— Черт возьми! — вспомнил вдруг отец. — Я же забыл заправиться.
Мы встали. Вокруг чистое поле, а в центре мы и наш «форд».
— Может, мы посидим тут, а ты сходишь на заправочную станцию? — пока еще спокойно предложила мама.
— У меня нет канистры.
— Что же ты предлагаешь?
— Может, палить бензин в банку или в полиэтиленовый мешок? — размышлял папаша.
— А может, вернемся автостопом? — выдвинул предложение Ирек. — Чего тут торчать в пустыне? Тем более что в Вену нас на такой развалюхе все равно не пустят.
— А у тебя есть лучше? — возмутился папаша. — Я в твоем возрасте ездил на «харлее», а через десять лет…
— …начал работать на германскую разведку, — подхватил Ирек. — Дальше можешь не рассказывать, папочка, мы все это слышали на помолвке Малины.
— Кстати о помолвке. Куда делся твой жених?
— Сбежал. Испугался, что это наследуется.
— Дети! Сейчас же прекратите, иначе на вашей совести будет смерть матери!
— Я возвращаюсь автостопом, — решительно объявил Ирек. — Я плохо себя чувствую, наверно, слишком много черносливок съел.
— Чернослива, — машинально поправила мама. — Как это, возвращаешься?
— И я с ним. Завтра мне нужно быть на факе, — соврала я. — Меня вызвал руководитель диплома.
— А разве у вас не каникулы? — удивился папаша.
— Ты думаешь, для руководителя имеет значение — каникулы или не каникулы? Хорошо еще, что он не велел мне притащиться в Пасху.
— Раз надо, значит, надо, ничего не поделаешь, — вздохнула мама.
К полуночи мы с Иреком были дома, а родители явились только через два дня.
— Через границу нас не хотели пропускать, — объяснил отец. — Все из-за номеров. Пришлось ехать на другой пропускной пункт.
— Сжалились над нами лишь в Хижном. А что руководитель? — поинтересовалась мама.
— Как обычно, надрал, не пришел. Зря только на билет потратилась, — соврала я.
— Ох уж эти ученые! Все они одним миром мазаны. Помните Марека?
— Мама, мы больше не хотим слушать про вареники и Кабатову, — прервал ее Ирек. — Лучше расскажите, что случилось с номерами.
— Да ничего особенного, — махнул рукой папаша.
— Ну расскажи, интересно же, — не отставал Ирек.
— Да просто в городе, — начала мама, — мы припарковались там, где стоянка запрещена. Это, кажется, был Микулаш?
— Или Трстена.
— Нет, Микулаш.
— Возможно, хотя здорово похож на Трстену.
— А я тебе говорю, Микулаш, потому что там есть гостиница «Яносик».
— Гостиница «Яносик» есть там, наверно, в каждом городе, потому что это их национальный герой[8].
— Яносик? — возмутилась мама. — Так его же играл Перепечко, поляк.
— Брюнера тоже играл поляк, Каревич, и еврея тоже поляк.
— Какого еще еврея? — не отступалась мама.
— Может, вы все-таки закончите с номерами, — прервала я их спор, — а к своей дискуссии вернетесь потом?
— Ну хорошо, — перехватил эстафетную палочку папаша. — Короче, мы в запрещенном месте припарковались и пошли выпить пива. Возвращаемся, а возле нашей машины полицейские. Ждут, чтобы влепить нам штраф. Ну, мы спрятались, решили взять их измором. Час прошел, два, три. Наконец они не выдержали, отвернули у нас одну таблицу с номерами и оставили под дворником адрес полицейского участка.
— Дескать, номера нам вернут, только когда мы заплатим штраф. А у отца осталось всего двадцать крон.
— И что?
— В Приоре мы купили черную плакатную краску, и я на куске картона нарисовал номер. Подъезжаем к границе. Мы уже почти переехали ее, и тут один, уж больно дотошный, светит фонариком и спрашивает, что это. И нас завернули. Мы тогда поехали в Яблонку, но проскочить нам удалось только в Хижном. И вот мы здесь.
— Но страху уж мы натерпелись, — крикнула мама уже из кухни.
— Да какой это страх, — презрительно усмехнулся папаша. — Настоящий страх я испытал, когда меня в первый раз забросили в Корею. Но что поделать. Никто ведь мне не обещал, что жизнь шпиона будет усыпана розами.
26.04. В Великую субботу папаша исчез. Вышел святить яйца и не вернулся.
— Я знал, что так и будет, — сказал мне Ирек, но шепотом, чтобы не раздражать маму.
— Может, с ним что-то случилось? Попал в автомобильную катастрофу или утратил память, как в телесериале?
— Скорей уж я поверю, что он опять сражается с бельгийской мафией. Бедная мама. Интересно, как она это перенесет? Может, растворить ей в супе немножко твоего прозака?
— Подождем развития событий.
Его не было всю субботу. В Пасху мы сели завтракать в самом мрачном настроении. Мама ни с кем не разговаривала. Уставясь в тарелку, она лишь бездумно постукивала обручальным кольцом о стакан.
— Не хочешь жура[9]? — спросила ее бабушка.
Молчание.
— А салата из порею? — не отступалась бабушка.
— Из порея, — машинально поправила мама. И снова тишина.
— Ну хотя бы кусочек кулича. Это уж точно тебе поможет.
— В чем он должен мне помочь? Все в норме. Все в порядке.
— Хеня, ну нельзя же так переживать. Не стоит.
— Не называй меня Хеня! — закричала мама. — Меня зовут Хелена! Хе-ле-на! Никакая не Хеня!
— Хорошо, хорошо.
— Нет, не хорошо!!! Плохо! Сорок лет я прошу тебя называть меня Хелена, и что? Какая реакция? Никакой! Ты вечно пренебрегаешь моими просьбами и видишь, каковы результаты? Мной пренебрегли все мужчины, с которыми я жила. И все из-за тебя!
— Из-за меня? Хеня… Хеленка! — вскипела бабушка.
— Да, потому что с тобой я привыкла к пренебрежению. Вместо того чтобы уйти, я позволяю садиться себе на голову. И потому меня никто не уважает! Даже этот врун — мой муж! Хоть я и вырастила ему двоих детей!
— Кто тут говорит о детях? — раздалось в коридоре. Там стоял папаша, живой и невредимый. С корзинкой в руке.
— Эдек! — вскричала мама. — Где ты пропадал? Мы уже звонили в полицию и в больницу!
— А зачем? Я всего лишь вышел святить яйца.
— И через час должен был вернуться, — бросила я, кладя себе на тарелку шинку, свеклу с хреном и горку маринованных грибов. Ох, наверно, пойду сыпью.
— Да, я немножко задержался.
— Немножко? Двадцать три часа десять минут — это, по-твоему, немножко?
— Как, двадцать три часа? — удивился папаша. — Сколько сейчас времени?
— Уже наступила Пасха. Ты что-нибудь принял? Боже, почему мне все время попадаются наркоманы?
— Ничего не понимаю. По дороге из костела я завернул в парк подышать кислородом. Посидел там часок и пришел.
— А свидетели у тебя есть? — закричала мама.
— Чего? Что я сидел в парке? С ума ты сошла?
— Это ты сошел, если думаешь, что я тебе поверю! Пошел подышать кислородом! Небось встретил какую-нибудь оторву!
— Хеня, то есть Хеленка, напоминаю, что сегодня Пасха!
— Так вы не шутите? — дошло наконец до папаши. — Послушайте, это же странно. Куда подевались мои двадцать… сколько там было?
— Двадцать три, — подсказал Ирек.
— Спасибо. Двадцать три часа жизни. Интересно куда?
— Мне бы тоже хотелось знать. И будет лучше, если ты вспомнишь, а иначе ищи себе другое место жительства.
* * *— Завтрак продолжился. Мама упорно молчала, отец пытался ее задобрить. А мы делали вид, будто все в порядке, — завершила я рассказ. — Могу я получить у вас новый рецепт, потому что в праздники я принимала двойную дозу?
— Сам бы я принимал тройную, — утешил меня Губка. — Сейчас выпишу. Только, понимаешь, проблему это не решит.
— Да, я отдаю себе отчет, — пробормотала я.
— Есть у меня одна идея. — Губка вовсю терзал бородку. — Не могла бы ты уговорить маму прийти ко мне на прием?
— Вы шутите! Она даже не знает, что я принимаю ваши лекарства, а то бы она умерла со стыда. Вы знаете, кто у нас ходит к психиатру? Алкоголики — получить бюллетень и чтобы подшиться.
— Очарование провинции, — подытожил Губка. — Хорошо, сейчас я выписываю тебе рецепт, а через неделю мы подумаем, как заманить сюда твою маму… Вот держи и пока.
28.04. Наконец-то я закончила писать диплом. В пять утра. До шести я охлаждала двигатели и теперь не могу уснуть. Быть может, устроить себе расслабляющую ванну, а потом сделать педикюр?
Я подготовила инструменты и бульк в ванну. Бросим взгляд на ступни… Однако и запустила я их, пятки как шкура акулы. Ладно, спокуха, сейчас разберемся. Бритвы хоть и острые, но соскальзывают. Где ступня? Ничего не вижу. И подумать только, что когда-то я была способна заложить ногу себе за голову. Ладно, попробую соскребать ощупью. Черт! Рассадила, наверно, до кости. Надеюсь, я успею выбраться из ванны, прежде чем окончательно истеку кровью. Осторожно, не спеша. Ну вот, я уже стою на полу. Однако слабость… Это все горячая вода и бессонная ночь, не говоря уже о виде бритвы в пятке. Я доковыляла до кухни, оставляя за собой кровавые следы. Теперь ногу в раковину. Боже, сколько кровищи! Может, позвонить в «скорую помощь»? А вдруг они сочтут это за попытку самоубийства и заставят платить? Или решат, что рана несерьезная, и тоже скажут платить? А вдруг нужно наложить шов? Я пустила струю ледяной воды и держала под ней ногу до тех пор, пока у меня не заломило кость. Ну, проверим. Кровь продолжает течь. Еще водой. Ну вот, уже немножко лучше. Теперь йодом и перевяжем. И в постельку.
Проснулась я оттого, что ступню со страшной силой рвало. Ну да, я же делала педикюр. Который час? Почти девять вечера. Весь день потеряла. Что теперь делать? Посмотреть телевизор? Почитать? Разложить пасьянс? В который уже раз? А может быть, потренировать сверхсознание? Это мысль. Не нужно никуда идти, что — имея в виду состояние ступни — весьма существенно. Ну, за дело. Я удобно лежу на спине, глаза закрыты, тело расслаблено. Первым делом нужно избавиться от негативных мыслей. Представляешь себе, что они улетают с кончиков твоих пальцев. Зависть, печали, огорчения. Вторая ступень самая трудная: нужно освободиться от всех мыслей, чтобы ввести позитивные. И вот лежишь и изображаешь, будто совсем не думаешь. Повторяешь: «Пустота, пустота, пустота» — и вдруг ловишь себя на мысли: а что приготовить на ужин или что сказала мама во время последнего телефонного разговора. «Надо купить колготки. Пустота, пустота, пустота. Интересно, Рафал все еще ходит с той толстухой? Пустота. Сволочная баба. Нет, это он скотина. Через месяц после разрыва. Пустота, пустота. Как он мог так поступить со мной?! Стоп, я же не должна ни о чем думать. Расслабимся. Нет никакого Рафала, нет проблем с деньгами, нет никакой толстухи. Пустота, пустота, пустота. О, кажется, стиральная машина остановилась. Кстати сказать, зачем я стирала, если батареи уже не греют. Теперь белье неделю будет киснуть. Все, я ни о чем не думаю. Значит, так. Пустота, пустота, пустота. Ну наконец-то я ни о чем не думаю. То есть как? Я думаю, что я не думаю, но я же думаю».
Я уже говорила, что освободиться от мыслей нелегко. Лучше сразу перейти к третьему этапу — призыванию позитивных мыслей. «Силой своего сверхсознания велю, приказываю, требую, чтобы…»Ну, и тут называешь желание и повторяешь эту формулу по меньшей мере трижды. Авторша книги предостерегает от употребления слов «умоляю», «прошу». Мы, люди, несем в себе элемент божественности и потому имеем право приказывать, колдовать, хотеть! Имеем право требовать. Да! Именно требовать! И вот я требую. Силой своего сверхсознания требую, чтобы кто-нибудь вызволил меня из этой скуки. Пусть кто-нибудь придет ко мне и сделает так, чтобы время полетело быстрей. Пусть это будет Рафал! Умоляю. То есть требую, пусть это будет Рафал! И вдруг звонок. Получилось! Я заковыляла к двери.
— Привет, Малина. Спала?
Это оказалась всего-навсего Эва. Где я совершила ошибку? Наверно, слишком быстро перешла к фазе требований.
— Нет. Тренирую сверхсознание. Заходи.
— Я тоже когда-то пробовала, но мне ни разу не удалось перебраться через вторую фазу. Достаточно было несколько раз повторить слово «пустота», и я засыпала. Что это у тебя с ногой?
— Педикюр делала, — объяснила я, дотронувшись до бинтов.
— Да уж, руки у тебя вставлены не тем концом, с этим спорить невозможно. Достаточно посмотреть на повязку. А я думала, что мы завтра вместе поедем за город. Тетушка дала мне ключи от своего домика в Малой Касинке.
— Не знаю, удастся ли мне натянуть ботинок. А кроме того, вряд ли я смогу доковылять до вокзала.
— Виктор одолжил у отца микроавтобус, так что мы подъехали бы прямо к твоему дому.
— А кто едет?
— Я, Иола с Виктором, Анка со своим новым парнем и еще Лешек.
— Он снова сменил партнера?
— Ну ты же знаешь Лешека, у него каждые два месяца новая любовь. Так как?
— Поеду.
— Мы будем у тебя ровно в девять утра. Ладно, я побежала, мне еще нужно делать закупки.
4.05. Уже с самого начала похоже было, что все пойдет сикось-накось. Из-за нового хахаля Анки, некоего Петра. Мы выехали первого в десять, ну, может, пятнадцать минут десятого.
— Слушай, Малина. Это у тебя такое имя, да? Тебе кто-нибудь говорил, что время — это деньги?
— Мне тоже очень приятно с тобой познакомиться.
И мы поехали. На протяжении всего пути Петр не сказал мне ни слова. Иола сидела и смотрела на Виктора, словно курица. Виктор смотрел на дорогу. Потому что вел машину. Эва подремывала, остальные сидели, погруженные в собственные мысли. Тишина. Сколько можно так ехать? Первым не выдержал Лешек.
— Ты где работаешь? — обратился он к Петру.
— В гипермаркете. Я — первый ассистент второго менеджера в отделе плодово-овощных консервов.
— Интересно. — Лешек подсел поближе к нему. — Консервы, надо же.
— И что ты там делаешь? Докручиваешь крышки на банках? — поинтересовалась Эва.
— Я — первый ассистент, — с упором повторил Петр. — Это ответственная работа. В скором времени я получу повышение и буду вторым менеджером. А через год, кто знает, может, даже буду первым.
— Карьера, — подвела итог Эва.
— Можно и так сказать, — Петр не уловил иронии. — Через пять лет я стану заместителем директора. Таков мой план.
— И будешь отдавать распоряжения начальственным басом, — мечтательно произнес Лешек. — Чудесно.
— Вовсе ничего чудесного, — вмешался его дружок Диди. — Ненавижу гипермаркеты. И это космическое освещение внутри…
— Благодаря ему овощи и фрукты выглядят как на рекламе, — объяснил Петр.
— Зато люди выглядят как больные рыбы.
— Да, действительно, — признал Лешек, — все угри видны, все лишние волоски. Кошмар.
— А кроме того, — не унимался Диди, — алчность в глазах покупателей.
— Вот это точно, — подтвердила Эва. — Помнишь, Иола? Я один раз дала себя вытащить в такой гипермаркет. Перед самой Пасхой. Тысячи людей с корзинками. Агрессивные, алчные, мечутся между стеллажами. Ужас. Как можно работать в таких условиях? Это занятие не для нормального человека.
— Я не жалуюсь, — сказал Петр.
— И это говорит о многом, — заключила я.
Он не отреагировал.
Остаток пути мы проделали в молчании. А когда высаживались из автобусика, Петр нагло втиснулся передо мной. Я послала ему взгляд василиска.
— Вы же сами хотели равноправия, — бросил он с циничной ухмылкой и пошел за своими вещами.
Я даже не успела огрызнуться. Я еще долго размышляла, стоит ли вообще вылезать, не безопасней ли для всех будет, если я останусь в машине. Я глянула на Лешека — он тоже не спешил выходить.
— И что ты о нем скажешь? — мотнула я головой в сторону Петра.
— О нем? Он не похож на «лесбиянца». Но как это проверить?
— Придумай что-нибудь, у тебя в запасе целый уикенд.
Долгий праздничный уикенд
Понедельник, Праздник труда. Мы лежим на террасе. На шезлонгах, укрытые пледами до набрякших век. Санаторий.
— Какой мне сон чудесный снился, — мечтательно произнес Лешек.
— Что ты летаешь? — встревожился Диди. Лешеку, когда он переживает новое увлечение, неизменно снится, будто он летает.
— Угу. Не знаю даже почему. Мне снилось, будто я перепрыгиваю с ветки на ветку, словно белка-летяга. Ах, друзья мои, какое дивное ощущение. А потом я подумал: а может, взмыть? И знаете, это оказалось совсем просто. Нужно как следует разбежаться. Бежишь, бежишь, потом вытягиваешь руки, как будто ныряешь ласточкой. Отталкиваешься ногами и летишь.
— Действительно, элементарно просто, — зевнула Эва. — Ну, кто первый?
Желающих не нашлось. Мы продолжали лежать.
— Может, выберемся в горы… — предложила Иола. Активность в ней, как всегда, бьет ключом. — Или в карты сыграем?
Ответом было глухое ворчание.
— Ну тогда в мафию…
— Опять в мафию? — поморщился Петр. — Ведь вчера до трех ночи играли, да и позавчера тоже.
— Ну хотя бы в кости, — не сдавалась Иола.
— Если ты будешь записывать результаты, — откликнулась Эва.
— А я всегда записываю результаты, — напомнила Иола.
— И бросать за нас кости. Тогда с удовольствием. Сообщи мне, если я выиграю.
— А я бы с удовольствием чего-нибудь съела, — объявила Анка. — Кому-нибудь бутерброд сделать?
— Принеси мне кефира, — попросила я.
— Хорошо.
Она вышла. А мы по-прежнему в шезлонгах. Досыпаем. Не прошло и пяти минут, как Анка ворвалась с подносом, полным бутербродов. При этом грохот был такой, что о продолжении дремоты не могло быть и речи.
— Бог мой, какие ломти хлеба, — пробурчал Диди. — А я-то надеялся тут чуточку похудеть.
— Если что-то останется, покормим серн.
— Ты что, бейби? — сморщился Петр в сотый, наверное, раз.
— А что такого? — удивилась Анка.
— Кто же кормит серн хлебом с беконом?
— А почему бы и нет, если корова может есть костную муку.
— Не может, а вынуждена, — поправила Эва. — У нее нет выбора. И у меня, как я вижу, тоже.
— Sorry. Я забыла, что ты не ешь мяса.
— Так ты вегетарианка? — заинтересовался Петр. — А посмотришь, так не похожа.
— А как, по-твоему, выглядят вегетарианки?
— Откровенно? Как Малина. Худая, — ура, он у меня заслужил плюсик, — бледная и злая. Рыбу ты тоже не ешь?
— А рыба разве не животное?