосту все равно, что воспроизводить, он равнодушен ко всему, ибо все – это лишь его память. Память столь же живая, что и сама Вселенная.
Мост словно дремлющий сказочный великан, его сны – это реальности, которые поглощены им. Реальности этого и того берега. И того, что между ними. Все это скрывает мост, как река скрывает сокровища, уроненные в нее с моста. Нам не дано их узреть. Мы – слепцы, которые застыли в нерешительности на середине моста, не зная, на какой берег им надо. У нас нет своей реальности, мы потеряли ее, ступив на мост, теперь у нас есть лишь ЕГО воспоминания.
Последнее, что я вижу – это черное небо, закрытое тучами, закрытое плотной завесой черного дыма, из которой выныривает бомбардировщик. Он несется вниз, стремительно, словно коршун, настигающий жертву; рев мотора нарастает, воздух начинает звенеть, и в этом звоне слышится хруст осколков реальности, разорванной бомбой, вырвавшейся из бомболюка. Она рассекает пространство, словно нож, она кромсает воздух, который продавливается под тяжестью смертоносного груза. Я чувствую, как начинает звенеть у меня в ушах, как ломается пространство, и даже мост съеживается, становясь лишь железобетонной громадой в трехмерном измерении, застывшей в предчувствии гибели.
Когда свист бомбы становится оглушительным, внезапно все замирает. Какие-то доли секунды ничего не происходит, все остановилось, я вижу, как рассыпается мозаика бытия, созданная мостом. А потом внезапно бомба падает прямо на середину моста, и реальность рушится, словно карточный домик, сметенный неловким движением руки. Мост в последний раз проецирует картину из своего сознания, картину собственной гибели, и забывается крепким сном. Сном, в котором даже его воспоминания цепенеют и становятся призраками прошлого, бродящими в глубинах сознания.
Я просыпаюсь. И вижу мост. Он застыл, бесконечный, накрыв реку своей тенью, став связующей нитью реальностей, соединив прошлое и будущее. Запечатлев настоящее. Там, посреди его, я знаю, не существует ничего, только воспоминания – и все. Но отсюда эта громада кажется живой, и я даже чувствую его дыхание. Я смотрю, как дробится реальность, как все казавшееся незыблемым превращается в песок, и лишь одна вещь остается равнодушна ко всему. Это мост.
Отражение (Миниатюра).
Он любил его. Любил, как никого другого никогда не любил, страстно и самозабвенно. Несомненно, это была порочная связь, он знал, но ему было плевать на мнение окружающих. Что они в этом понимали? Что вообще они могли понимать с их глупыми понятиями и комплексами, которыми были набиты?
А он… он преклонялся перед ним, своим возлюбленным. Он находил в нем то, что утерял в себе; вместе они создавали целое, порознь – нет. Только с ним он не чувствовал одиночества – того, которое рождает высшую степень отчуждения, зовущуюся смертью. С ним он не мог умереть, без него – умер бы моментально.
Единственное, что тяготило его – это то, что он не знал, как к нему относится его возлюбленный. Нет, конечно, тот всегда был пылок с ним и всецело отдавался страсти, но было в нем что-то неощутимо холодное, неживое что ли. Словно он был равнодушен к тому, что он делает. Вот и сейчас…
Хотя нет, сейчас он был возбужден: его губы дрожали, он видел на них капельки слюны, его глаза горели от возбуждения. Он не стал ждать и прильнул к этим губам: они слились, их слюна смешалась, языки сплелись живым узлом.
Это длилось долго, хотя на время было плевать им обоим; секунды были лишь пылью в сравнении с их чувством, которое громадой вставало над временем и пространством. Когда их губы разомкнулись, и он отстранился, он увидел, что в глазах его любовника стоят слезы. И тотчас же почувствовал слезы в своих.
Они смотрели друг на друга и плакали, теперь он знал, что они оба любят друг друга: не только он, но и его возлюбленный… Несмотря на всю его холодность. Хотя нет, холод – от стекла, да-да это всего лишь стекло. Потому что сейчас на него смотрели два любящих глаза. С ним целовались любящие его губы. Любовь всей его жизни была перед ним. И он смотрел на него. Это было его отражение.
Повторяющиеся зеркала (Миниатюра).
Залы с высокими сводами, утопающими в непроницаемой тьме, следовали один за другим, сливаясь в бесконечную цепь, умело расплетенную создателем этого мира, мира, состоящего из похожих как близнецы залов, зеркальных отражений друг друга, кривых и насмешливых, искаженных, словно бы реальность превратилась в огромный серебристый шар, крутящийся вокруг своей оси, и каждая точка его поверхности была ничем неотличима от любой другой; герой этого рассказа шел, то ускоряя, то замедляя шаг, он проходил один за другим эти залы, эти повторы, в которых он давным-давно потерялся, эти нагромождения зеркал, в барочного вида рамах, потускневшей бронзы, или же в пластиковых оправах, как в каком-нибудь современном супермаркете, зеркал неописуемо громадного количества; «Куда я иду?» - спрашивал себя герой этого рассказа. – «Зачем?», но ответов не возникало, точнее, был один, неотвратимый, как эти повторяющиеся залы с зеркалами: «Так нужно автору этого рассказа»; и вновь мелькали отражения, гигантские и маленькие, искаженные гримасами счастья и ярости, в зеркалах всплывали образы, туманные, словно в памяти дряхлого старика; они расплывались, как клочья утреннего тумана – невесомо, чуть заметно – и вновь круженье зеркального блеска настигало героя этого рассказа; автор просто плел нить, серебряную нитку из бликов и отражений, из слез и хохота реальности, которая шар, и нанизывал на нее все новые и новые залы, у героя кружилась голова от этого мельтешения повторяющихся мест; да, все это казалось игрой, жестокой игрой, в какие, бывает, играют дети, но герой этого рассказа считал по-другому, ему эта игра не нравилась, более того, она ему осточертела – и когда круженье зеркал достигло своего пика, и ослепительный свет застил глаза героя этого рассказа, его вытошнило на зеркальные плиты, которыми был выложен пол этих повторяющихся залов; «Ублюдок!» - прохрипел герой этого рассказа, обращаясь к автору этого рассказа, - «Мразь…»; слова эти мутным облаком поднялись ввысь и растворились во тьме, давая секундное, быть может, облегчение душе, которая требовала от героя остановиться, но он знал, что должен будет идти в любом случае, ведь он жил всего лишь в фантазиях совсем другого человека, а потому не имел своей собственной воли, он был вынужден подчиняться автору этого рассказа и круговерти повторяющихся зеркал; время не шло, время словно остановилось, трудно было угадать шевеление секунд в этом мире похожести, в этом холодном пространстве убийственной идентичности, да и что могло значить время – ведь оно существовало лишь для автора этого рассказа, не для героя; аркады, изогнутые, холодно-зеркальные напоминали собой строй голых и потных до блеска людей, строй, идущий непонятно куда, ведомый неведомой никому, разве что его предводителю, целью; и каждый из них был пронизан болью; «Ненавижу!» - хрипел герой этого рассказа, - «Ненавижу!», у него были для этого основания – он не мог умереть собственной смертью, просто покончить жизнь самоубийством, весь этот фантасмагорический ад мог прекратить только автор этого рассказа, но он был всего лишь эгоистичной сволочью; тогда герой этого рассказа упал на зеркальные плиты пола и увидел себя, себя в зеркале, во всех этих зеркалах – его были тысячи; какая неведомая и древняя сила жила здесь – память и фантазия, воля и слабость – все это называлось бесконечность, да, именно в этой карусели из кусков зеркала таилось то, что не имеет ни счета, ни отображения, именно бесконечность захлестнула героя этого рассказа, потому, может, даже смерть его ждала не своя; и когда он встал, он смеялся, безумный, и снова шел, ведомый чужой волей, и зеркала кружили вокруг него и заглядывали ему в лицо, пытаясь запомнить его облик, холодные стекла воровали его по частям, воровали у самого себя, и холод наступал неосязаемой громадой этих залов.