Свежий ночной воздух ударил в голову. После душной влажной сауны Георгий не мог
надышаться.
— Как ты нашла меня? — спросил он, подведя ее к машине.
Ева остановилась и с насмешкой заглянула ему в глаза.
— По запаху, — прошептала она. Он почувствовал ее дыхание на своих губах и
понял, что теряет голову. — От тебя всегда пахло лавандой, помнишь?
Его руки как-то незаметно оказались у нее на талии. Лишь слегка коснулись, так
же осторожно, как совсем недавно касались ее волос. Тепло тела, такое знакомое,
он ощущал даже сквозь толстую шерсть платья, и ему казалось, что он знает это
новое тело Евы так же хорошо, как и ту хрупкую маленькую девочку. Ничего не
изменилось, то важное, что он чувствовал в ней, осталось прежним. И по-прежнему
сводило его с ума.
Медленно-медленно он начал притягивать ее к себе, не отрывая взгляда от ее
зеленых глаз, приковавших его.
— Пообещай, что не прикоснешься ко мне, — вдруг произнесла Ева, хотя никакого
сопротивления он не ощутил.
Ее губы были совсем рядом, он почти касался их…
Несколько секунд, самых мучительных в его жизни… Она ждала. Такая податливая,
нежная, родная… Она позволила ему выбирать. Он не мог понять, в чем дело, хотя
почувствовал, что это важно. От того, как он себя поведет, зависело очень
многое. Ева произнесла только одну фразу, но он услышал что-то еще. Не сказанное
вслух. Смесь ее сумбурных ощущений и эмоций. Желание. Страх. Боль. Мольбу.
Не потерять ее снова. Это важнее всего на свете. Даже важнее этого неудавшегося
поцелуя.
— Хорошо, милая. Я обещаю.
Она расслабилась. Как будто сбросила с плеч тяжелую ношу. Улыбнулась.
Они молча сели в машину, Герка завел мотор. Пока двигатель разогревался, никто
не произнес ни слова. Но перед тем как тронуться, Георгий не выдержал и
повернулся к Еве.
— Так значит, никакого секса больше не будет? — просто спросил он.
— Никакого секса больше не будет, — чуть слышно произнесла она, — послушай, я
тебе сейчас все расскажу…
И тут ее будто прорвало. Легко и непринужденно она начала совершенно по-женски
щебетать, вспоминая лечебницу, санитаров, свои сомнения…
Герка выехал за город и стал кружить по объездной. Он почти не слушал, что
говорила Ева, все это он узнал еще тогда, когда ловил на своих губах ее дыхание,
борясь с чудовищным искушением. А сейчас он просто жадно впитывал звуки ее
голоса и думал о том, что наконец-то все стало на свои места.
Смысл того, что говорила Ева, доходил до него очень смутно. Ее голос рождал у
него в голове совсем иные картины. Он вспоминал девочку, ту странную хрупкую
девочку, которая перевернула его жизнь, зажгла в нем ненасытный огонь, который
так и не утих за все эти годы. Георгий называл этот огонь страстью,
одержимостью, паранойей. Он никак не называл это. Просто знал. Что это
всего-навсего такая вот глупая, безумная, необъяснимая и оглушающая любовь.
Любовь, которую он не способен был испытывать по природе своей, которой не было
места в его маленьком эгоистичном сердце, и которая была так нелепа в его мире
компьютеров, репортажей и дорогих автомобилей. Но она продолжала жить в нем,
отыскав неведомые ему самому глубины, изменив саму его сущность, и придав всей
его жизни какой-то странный ускользающий смысл.
Ева, маленькая Ева. Ничего в ней не было, обычная девчонка, такая же как все.
Если что-то и таилось за ее пушистыми ресницами, у него никогда не возникало
желания туда заглядывать. В то время Жорик Тимченко уже точно знал, что ему
нужно от девочек и внимание его захватывали исключительно пышненькие
старшеклассницы. В одногодках его могли привлечь разве что кокетливые искорки в
глазах и слепое обожание, но никак не их угловатые не оформившиеся еще фигурки.
В общем-то ровесниц он воспринимал тогда как существа бесполые и при всем своем
желании неспособные дать ему то, что так настойчиво требовал его стремительно
развивавшийся организм. Тем более что в свои двенадцать лет Жорик вкусил уже все
прелести физической любви благодаря десятикласснице Олесе Прониной и в ближайшее
время настроен был повторить приятный опыт. Но только с кем-нибудь другим.
Георгий не терпел монотонности, а Олеся казалась пройденным этапом большого
славного пути. Поэтому он подарил ей в знак благодарности флакон французских
духов, чем окончательно разбил ее сердце, и бодрым маршем отправился покорять
другие крепости. Но оказалось, что все не так-то просто. Пронина ни за что не
хотела отказываться от смазливого богатенького мальчика, поэтому путь на третий
этаж, где учились старшеклассницы, Жорику был теперь заказан. Свободное от школы
время было занято под завязку уроками и многочисленными секциями, что так же не
способствовало приобретению новый подружек. В результате Георгий остался у
разбитого корыта, ограничив свое общение глупыми одноклассницами, которые могли
позволить разве что подержаться за их потную ладошку, измазанную чернильными
пятнами. Конечно это его никак не устраивало, и он временно попридержал свой
пыл, здраво рассудив, что жизнь впереди длинная и не стоит расстраиваться, что
он вырос раньше своих подружек. Впрочем, иногда он позволял себе невинные
шалости. Такие, например, как игра в жмурки. Понятное дело, это была совсем не
та игра в жмурки, которой он развлекал себя в сопливом детстве. Просто все так
ее называли.
На осенних каникулах раздевалка на первом этаже закрылась на ремонт, ремонт
затянулся неизвестно на сколько, поэтому все шестиклассники стали сдавать свои
курточки в импровизированную раздевалку в подвальном помещении. Это было такая
маленькая каморка с прибитыми к стене гвоздями, в которую добраться можно было
лишь миновав широкий полутемный коридор, отделявший ее от лестницы. Как раз этот
то самый коридор и являлся полигоном для так называемых жмурок. Кто-нибудь из
мальчишек обычно становился в закуток, где находился выключатель от единственной
тусклой лампочки в коридоре и терпеливо дожидался, когда девчонки шумной стайкой
спустятся с лестницы и потопают в сторону раздевалки. Где-то на середине их пути
свет обычно гас, и из-под лестницы выскакивала ватага притаившихся там
мальчишек, догоняла в панике мечущихся девочек, после чего начиналась настоящая
свалка. В кромешной темноте раздавались испуганно-игривые визги, возня и даже
рассерженные возгласы, когда кто-нибудь из мальчишек совсем наглел и хватал
какую-нибудь шестиклашку за (хм-хм) то, что вскоре сможет именоваться грудью.
Жорик принимал участие в этих играх нечасто, все больше от скуки. Это немного
забавляло его, но не больше. Он не испытывал никаких особых эмоций, хватая этих
визжащих соплюшек за их интимные места, разве что легкий азарт бывалого
сердцееда, ведь он считал себя тогда уже слишком взрослым для подобных невинных
забав. Но все его школьные приятели были настолько захвачены возможностью
безнаказанно потискаться с ровесницей, что Жорику приходилось тащиться на
перемене в раздевалку, чтобы не сидеть в классе в компании зануд типа Эдьки
Расулова. Наверное девчонки тоже получали какое-то удовольствие от жмурок,
потому что на большой перемене большинству из них вдруг приспичивало отправиться
в раздевалку неизвестно зачем, тем более что они прекрасно знали об ожидавшей их
там засаде. Много лет спустя, вспоминая школьные проказы, Герка с удивлением
вспомнил, что Ева никогда не принимала участия в этих милых забавах. Это
казалось странным, особенно на фоне слов Эльдара, который совсем недавно
утверждал, что она была патологически развращенным ребенком. Впрочем, однажды
Ева все-таки попалась. Именно тогда все и началось для него, Герки.
В один прекрасный день Жорик отправился на большой перемене с парой
одноклассников в раздевалку 'разогнать кровь', так сказать и набраться сил после
изматывающей контрольной по математике. Под лестницей их ждали трое таких же
бойцов из параллельного класса, дело было только за дичью. Дичь не заставила
себя долго ждать, и как только девчоночьи голоса раздались на лестнице, все
пошло по накатанному сценарию. Когда вырубился свет, Жорик со всей шумной
компанией выскочил из укрытия и схватил первое попавшееся тело. Тело, как
обычно, начало судорожно вырываться, но он крепко обхватил его сзади, уткнувшись
носом в затылок.
Отпусти, козел! — с ненавистью зашипел девичий голосок. — Я не играю здесь с
носом в затылок.
Отпусти, козел! — с ненавистью зашипел девичий голосок. — Я не играю здесь с
вами, мне нужно домой.
Благодаря тонкому слуху, Жорик сразу вычислил по голосу кто в его руках. Женька
Самохина, одноклашка. Худая чернявая зануда, с которой он толком и не общался
никогда. Не очень удачный трофей, но ловить кого-то уже поздно. Со всех сторон
слышались визги и топот, что означало, что девчонок всех разобрали и скоро
включат свет. Больше пары минут бродить в потемках было опасно, потому что
девчата могли сильно разораться и привлечь внимание кого-нибудь из учителей
наверху.
Женька брыкалась совершенно всерьез, отчего Жорик даже растерялся. Она явно
прикладывала все усилия, чтобы вырваться, в этом не было не капли того игривого
сопротивления, к которому он привык. Эти тихони такие недотроги, что они вообще
воображают себе! Жорик разозлился. Ну уж нет, если попалась, курочка, значит
никуда не денешься. В конце концов неплохо бы было и узнать как там у этой
соплюшки с развитием. Его рука быстро нашла в темноте ее маленькую грудь и
сжала. Другой рукой он еще сильнее обхватил талию девочки, готовясь к
закономерному взбрыку, но тут произошло нечто необъяснимое. Ее тело почему-то
расслабилось и почти повисло у него на руках. Судорожный вздох, который он не
услышал, а скорее почувствовал… Ее голова мягко откинулась ему на плечо. Он не
удержался и неожиданно для себя скользнул губами по ее щеке. Это длилось
какие-то секунды, но в эти секунды время остановилось, и во всем свете остались
только они двое…
Его тело будто прошила молния. Целый каскад ощущений, не испытанных им еще
никогда… чувство благодарности за то, что она так искренне откликнулась,
пронзительная нежность и безумное желание слиться с ней в единое целое…
Когда он начал приходить в себя, то первой, как ему показалось, разумной мыслью
было то, что от этой девчушки можно легко добиться чего-то большего, чем от
остальных. Второй разумной мыслью было, что зажегся свет и его руки обхватывают
пустоту.
Оглушенный, он продолжал стоять на месте, не замечая снующих вокруг
одноклассников. Пытался привести свои мысли в порядок, справиться с охватившим
его возбуждением и тут почувствовал, на себе пристальный взгляд.
Она стояла на лестнице, с курткой в руке, и смотрела прямо на него. Он поднял
голову, и снова, теперь уже скрестившись с ней глазами, ощутил то странное
выпадение из пространства, которое чувствовал, обнимая ее. Женька разглядывала
его с каким-то зоологическим интересом. Так смотрят на бабочку, приколотую
иголкой к поролоновой подушечке. Каким-то образом вычислила, что это именно он,
а не кто-нибудь другой. Впрочем, это было не трудно.
С этого дня Женечка Самохина незримо вошла в его жизнь.
Приходя утром в школу, Жорка первым делом отыскивал в толпе одноклассниц ее
черные косички и до конца уроков не спускал уже с нее глаз. Она притягивала его,
будто магнит. Не успевал прозвенеть звонок с урока, как он подлетал к ее парте,
выдумывая тысячи разных поводов побыть возле нее. Рассказывал анекдоты, списывал
у нее выполненные давно им самим задания, шутил, дразнил всех, кто попадался на
глаза, словом, делал все, чтобы привлечь ее внимание. Он не замечал, что слишком
откровенно и настойчиво крутится возле этой девочки, и что все вокруг давно уже
с интересом наблюдают за развитием событий. Впрочем, ухаживания его были
настолько открыты, что никто не принимал их всерьез. Женьку Самохину считали
слишком невзрачной, для того, чтобы на нее обратил внимания такой красавчик как
Жорик. Разве что для хохмы.
Но это было не так. Ложась спать, Жорка вспоминал ее лицо, ее милые черные
косички, ее голову у себя на плече… Он представлял десятки раз, как приведет ее
к себе домой, и как все может произойти. Его тело загоралось, когда мысли
забирались слишком далеко, и он метался не постели, пытаясь отделить в своем
воображении образ Олеси от образа Евгении, которые упрямо переплетались. Эта
девочка казалась ему ступенькой, которую нужно пройти, преодолеть, чтобы идти
дальше. Он хотел ее так сильно, что готов был на все. В силу каких-то
собственных представлений, он не мог поступить так, как поступали большинство
мальчиков в его возрасте, поэтому бьющееся каждую ночь в его теле желание просто
испепеляло, выжигало все внутри, оставляя только неутоленную страсть. Но когда
его истерзанный неокрепший еще разум устало проваливался в небытие, когда мысли
начинали таять одна за другой где-то на границе между сном и явью, тогда в его
сердце оставалось только одно желание, тщательно скрываемое от самого себя.
Желание испытать еще хотя бы один только раз ту нежность, которая пронзила
каждую его клеточку и которую он не испытает больше ни с кем, кроме Нее.
Но это девчонка не давала ему покоя и наяву. Она мучила его, сама того не
сознавая, заставляла испытывать боль, о которой до этого он даже не подозревал.
Изо дня в день читая в глазах ее равнодушие, получая лишь раздраженные реплики
на все свои попытки поговорить с ней, Георгий тихо сходил с ума. Он не мог
понять, что делает не так. Ведь любая другая девчонка из класса была бы
счастлива оказаться на месте этой Женьки. Порой ему казалось даже, что
существует какая-то внешняя причина, и что из-за этой непонятной причины все его
попытки завязать с ней дружбу заранее обречены на неудачу. Это приводило его в
отчаяние. Что-то умирало у него внутри каждый раз, когда он натыкался на ее
холодный взгляд.
Прошло наверное месяца три прежде чем Женька немного оттаяла и стала хоть
изредка перебрасываться с ним парой слов, не делая при этом недовольных
гримасок. Впрочем, его эта перемена не могла обмануть. Он понимал, что для
Женьки он не больше чем предмет мебели, к которому она просто успела привыкнуть.
В конце концов стало совсем невыносимо. Он безумно устал от ее равнодушия,
бессонных ночей, напряжения. Наверное лучшим выходом из этого кошмара было
разъяснить все раз и навсегда. Поговорить с ней, в открытую предложить дружбу, и
если даже она рассмеется ему в лицо, это будет лучше, чем день изо дня тупо
искать в ее глазах хотя бы проблеск внимания. Во всяком случае, он будет знать,
что сделал все от него зависящее и продолжать дальше смысла нет. Так он и решил
поступить. И впервые за несколько месяцев заснул спокойно.
На следующее утро он вышел из дома пораньше, часа за полтора до начала занятий,
проехал несколько остановок на автобусе до улицы Маяковского и без труда отыскал
Женькин дом. Новая пятиэтажка, пара раскуроченных скамеек во дворе и
грибок-песочница как раз напротив ее подъезда. Туда-то и приземлился Георгий,
положив под себя свой дипломат с учебниками.
Ждать долго не пришлось. Где-то через четверть часа дверь в подъезд в очередной
раз распахнулась, выпуская на этот раз не первоклашку или деловитую пенсионерку,
а их величество королеву Евгению, даму его сердца. Она на секунду замешкалась,
удивленно разглядывая Жорку, а потом уверенно потопала в его сторону.
— Гера, ты что здесь делаешь? — без особой радости спросила она.
— Тебя жду. Понимаешь, нам надо кое о чем поговорить. — быстро ответил он,
почувствовав вдруг сильное смущение и изо всех сил стараясь не отвести глаза.
— Послушай, ты мне уже надоел. Ну что тебе от меня надо, а? Я же просила уже не
появляться возле меня хоть иногда, хоть один день в неделю. И уж тем более не
ходить за мной хвостом. — совершенно спокойно произнесла Женька, требовательно
глядя ему в глаза.
Такого поворота он не ожидал. Слишком откровенно и слишком жестоко.
— Что я тебе сделал плохого, а? — его голос дрогнул. — Просто ты мне нравишься,
понимаешь? Разве это плохо? Почему это злит тебя?
Она возвела глаза и нетерпеливо переступила с ноги на ногу.
— А разве не понятно, что ты мне не нравишься? И что мне надоело, что ты
таскаешься за мной постоянно? Может хватит?!
Ее слова резали его как острый нож. Он готов был ударить ее, убить тут же, на
этом месте за то унижение и боль, которые она заставляла его испытывать. Он
ненавидел ее, и в то же время сходил с ума от того, что почти потерял ее.
— Я все равно от тебя не отстану. — Упрямо произнес он и сжал зубы. Никогда в
жизни Жорка не чувствовал себя таким раздавленным и униженным. Но просто встать
и гордо уйти — нет этого он уже не мог сделать. Пусть уж она добивает его до