– Туда? – Катя похолодела.
– Туда. Елистратов только что звонил.
– Федор Матвеевич, опять то же самое?
– Опять двадцать пять, я спускаюсь через минуту.
Грузный Гущин спустился бегом (!) по лестнице, отдуваясь, как морж.
– Вот, сколько мужиков у меня в управлении, – сказал он уже в машине. – Сколько спецов, а обсуждать это чертово дело могу только с тобой… это ж надо…
– Это потому что я отлично понимаю, что это дело не совсем… то есть совсем не такое, как другие. Федор Матвеевич, что там? – Катя сразу же забыла про все на свете.
– Труп… как я и предполагал.
– И где?
– Там, где иголки продают, в отделе «Тысяча мелочей».
Больше вопросов Катя по дороге не задавала, видела – старику Гущину сейчас не до нее.
От слепящего солнца хотелось закрыть глаза. Водитель опустил «козырьки» в салоне.
Замоскворецкий универмаг снова оцепила милиция и закрыла для покупателей.
Часы на первом этаже молчали. И эта странная давящая тишина при том, что первый этаж был полон персонала и сотрудников МУРа, легла на сердце Кати тяжким камнем.
Здесь что-то не то… Во всем этом чертовом деле что-то изначально не то…
– Кто на этот раз? – спросил Гущин Елистратова, встретившего их на первом этаже.
– Уборщица. Гюльнар Садыкова. Она… наверху, на третьем… Эксперты и патологоанатом уже все там.
Полковник Елистратов взмок от пота. И не только жара стала тому причиной.
Катя держалась позади Гущина. Место уже, кажется, знакомое, привычное – все эти этажи, она исходила их и знает, где что продается, где что висит. Но одновременно словно видит все это впервые. И лица продавщиц… серые, как ткань их щегольской униформы.
– Кто тело обнаружил? – спросил Гущин.
– Там мои сейчас их всех допрашивают, пойдем взглянем сначала, ты опять же должен все это сам увидеть.
Увидеть…
Ужаснуться…
Не забыть…
Долго, долго помнить…
Уборщица лежала возле прилавка, раскинув тонкие смуглые руки. Черные волосы ее разметались по полу, глаза вылезли из орбит, кончик языка прикушен в муке удушья.
В лоб, щеки, в губы и в подбородок кто-то воткнул десятки острых булавок, образовавших на искаженном смертью лице причудливый жуткий узор.
– Осторожнее, – бросил Кате эксперт и за край поднял с пола маленькую картонную коробку.
Коробку из-под немецких булавок, разорванную пополам.
Гущин молча смотрел на тело, потом оглянулся по сторонам – отдел «Тысяча мелочей».
И Катя поняла, что он ищет.
– Федор Матвеевич, тут нет зеркал, нет примерочных.
– В мужском отделе есть, давай смотреть.
Он прошел в соседний отдел, отодвигая шторы кабинок, Катя следовала за ним по пятам.
Одна примерочная, вторая, третья, четвертая… К чему их столько, когда здесь пусто, когда тут никто ничего не покупает, все лишь умирают тут…
– Нет. Ничего нет. Никаких посланий, – Гущин смотрел в последнее зеркало последней по счету примерочной.
– Может, оттого, что у него в этот раз не оказалось губной помады? – тихо сказала Катя.
– Или не считает нужным повторяться.
– С ней… с уборщицей, все точно так же, как и тогда? Вы про булавки не говорили.
Гущин ослабил галстук.
– Иногда помнишь и знаешь, но не веришь до конца, что это было, – ответил он. – И что это повторится, придет, догонит тебя… догонит… С ней все точно так же, как и тогда. В тот раз там тоже была уйма иголок – эксперты, как мне рассказывали, потом на вскрытии их удалять замучились.
– Но все же кое-что по-другому, как я успела заметить, – сказала Катя.
Он посмотрел на нее вопросительно.
– Отдел «Тысяча мелочей» сейчас в другом месте, – Катя показала наверх. – Сами же говорили, что тогда он располагался на четвертом этаже.
Глава 33 НА ПРИРОДЕ
Солнце ужалило, как оса. Феликс Комаровский прикрыл ладонью враз обгоревшую кожу на шее. Отчего это его кожа такая нежная – чуть что, сразу на ней все высыпает – волдыри, прыщи, крапивница? Кто это сказал, кажется, незабвенная Искра… дряхлая Кассандра: «Это все дурная кровь».
Отчего это у него кровь дурная?
Хотелось спрятаться в тень – вон туда, где орешник так густо разросся. С прудов доносился гомон и смех, всплески и крики. Вот сейчас он дойдет до конца тропинки, и откроются пруды.
Кузьминский парк – сюда в жару устремляются горожане, чтобы провести день на природе. И хотя купаться в Кузьминских прудах категорически запрещено, в такой зной никто не обращает внимания ни на какие таблички с запретами.
Ну вот и пруды… Пляж похож на лежбище. Полуголые тела, прокопченные солнцем.
А ему, Феликсу, загорать нельзя. Отчего все же старуха сказала, что виновата «дурная кровь»? Много она всего болтает…
Феликс огляделся – вот тут, на пригорке, в тени больших парковых лип и дубов. Он сел на траву. Белые джинсы станут зелеными, тетке Еве потом отстирывать их в машинке.
Как она радовалась, когда они купили и втиснули на крохотную кухню новую стиральную машину…
И новый холодильник…
А с новой квартирой все, все пошло прахом…
Посреди пруда качалась резиновая надувная лодка. Феликсу внезапно так захотелось искупаться…
Скинуть с себя сейчас все, весь груз… смыть… и пот, и эту странную, совсем не утреннюю усталость, и… и все остальное тоже смыть, забыть хотя бы на несколько минут.
Он моментально разделся и в одних плавках двинулся к воде.
Пляж под ногами оказался не таким привлекательным, как издалека, – везде мусор, бутылки, обертки.
А вода – цвета горячего шоколада, взбаламученная у самого берега илистая жижа.
Но он все равно не побрезговал этой грязью, потому что там, дальше, на середине Кузьминского пруда, вода казалась чище, и только ради этого стоило плыть туда… туда…
Поплыл, неумело и часто загребая руками, стараясь держать рот закрытым.
Вода, солнце…
И ничего больше…
Вода, солнце… В это утро, в это летнее утро…
Искупавшись, он вылез на берег, собрал свою одежду и в мокрых плавках направился в глубь леса.
Надо снять с себя мокрое и надеть джинсы. А то можно, как говорит тетя Ева, застудить почки и вообще все, все, все…
Из кустов послышался смех, там обнималась парочка, и Феликс взял резко влево. Вот сюда, он раздвинул руками ветки, тут его никто не увидит.
Его окружали деревья – сплошная стена Кузьминского парка. И внезапно…
Он остановился, прижал руку ко лбу.
Солнце сквозь листву…
Изумрудный свет…
Цвет багряный, осенний…
Палые листья шуршат под ногами.
Он оглянулся по сторонам – деревья окружали его, как солдаты. А впереди открывалась маленькая прогалина, где трава и папоротник буйно разрослись.
Заброшенный, укромный уголок Кузьминского парка, сюда никто не ходил много лет.
Феликс прошел вперед. Вот сейчас… сейчас… то самое место… или ему все лишь почудилось, показалось, приснилось?
То самое место…
Деревья, прогалина и что-то, полное воды, но не пруд, пруд в стороне, вот уже и крики не слышны… Овраг, промоина с глинистыми обрывистыми краями.
Он прошел вперед, раздвигая руками папоротник и осоку, – только бы не споткнуться и не свалиться туда… вниз…
Но прогалина в Кузьминском парке была ровной, как стол, заросшей, захламленной, но ровной.
Никаких промоин и оврагов, никаких ям…
Лесная земля, пропеченная солнцем.
Феликс прислонился к нагретому стволу – все обман, иллюзия.
Он снова ошибся – здесь и сейчас.
И, возможно, ошибся тогда… Но он видел так ясно!
Глава 34 СРАВНИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ
– Задушена, как и предыдущая жертва. Ярко выраженная странгуляционная борозда на шее под подбородком. И опять нападение произошло сзади.
Катя слушала, что говорят эксперты, работавшие с телом.
– Мне нужен анализ всего, что у нее под ногтями, – сказал полковник Елистратов. – И насчет микрочастиц… пусть нам пока не с чем сравнить, но хотя бы проверим тождество с первым случаем.
«Хорошо бы тождество это самое с теми, прежними, случаями проверить, – подумала Катя. – Но как это сделать, если дела… уголовного дела нигде нет! МУР отыскать не может».
– Он изувечил ей лицо… – сказал полковник Гущин. – Это посмертные повреждения?
– Без сомнения, – эксперт очень осторожно пинцетом извлек булавку из губы уборщицы Гюльнар.
Словно занозу, острый шип… У Кати потемнело в глазах, она отвернулась. Сколько там этих заноз, этих шипов на ее лице…
– Следов крови практически нет, – эксперт осмотрел острие. – На коже только след укола…
– Он прилагал силу? – спросил Гущин.
Он… И опять все дело в интонации!
– Не слишком большую, булавки острые… Глубина проникновения невелика.
– Когда наступила смерть? – спросил Елистратов.
– Не менее четырнадцати часов назад, судя по состоянию тела.
– То есть Гюльнар Садыкова была убита еще до закрытия универмага?
– Или сразу же после закрытия, – сказал Гущин. – Ну-ка давай сюда того типа, который здание на охрану сдает, – Хохлова или как там его.
Кате, конечно, следовало бы поприсутствовать и на этом допросе торгового менеджера Алексея Хохлова. Но она не могла, она чувствовала липкий, давящий страх. Эти стены, этот потолок… Только не здесь, не сейчас, не перед лицом этой несчастной, где места живого не осталось, одни лишь серебристые жала, вонзенные в плоть.
Гущин тоже не стал ждать допроса менеджера Хохлова.
– Мне надо срочно уехать, – объявил он Кате, коротко переговорив о чем-то с Елистратовым. – И тебе тут нечего больше делать, у них тут работы снова на целый день. Возвращайся-ка ты в Главк… Вечером, когда они здесь все закончат, поедем в МУР… Может, и я какие новости добуду. Слушай, а это ты к чему заметила, что, мол, не все сходится с теми убийствами, отдел сейчас на другом этаже.
– Не знаю, но если это имитатор тут у нас… вы же эту версию не исключаете, Федор Матвеевич, правда? То он старается подражать буквально… ему важно название отдела «Тысяча мелочей», а не место… Иначе бы он… ну, этот имитатор, убил бы уборщицу на четвертом этаже, а не здесь, – Катя говорила сбивчиво.
– На четвертом нечего убирать, Гюльнар Садыкова туда никогда со своей шваброй не поднималась. А тело перетаскивать тяжело, – Гущин глянул на часы. – Ладно, я к сумасшедшим поехал, может, они что отыщут в своих сумасшедших архивах.
– Куда-куда?
– К Ануфриеву на Лубянку.
Катя в Главк не вернулась. Сидела под полосатым тентом в летнем кафе, смотрела на город, плавящийся от жары. Благо наступил уже обеденный перерыв.
Официантка принесла апельсиновый сок. А потом бутылку минеральной. Крохотные пузырьки газа лопались за холодным, покрытым испариной стеклом стакана.
Как убийца попал в универмаг?
Снова зашел перед самым закрытием, как простой покупатель?
А если убийство совершено уже после закрытия? Ведь только уборщица одна из всего персонала вместе с Хохловым приходила первой и уходила последней.
Как убийца вышел наружу?
Как он выходил тогда – в июле восьмидесятого и сейчас?
И потом еще… что-то чрезвычайно существенное… да, это же именно Гюльнар Садыкова сказала тогда, что видела машину Иннокентия Краузе ночью возле универмага. Она была важной свидетельницей, а теперь вот убита.
Если бы это дело находилось в производстве областного Главка, так просто можно было бы узнать все детали расследования. А тут МУР… они все там такие крутые, с таким самомнением гипертрофированным… Достаточно на оперов с Петровки глянуть: мы и без вас все знаем, у нас свой «фирменный» метод расследования, знаменитый «муровский» подход…
А в результате…
Странно, никто из сыщиков и экспертов ни разу не упоминал дело восьмидесятого года. Что же, они не знают о нем? Елистратов не говорил своим подчиненным? Или же, раз нет дела, нет и сравнений? Все как-то на уровне мифа… да-да, мифа…
Замоскворецкий универмаг порождает темные мифы…
Они… те, кто там работает, боятся находиться в здании после темноты.
Катя вернулась на работу в четыре часа, включила в кабинете кондиционер, открыла ноутбук и даже наскоро слепила статейку для «Вестника Подмосковья» – профилактические советы о том, как обезопасить себя в местах массового летнего отдыха.
А что, если Гущин забыл про нее и не возьмет с собой в МУР?
Но Гущин оказался человеком слова.
– Екатерина, готова? Спускайся.
– Федор Матвеевич, есть новости от Ануфриева? – воскликнула Катя в трубку.
– Сама все скоро узнаешь. Ты у меня по этому чертову делу вроде как доверенное лицо, только не болтай лишнего. И если напишешь об этом деле хоть чертову строчку в этих своих чертовых газетах, я за себя не ручаюсь.
– Ни, ни, ни, я понимаю, я ничего об этом деле не напишу, обещаю вам. Только бы вам и Елистратову… нам всем бы его раскрыть!
«А что все-таки говорят на этот раз свидетели? Персонал?» – этот вопрос так и вертелся у Кати на языке, когда она проходила через КПП Петровки, 38. Еще одна цитадель в центре Москвы, огороженная глухой стеной, сколько же их таких понастроено. Но задать свой вопрос полковнику Елистратову она не успела. Потому что низенький и полный начальник отдела убийств МУРа во всем блеске явил тот знаменитый напористый… нет, нахрапистый стиль оперативной работы, которым так кичится столичный уголовный розыск. Тысяча дел – в одно время, все версии, все доказательства отрабатываются одновременно и параллельно, у каждого сотрудника – свой участок работы, за который он отвечает – плохо ли, хорошо, одному шефу известно, из каждого кабинета доносится гул голосов, кого-то допрашивают, хлопают двери, звонят беспрестанно мобильные телефоны, кто-то входит на доклад, кому-то устраивают разнос, чья-то бедная буйная голова, срубленная в горячке, катится, катится по коридору…
Ну, по поводу срубленной головы это, конечно, перебор, метафора. Но Кате, оглушенной, даже слегка растерявшейся от всего этого криминально-оперативного действа, и правда так показалось.
Итак, что же на этот раз показывают свидетели?
– Хохлов у нас, бьемся с ним уже третий час – вон в двухсотом кабинете с двумя моими, и следователь там из прокуратуры, – Елистратов вел их по коридору МУРа, распахнул дверь в кабинет – там два дюжих оперативника, взмокший от пота следователь в голубом шерстяном кителе, два мощных вентилятора на столах, а на стуле – менеджер универмага Алексей Хохлов, и выражение лица у него такое, словно он очень, очень, очень не хочет находиться в этой компании.
– Ну что?
– Работаем пока.
Елистратов закрыл дверь.
– Вот так, слыхали? Твердит одно и то же – я ее, то есть уборщицу Гюльнар Садыкову, не видел. Думал, когда заглянул в раздевалку, что она уже закончила уборку и ушла домой. Это при том, что они практически в одно время всегда, по показанию других сотрудников, приходили утром и уходили вечером. Он ее не видел! Она, мол, где-то убиралась, в отделах, а он находился у себя и потом, как обычно, сдал здание на пульт.
– А кто вообще последний раз видел уборщицу из персонала? – спросил Гущин. Еще в машине Катя заметила в его руках кейс. С ним он не расставался и сейчас.
– Продавщица Слонова, по ее показаниям, где-то в начале восьмого. Уборщица пришла на ее этаж, а затем ушла.
– На третий, в отдел «Тысяча мелочей»? – спросила Катя.
Елистратов смерил ее взглядом.
– Нет, на первый, якобы в свою подсобку, то ли за моющим средством, то ли за порошком.
– Но там подвал и другой подвал…
– Там мы снова все осмотрели. Черт, я никак в мэрии схемы коммуникаций не могу добиться, – Елистратов покачал головой. – Там ничего подозрительного. И потом, все улики указывают на то, что ее убили именно на третьем этаже, а не в подвале.
– Думаешь, Хохлов врет? – спросил Гущин.
– А что мне еще остается думать? Он и она – только они двое всегда покидали универмаг последними. На этот раз ушел он, она, как мы видим, осталась в здании. Он даже толком не проверил! Постановка на пульт вневедомственной охраны прошла согласно контрольному времени, в этом все сходится с его показаниями, а вот дальше…
– А что дальше?
– Ну, например, он наотрез отказывается сообщить, где и с кем он находился после того, как закончил работу. Мы продавщицу Петрову Веронику допросили. Согласно показаниям других сотрудников – еще прошлых показаний, с того, первого раза, – Петрова и Хохлов находятся в близких отношениях, любовники, кассирша показала, что они якобы даже живут вместе время от времени. Мы спросили у Петровой: с вами был гражданин Хохлов? Так вот она этого не подтверждает. А он отказывается с нами обсуждать этот вопрос. Спрашивается, почему? На работу, по показаниям персонала, он опоздал. Открывал универмаг и снимал с охраны, когда большинство сотрудников уже подошло к дверям, к закрытым дверям. Я хочу знать, где он был с девяти вечера и до утра. И я это узнаю.
– Разные могут быть причины, почему он оказывается говорить, – заметила Катя осторожно.
Елистратов снова смерил ее взглядом. Делал он это очень забавно – Катя была выше маленького полковника на целую голову, но он этого демонстративно не замечал. Или делал вид.
– Товарищ полковник, там юрист Краузе приехал, по нашему вызову, с КПП звонят, – из кабинета с мобильником в руке высунулся, как филин из дупла, оперативник.
– Давайте его сюда к нам.
– Тут такое дело, там и его мать приехала. Некая Ольга Аркадьевна Краузе, пожилая, вроде как даже с адвокатом уже, – оперативник кашлянул, – на них пропуска нет. И этот Краузе, сын, как увидел ее – с ним прямо истерика там, на проходной. Не пойми что творится.
– С ним пока что вы беседуйте, а мамашу к нам. Ко мне немедленно, – Елистратов открыл дверь в свой просторный, затененный жалюзи кабинет. – Знакомая фамилия, а, Федя?
Гущин сел на стул под кондиционером, Катя выбрала себе кресло у окна. Посмотрела на кейс у ног Гущина. Если там уголовное дело, добытое в «ненашенских» архивах, так что же он его не достает?