Простейшая из всех разновидностей буддийской медитации – наблюдение за дыханием. Я занимаюсь ею вместе со студентами в рамках вводного курса в религиоведение, каждый может опробовать эту медитацию в домашних условиях. Найдите удобное место, чтобы сесть, а затем начните следить за своим дыханием: за выдохами, за вдохами, за мимолетными паузами, за тем, как поток дыхания усиливается и идет на убыль. Возможно, вы заметите, что дыхание постоянно меняется, что завершение одного выдоха дает начало новому вдоху, а завершение этого вдоха порождает новый выдох. И кроме того, вы поймете, что организм дышит сам, дыханием вы не управляете8.
Еще одна популярная буддийская практика – випассана (випашь-яна), название которой переводят как «медитация прозрения» или «вдумчивости». В этом случае следить надо не за дыханием, а за своими ощущениями, мыслями, чувствами. Если вам скучно, осознайте, что вы скучаете. Если у вас болит спина, понаблюдайте за болями в
спине. Цель випассаны – просто вдумчивое отношение к тому, что есть, наблюдение за тем, как возникают и исчезают обстоятельства, и постепенный приход к пониманию, что, как выразился немецкий поэт Райнер Мария Рильке, «нет завершенности в чувствах», а также в мыслях и в ощущениях9.
Метта – бескорыстная любовь к себе, к своему другу, к человеку, который вам безразличен, и наконец, к врагу; ко всем им надо относиться так, словно они в равной мере нуждаются в любящей доброте и заслуживают ее
Метта – еще одна разновидность буддийской медитации. Слово «метта» нередко переводят как «любящая доброта», но вместе с тем оно означает бескорыстную любовь, любовь без привязанности или надежды на взаимность. Пользуясь этой техникой, поначалу мы учимся проявлять метта к себе. Затем – взращивать в себе бескорыстную любовь к другу.
После этого – к человеку, к которому просто испытываем симпатию, потом – к тому, кто вызывает у нас равнодушие, и наконец, к тому, кто нам неприятен и даже ненавистен. Следующая стадия – бескорыстная любовь к себе, к своему другу, к человеку, который вам безразличен, и наконец, к врагу; ко всем им надо относиться так, словно они в равной мере нуждаются в любящей доброте и заслуживают ее. В конце концов ощущение метта мы учимся распространять на все, что есть в этом мире и за его пределами: «Да будет благословенно все сущее»10.
Несмотря на различие этих методик, буддистов объединяет ряд общих убеждений. Одни буддисты глубоко задумываются о вопросах перерождения и жизни после смерти, но большинство по примеру конфуцианцев и иудеев сосредоточивают внимание на том, что происходит здесь и сейчас. Для них проблема – страдание, а ее решение – нирвана. Источником страданий они считают «невежественную алчность», нашу склонность ошибочно считать преходящее неизменным, а потом в отчаянии цепляться за то, что, по нашему мнению, не должно меняться11. Или, как выражается один дзэн-мастер, «страдание возникает из стремления к тому, что отлично от имеющегося»12. Это ошеломляющий отход от учений Платона и Упанишад, обещающих счастье тем, кто найдет и будет придерживаться неизменного и вечного.
Но вероятно, самое удивительное в буддизме, а также его величайший вклад в беседу великих религий – его учение о том, что предмет нашей особой уверенности, наше «я», – на самом деле плод воображения. Декарт сказал: «Я мыслю, следовательно, существую». Буддисты утверждают: если вдуматься, поймешь, что тебя нет. По мнению буддистов, нашего «я» (как в декартовом, так и в другом понимании) в действительности не существует.
Самое удивительное в буддизме, а также его величайший вклад в беседу великих религий – его учение о том, что предмет нашей особой уверенности, наше «я», – на самом деле плод воображения
Воспринимая эти слова как философское предположение, правильность которого еще надо доказать (или опровергнуть), вы поступите не так, как подобает буддисту, поскольку буддисты со времен основания их религии утверждают: их учения верны лишь до тех пор, пока они полезны. Иначе говоря, суть буддийских учений в том, чтобы смягчить и устранить страдания. Поэтому уместно сравнить эти учения с транспортными средствами, к примеру, с паромами или плотами, предназначенными, чтобы доставить нас с острова страданий к далеким берегам нирваны. Если свою задачу они не выполняют, значит, они бесполезны, от них следует просто избавиться, какими бы «истинными» они ни оставались теоретически. Ввиду склонности рассматривать человеческую проблему сквозь призму индивидуальности, а также ставить перед собой цель разрешить эту проблему, удалившись от общества, буддизм с давних пор расценивался социологами как пессимистичная, аполитичная, социально апатичная и этически инертная религия – вероятно, наиболее наглядная иллюстрация к тезису Карла Маркса о религии как «опиуме для народа». В такой характеристике есть и свои плюсы. Буддисты традиционно уделяли личности больше внимания, чем обществу. Я страдаю из-за своих собственных представлений о мире, а не потому, что некие политические или экономические структуры угнетают или разоряют меня. По крайней мере, до ХХ века буддисты были революционерами лишь в сфере личного разума.
Но нынешнее поколение буддистов отреагировало на подобную критику «вовлеченным буддизмом» – этот термин пустил в обращение вьетнамский дзэн-буддийский монах Тхить Нят Хань (г. р. 1926), обозначая им стремление применить буддийский принцип сострадания к таким социально-экономическим проблемам, как бедность, войны, несправедливость, дискриминация, ухудшение состояния окружающей среды. «Вовлеченные буддисты» во Франции и США, Индии и Вьетнаме общими усилиями пытаются воздействовать на социальные корни страданий. После 11 сентября одной из групп, громче прочих осуждающей дискриминацию арабов и мусульман, стали американские буддисты японского происхождения, которые, припомнив, как во время Второй мировой войны почти все буддисты в Америке были переселены в лагеря для интернированных, стремились удостовериться, что с американскими мусульманами ничего подобного не произойдет. Эти «вовлеченные буддисты» утверждают, что буддийская традиция никоим образом не относится исключительно к личному духовному росту.
Будда, дхарма, сангха
Подобно христианству и исламу, буддизм – миссионерская религия. Обратиться в буддизм легко. Для этого достаточно лишь произнести «три драгоценности» (триратна) буддизма:
Слово «сангха» означает «община». В раннем буддизме ее составляли только монахи и монахини, придерживающиеся целибата. Миряне существовали на периферии таких общин, главным образом снабжая монахов едой и одеждой, а взамен рассчитывая на улучшение кармы. Но неотъемлемой частью сангхи миряне не являлись. Вместо того, чтобы стремиться к высшей цели, нирване, они надеялись лишь на достижение промежуточной цели, более благоприятного перерождения. Но с недавних пор понятие сангхи начали трактовать шире, включая в него не только монахов. Если сегодня подруга-буддистка говорит вам, что собирается в сангху, то это означает, что у нее намечена встреча с друзьями-буддистами. Сообщество Кейп-Сангха неподалеку от моего дома на Кейп-Коде целиком состоит из буддистов-мирян.
В древнейших формах буддизма Будда – всего лишь человек. Как неисчерпаемый кладезь достоинств, он мог творить чудеса ясновидения и яснослышания, умел даже летать, но не претендовал на титул бога или спасителя. Он просто искал путь, пережил то, что Керуак называл «Великим Пробуждением от сна существования», и жил (по крайней мере, некоторое время), чтобы рассказывать об этом13. Следовательно, он мог продемонстрировать нам только одно: как быть человеком.
Чтобы обратиться в буддизм, достаточно лишь произнести «три драгоценности» (триратна) буддизма
Если другие религиозные общины всеми силами старались укрепить авторитет своих основателей, то ранние буддисты принижали авторитет Будды. Их Будда учил слушателей не поддаваться соблазну, не верить авторитетности какого бы то ни было текста, традиции, наставника (в том числе и его самого), а самостоятельно выяснять, как следует вести по-настоящему человеческую жизнь. Кроме того, их Будда не пожелал назвать преемника. Он говорил, что после его смерти главными станут учения. Поэтому буддийского папы не было и никогда не будет.
Вторая из «трех драгоценностей», дхарма, требует более продолжительных объяснений. В индуизме слово «дхарма» означает «долг». В буддизме же оно относится преимущественно к учению (как в «разговоре о дхарме»). Но слово «дхарма» также переводится и как «то, что есть на самом деле», поскольку высшая цель буддийских учений – «познать истинную природу вещей»14.
Разумеется, буддийские учения разнообразны, но чаще всего они начинаются с Четырех Благородных Истин и Благородного Восьмеричного пути. Несмотря на то, что их принято считать элементарной доктринальной сущностью буддийских учений, на самом деле Четыре Благородные Истины отнюдь не примитивны. Мало того: попытки разъяснить их всякий раз становятся для меня как преподавателя нешуточным испытанием.
Четыре Благородные Истины указывают, что человеческое существование характеризуется дуккха, или страданием. По данным проекта изучения европейских ценностей (European Values Survey), вера в реинкарнацию быстро распространяется в странах Запада: в Великобритании 29 % взрослого населения верит в реинкарнацию, как и 19 % в западных районах Германии, 21 % – во Франции и 32 % – в России15. Многие жители Запада сегодня охотно признают реинкарнацию как возможность испытать в следующей жизни то, что им не удалось пережить в нынешней. Но для буддистов реинкарнация в буквальном смысле слова обуза, колесо, движение которого вызывает лишь трение и досаду. Да, мы бываем счастливы. Нам удается даже испытать восторг. На нашем пути встречается радость. Но все мы, какими бы богатыми, бедными, влиятельными или бессильными ни были, рано или поздно начинаем болеть, стареть и в конце концов умрем. Потому что в мире нет ничего вечного, ничто не в силах постоянно приносить нам удовлетворение. Потому что все меняется и проходит, и все, что дорого нам, мы когда-нибудь потеряем. Наше счастье мимолетно, в его глубине часто скрыта неизмеримая печаль, которую португальцы называют saudade.
Вторая Благородная Истина звучит не так безнадежно: у страдания есть причина. Все в этом мире взаимосвязано, соединено цепью причин и следствий, значит, страдание должно откуда-то браться. Буддисты различают 12 звеньев в этой цепи «зависимого происхождения» (пратитья-самутпада), а ключевыми из них считают неведение, жажду и привязанность. Мы страдаем потому, что закрываем глаза на то, как действительно устроен мир. Мы притворяемся независимыми, тогда как на самом деле мы взаимозависимы. Мы делаем вид, будто бы изменяющееся в действительности остается неизменным. И отчаянно жаждем, чтобы мир и люди, которые его населяют, были такими, какими они нам представляются. Поэтому мы страдаем, когда у наших супругов появляются новые увлечения, когда наше любимое (вдобавок идеальное в своем прежнем виде) старомодное кафе-мороженое обзаводится нелепым сайтом в интернете и дурацким новым логотипом, когда в новехонький «форд-тандерберд», на котором вы с гордостью едете домой от дилера, попадает камнем шестилетний мальчишка, в будущем – автор этой книги (случай подлинный). Мы страдаем потому, что в отчаянии цепляемся за людей, места, вещи, словно они могут избавить нас от мучений. Мы страдаем потому, что упрямо храним верность убеждениям и суждениям, не в последнюю очередь вере в богов и мнению о том, что конкретный друг или враг нравственно несостоятелен. Сегодня слова «ты так изменился» служат объяснением, которое один человек из пары дает другому, покидая его. В буддизме «ты изменился» – описание событий, происходящих ежеминутно и ежедневно.
Третья Благородная Истина указывает, что поскольку у страдания есть причина, ее можно устранить. Если мы поймем, как на самом деле устроен мир со всеми его течениями, и перестанем цепляться за то, чему природа предписывает утекать сквозь наши пальцы, тогда мы сумеем достичь нирваны. Но что это за «угасание»? Нирвану часто описывают в негативном ключе, как искоренение жажды, привязанности, страдания, алчности, ненависти, иллюзий и перерождений. В более позитивных разъяснениях ее называют блаженством, хотя это блаженство не поддается описанию, и покоем, хотя этот покой непостижим для нас. Но нирвана – это не конкретное место, куда попадаешь после смерти. Ее можно достичь при жизни.
Буддизм – традиция, руководствующаяся принципом «иди и смотри». Его приверженцы не столько верующие, сколько практикующие
Согласно Четвертой Благородной Истине, существует путь, цель которого – нирвана. Подобно конфуцианскому учению о Середине, этот срединный путь проходит между такими крайностями, как сибаритство и умерщвление плоти. Также известный как Восьмеричный путь, он состоит из «правильного воззрения, правильного намерения, правильной речи, правильного поведения, правильного образа жизни, правильного усилия, правильного памятования, правильного сосредоточения»16. Поскольку у этого пути есть этический, эмпирический и доктринальный аспекты, по традиции его делят на три части: нравственность (правильная речь, правильное поведение, правильный образ жизни), духовная дисциплина (правильное усилие, правильное памятование, правильное сосредоточение) и мудрость (правильное воззрение и правильное намерение). Словом, будь добрым, будь мудрым, будь внимательным.
Хотя все Четыре Благородные Истины изложены как учения, в соответствии с традицией правильнее было бы называть их высказываниями, так как догмой ни одно из них не является. Буддизм – традиция, руководствующаяся принципом «иди и смотри». Его приверженцы не столько верующие, сколько практикующие. Дхарма – не божественное откровение. От нас вовсе не требуется принимать ее на веру. Нас побуждают экспериментировать с ее учениями, лично убедиться, что высказывания Будды в точности описывают этот мир, и, что еще важнее, выяснить, действительно ли практика буддизма уменьшает наши страдания.
Ни души, ни личности
Из всех высказываний Будды одно звучит особенно обидно: у нас нет души. Мормоны говорят, что наши души существовали еще до нашего рождения, почти все религии обещают нам сохранение души после смерти. А по мнению буддистов, индуисты заблуждаются, помещая сущность человека в Атман, так как Атмана не существует. Это основополагающее буддийское учение называется анатта (на буддийском языке пали) или анатман (на санскрите), что в обоих случаях означает «нет души». Но самое обидное еще впереди: по мнению буддистов, личности у нас тоже нет. То, что мы привыкли именовать «я» или «ты», как некую неизменную сущность, на самом деле не более чем условное имя, присвоенное постоянно меняющейся комбинации отдельных фрагментов, названных пятью скандхами. Вместе взятые, эти пять «показателей» – форма, ощущения, восприятие, мышление и сознание – образуют иллюзию «я» или «меня». Но кроме этой иллюзии, никакого «я» нет.
По мнению буддистов, у нас нет ни души, ни личности
Один из основных текстов, имеющих отношение к этому трудному учению, – диалог между буддийским мудрецом Нагасеной и царем Милиндой (Менандром). Подобно всем нам, царь не видел причин сомневаться в столь очевидной вещи, как его собственное существование, но Нагасену видимость не обманывала. В своих доводах в пользу анатта он упомянул царскую колесницу, в существовании которой царь тоже нисколько не сомневался. Тогда Нагасена спросил: «Эта ось и есть колесница?» – «Нет». – «А эти колеса?» – «Нет». —
«А эта рама?» – «Нет». Значит, колесница, указал Нагасена, – совокупность, состоящая из различных предметов, точно так же, как современный автомобиль – совокупность его рамы, колес и осей. Слова «колесница» и «автомобиль» – условные обозначения, общепринятые названия для совокупностей различных деталей. Так и «я» – условное обозначение для того, что состоит из волос, головы, рук, мыслей и чувств. А за пределами этих условностей никакого «я» не найти. Это «я» – обман, его память – фикция.
Возможно, эти слова прозвучали излишне философски, и, пожалуй, абсурдно, словно мы вдруг очутились на семинаре по метафизике, в окружении взбудораженных аспирантов, перепивших кофе. Какое нам дело до этой белиберды? Разве дхарме не полагается быть полезной? Приносит ли практическую пользу отрицание того, что неоспоримо, как мое «я»? Да, говорят буддисты. Ложная вера в то, что «я» – это некая вечная, неизменная и независимая сущность, порождает всевозможные неизъяснимые страдания. Она пробуждает эго, затем передает ему бразды правления, и мы влачим каждодневное существование под бременем мыслей о своем «я», о «себе», лишь бы утолить чудовищные аппетиты своего эго.
Несколько лет назад один научный журнал посвятил моей книге целый номер. Я был польщен, но когда получил этот номер, понял, что у меня нет ни малейшего желания читать его. О своем равнодушии я сообщил одной подруге по электронной почте, и ее реакция удивила меня. «Ничего странного! – ответила она. – Твое эго твердит только одно – «ты гений» и «ты ничтожество», и так раз за разом, наматывая взаимосвязанные и бесконечные петли… Критика в любом виде – вариант слов «ты ничтожество», похвала в любом виде – еще один вариант того же сообщения, так как слова «ты гений» подразумевают, что ты был бы ничтожеством, если бы не твоя гениальность». Однако эго не просто втолковывает бейсболистам, что они мазилы, а профессорам – что они тупицы. Оно непрестанно возвещает о своем существовании – деятельности, для которой в случае действительного существования не потребовалось бы таких затрат энергии.