конца.
Но Женька молчала. Некоторое время она внимательно смотрела на него, будто
изучая, а потом вдруг сказала такое, от чего Жорка утратил дар речи.
— Я знаю, что ты хочешь, — медленно произнесла она, — ты хочешь запудрить мне
мозги, потом притащить к себе домой, валяться со мной на кровати, совать мне
везде руки… А может, даже не только руки? Ты же корчишь из себя взрослого,
значит ты попробовал бы даже уломать меня, чтобы я разрешила…
Усилием воли он заставил себя говорить:
— Женя, нет…
— Да, не ври. Я же чувствую, меня не обманешь так просто, не думай, что я глупая
дурочка, которой можно наплести сказочек и она поверит. Но дело не в этом. Мне
не обязательно ничего рассказывать. Я хочу тебе кое-что предложить. Сейчас мы
идем ко мне, я разрешаю тебе делать со мной все что захочешь. Все, понимаешь? Но
ты должен пообещать мне, что после этого оставишь меня в покое и никогда больше
не подойдешь. Ну что, Гер, ты согласен?
Он только ошарашено хлопал глазами и теперь-то уж точно не мог произнести ни
звука. События развивались так стремительно, что просто не укладывались в
голове.
— Ну все понятно. Идем. — деловито заключила она. — Можешь даже взять мой
портфель.
С этими словами она бросила портфель ему на колени и быстро зашагала к подъезду.
Жорка помедлил пару секунд, потом поднялся, взял вещи и побрел следом.
Они вошли в дом, молча поднялись по лестнице, Женя открыла ключом дверь,
пропустила его и зашла сама.
— Не бойся, дома нет никого. Папа на работе, сестра уже в школу ушла, у нее
нулевая физра сегодня.
— А мама?
— Мама умерла. Давно уже, когда я только родилась. Ладно, быстрее разувайся и
пошли в спальню.
Женя нырнула в какую-то дверь и оставила его одного. Жорка снял куртку и
ботинки. Осмотрелся. Да, квартирка была на уровне. Конечно, не такая шикарная
как у него, но далеко не средний класс. Вероятно папаша Женькин знал, где деньги
взять. Георгий удивился. Почему-то ему казалось, что Женя должна жить в
стандартной однокомнатной халупе с бледно-зелеными выцветшими обоями на стенах и
допотопной обшарпанной мебелью.
Он прошел в комнату, которая оказалась спальней. У стены стояла большая
двуспальная кровать, почти какая же как у его родителей, покрытая голубым
пушистым пледом. У окна журнальный столик с вазой апельсинов и два глубокий
кресла.
Женя, скрестив по-турецки ноги, сидела в одном из них и выжидающе таращилась на
Жорку.
Так и не дождавшись приглашения, он прошел и сел в соседнее кресло.
Это спальня отца, — объяснила она, — тебе нравятся большие кровати? Когда отец
приводит какую-нибудь свою любовницу, он с ней спит на этой кровати. Я подумала,
что раз я привела тебя, то мы тоже будем это делать на большой кровати.
Жорка понемногу приходил в себя. Ситуация казалась абсурдной, и как будет
правильнее повести себя, он еще не решил. В Женьке была какая-то ненормальность.
В ее словах, поведении. Возможно, происходящее было всего лишь шуткой,
розыгрышем, но для шутки все зашло слишком далеко и, судя по Женькиному настрою,
грозило зайти еще дальше.
— Почему ты назвала меня Гера? Мое полное имя Георгий, а Гера это кажется
Герман.
Она с усмешкой заглянула ему в глаза.
— Для Георгия ты еще не дорос, а Жорик звучит как-то глупо. А тебе что, не
нравится?
Он пожал плечами.
— Да нет, нормально. Жорик и правда смешно. Можешь называть меня Гера, если тебе
так нравится больше.
Женька нетерпеливо передернула плечиками. Общение явно не входило в ее планы и
даже раздражало.
— Слушай, давай быстрее начинать что-нибудь делать, мы же не болтать пришли
сюда. Мне хочется на математику хотя бы успеть, у меня и так тройка выходит.
— Жень, ты что, серьезно? — чуть слышно спросил он.
— Что мне нужно на математику?
— Нет, что ты хочешь, чтобы я это сделал с тобой…
— Не хочу, но ты же сказал, что отлипнешь от меня после этого.
— Я не говорил.
— Тогда зачем ты сюда пришел?
Он отвел глаза и беспомощно откинулся в кресле.
— Ты значит согласна на все, лишь бы я от тебя отстал.
— Как ты догадался?
— Но это неправильно.
— Слушай, я не пойму, ты что, испугался? Ты же строишь из себя вечно такого
блатного, а тут вдруг испугался? Никогда не пробовал, да?
— Пробовал, но какая разница, я же не об этом.
— Да?! — похоже, она была по-настоящему удивлена. Даже подалась вперед. — Врешь!
— Нет, не вру. Но у той девчонки это уже было до меня много раз. А что с тобой
делать, я не знаю. Я читал, что это больно для девчонок в первый раз. Мне что-то
не хочется тебе делать больно.
И тут она рассмеялась. Глядя на него в упор, издевательски рассмеялась. А потом
вдруг замолчала и шепотом произнесла:
— Можешь не бояться.
Он медленно повернулся к ней и с недоверием покачал головой.
— Но… тебе же только двенадцать лет.
— Ну и что. Тебе тоже.
Ее глаза всматривались в него пристально, как два зеленых огонька. И в них не
было ничего детского. И глядя в эти глаза, Жорка начал говорить то, что никогда
не произнес бы осознанно, но что рождалось где-то глубоко-глубоко внутри и
настойчиво требовало выхода:
— Я думал, что хочу это сделать. Тогда в раздевалке, я подумал, что тебя легко
можно уломать на что угодно. Но… теперь я не хочу. Наверное я просто люблю тебя,
понимаешь? И я не хочу, чтобы ты меня ненавидела. Если хочешь, я вообще никогда
до тебя пальцем не дотронусь.
— Но… тогда что тебе нужно от меня? — в ее глазах впервые за все время мелькнуло
что-то человеческое. Мелькнуло и тут же исчезло.
— Я не знаю. — Честно ответил он.
— Тогда слушай, что я скажу. Я все равно буду тебя всегда ненавидеть. Ты ничего
не добьешься, ничего. Но раз мы сейчас здесь, то можешь сделать то, о чем мы
договаривались. А потом оставь меня в покое. Это будет по-честному, ведь ты не
виноват, что не можешь мне понравиться. Так что решай быстрее. Или сейчас, или
вообще никогда.
Она ждала. Он молчал. И ждал, когда к нему вернется способность здраво
размышлять. Требовалось какое-то время, чтобы все понять, осмыслить, нащупать
хоть какую-то логику в словах этой девочки и принять верное решение. В первом
порыве он хотел поступить как настоящий книжный герой — встать и гордо
удалиться, сказав напоследок что-нибудь трагическое, но это значило, что снова
потекут томительные дни неизвестности. И может быть у него никогда и не будет
больше такого шанса как сейчас. Не лучше ли взять что дают и не остаться по
крайней мере в дураках. К тому же это лишний час наедине с ней. Он просто
физически не мог заставить себя уйти из этой квартиры, где каждая вещь хранила
тепло ее прикосновений, воздух был пропитан каким-то дразнящим сладким ароматом.
Тем самым, который он вдохнул, уткнувшись лицом в ее волосы. Там, в подвале.
Герка встал, подошел к девочке и осторожно взял ее за руку. Женя послушно
перешла к кровати, и они сели на краешек.
— Что дальше? — спросил он.
— Ты должен знать. Ты же у нас взрослый. — Ее голос звучал безжизненно и Герка
как никогда ощутил разделявшую их пропасть.
— Жень, если ты не хочешь…
— Хочу! — ожесточенно выкрикнула она, но тут же спохватилась и уже спокойнее
добавила: — По крайней мере мне интересно. Что ты будешь делать.
Он вздохнул. Разговаривать с ней было бесполезно, разве что нарваться на
очередное оскорбление. Может быть есть другой способ заставить ее оттаять…
Герка притянул ее за руку к себе и попытался поцеловать. По крайней мере она не
сопротивлялась. Секунд пять добросовестно терпела, а потом резко отстранилась и,
удивленно, совершенно по-детски спросила:
— Это так… правильно?
— Что? — растерялся Герка.
— Что нужно засовывать язык когда целуешься?
— Тебе так не нравится?
— Не знаю… я не знала, что нужно так делать.
— А как ты знала?
— Никак. Я еще не целовалась.
— Но ты же сказала… ты что, обманывала?
— Нет, просто я не целовалась. Ты скажи что нужно делать.
Герка мысленно поблагодарил Пронину за ее уроки. Наконец-то он почувствовал себя
увереннее. Взял Женьку за плечи и улыбнулся.
— Просто повторяй за мной, хорошо?
— Но мы же не можем одновременно совать друг другу языки в рот.
— Обещаю, что не буду больше совать тебе в рот язык.
Он снова приник к ее губам, но теперь уже совсем иначе. Осторожно, будто изучая,
чутко прислушиваясь к ее ощущениям и благодарно ловя ее маленький острый язычок.
чутко прислушиваясь к ее ощущениям и благодарно ловя ее маленький острый язычок.
И поцелуй этот был странным. Гера не знал, что так бывает. Это было так не
похоже на ощущения, которые возникали от сумбурной грязной возни с Прониной.
Нет, сейчас все-все было иначе. Растворяясь в океане нарастающего желания, он ни
на секунду не забывал, что держит в руках ее, именно ее, эту маленькую, такую
дорогую для него девочку. Ту, о которой мечтал ночами, от отчаяния и
безнадежности сжимая до крови кулаки, ту, которая даже в эту секунду не
принадлежала ему полностью и, возможно, не будет принадлежать никогда. Это были
взрослые ощущения, искусство, которому учатся всю жизнь, и которое доступно лишь
единицам. Искусство чувствовать партнера, держать его образ в голове даже тогда,
когда волны примитивных желаний стирают само ощущение реальности. Он вложил всю
нежность, на которую был способен в этот бесконечный поцелуй. Его руки ласкали
ее лицо, пытаясь кончиками пальцев уловить движение губ, шею, плечи, выбившиеся
из косичек черные пряди… Ему хотелось, чтобы она почувствовала то, что чувствует
он. Его любовь к ней, боль, тоску…
Она осторожно отстранилась, но только чуть-чуть.
— Я забыла, что нужно дышать…
— Кажется я тоже.
— Ты сможешь снять с меня платье? — ее губы были близко-близко. Он даже
чувствовал запах парного молока, исходивший от них.
— Попробую.
— Только закрой глаза, ладно?
— Зачем?
— Почему-то я стесняюсь тебя.
Он улыбнулся про себя и послушно зажмурился.
Такая непростая задача — в первый раз раздевать школьницу, да еще и вслепую.
Завязка на фартучке у нее за спиной (ему пришлось обхватить ее, и он, не
удержавшись, коснулся губами шеи), молния на спине, пуговки на рукавах. Женя
подняла руки, платье легко соскользнуло и упало рядом с кроватью. Все еще не
решаясь открыть глаза, он на секунду замешкался. Женька тут же взяла его руки в
свои и положила себе на бедра. Горячая обнаженная кожа и резинка трусиков. Это
было уже слишком. Он едва сдержал дрожь, прошедшую по спине. Пальцы онемели, но
он сумел кое-как засунуть их под резинку и потянуть вниз. Женька высвободила
ножки, коснувшись его ладоней холодными пятками и быстро нырнула под плед.
Герка начал снимать одежду с себя. Руки уже совсем не слушались, в голове что-то
громко бухало, а о том, что происходило в других частях тела, он даже боялся
думать, чтобы все не испортить, как с Прониной в первый раз.
Когда дело дошло до брюк, он не выдержал и спросил:
— Ты глаза закрыла?
— Неужели ты стесняешься?
— Почему-то.
— Тогда не волнуйся, я их еще не открывала.
Он разделся, забрался к ней под плед и робко обнял ее хрупкое горячее тело. Она
выпрямила ножки и придвинулась ближе.
— От тебя пахнет лавандой, — прошептала в самое ухо, — ты знаешь, как пахнет
лаванда?
Ее нога медленно легла ему на бедро, открывая…
Он тихо застонал.
— Ева, стой…
— Почему?
— Поговори со мной.
— О чем?
— О чем хочешь. Мне нужно отвлечься, а то я не успею ничего сделать…
Женя захихикала ему на ухо.
— Тогда вся кровать будет мокрая, и я буду мокрая, и нам надо будет стирать
простыни в ванной.
— Да, и купать тебя.
— Ничего страшного, можно еще раз попробовать.
— Откуда ты все знаешь?
Я просто разговариваю с тобой, как ты просил. — Прошептала она и в тот же момент
он почувствовал, что…
Ее обжигающее тепло сдавило его со всех сторон… Какая-то древняя сила заставила
двигаться навстречу… Он перевернул ее на спину, ее ноги тут же послушно обвили
его, прижимая еще сильнее… Остановиться было уже невозможно и он поддался ритму.
Только не сейчас, не так скоро, слишком хорошо, чтобы так быстро закончилось…
Нужно думать о чем-то другом, отвлечься… Боже, ну о чем же можно думать в такую
минуту! Он открыл глаза. Ее лицо… вздрагивающие приоткрытые губы… голубая жилка
на шее… Жаркая волна прокатилась по его телу и… вдруг произошло нечто странное.
Глаза Женьки распахнулись широко-широко, она судорожно вдохнула и выгнулась,
полностью вбирая его в себя.
Что с тобой, тебе больно?! — испугался он и попытался выйти из нее, но Женька
сжала его ногами, не давая даже двинуться. Его будто окатили ледяной водой. Он
подумал, что она задыхается и от этого так бьется.
— Ева, что…
Кошмар длился всего несколько секунд, но Герке показалось, что прошла вечность,
прежде чем она ровно задышала и в глазах появилось осмысленное выражение. Что
— то изменилось в ее лице. Как будто она только что проснулась и не может понять,
где находится.
Женька разжала ножки, осторожно отползла от него и безо всякого стеснения
уселась по-турецки. Герка настороженно следил за выражением ее лица. Казалось,
ее ударили чем-то тяжелым и она никак не придет в себя. Какое-то время девочка
сидела неподвижно, пустым взглядом глядя в пространство, потом вздрогнула,
нервно хихикнула, провела рукой по лицу. Наконец ее внимание сфокусировалось на
Герке, и она странным голосом спросила:
— Как ты это сделал?
— Что?
— Ну… это. Как?
— Тебе было очень больно?
Она опять хихикнула.
— Больно?! Ты что, нет!.. Нет-нет-нет!
— Тогда… как? — он совсем запутался.
— Как…, - она задумалась, подняла руки и по-детски растопырила пальцы. -
Бум!..
— Бум?!
— Нет. Как… как будто по телу мурашки бегают. Только намного намного сильней. И
потом — бум! — все взорвалось. Как ты это сделал?
— Это щекотно?
Да нет же!
Т- огда я не понимаю. Я ничего особенного не делал. Может у меня руки холодные?
Поэтому у тебя мурашки?
— Не мурашки это! — засмеялась она и с размаху упала ему на грудь. Прошептала в
самое лицо:
— Это было так приятно. Лучше всего на свете. Я не знала… что так бывает. Как ты
это сделал?
Он убрал ей за уши торчащие во все стороны волосы и серьезно посмотрел в глаза.
— Тебе было хорошо? Тебе понравилось со мной?
— Да-а. — игриво протянула она.
— Значит теперь мы будем вместе? Всегда будем вместе, да? Раз тебе хорошо со
мной. И не обязательно, делать это снова, тебе же рано еще наверное. Просто
будешь моей девчонкой.
Женька перестала кривляться. Снова отодвинулась и села. Опустила ресницы,
рассматривая что-то внизу. Бросила на него быстрый затравленный взгляд. Снова
опустила.
— Ты меня называл Ева. Почему?
— Мне так захотелось. Я всегда буду так тебя называть. Мать Чехова звали
Евгения, но все называли ее Ева, я почему-то подумал, что это одно и тоже имя…
Слушай, я же не об этом спрашивал! — он почувствовал нарастающую панику. Неужели
ничего не изменилось! Неужели эта ее близость была только видимой, секундной и
все останется по-прежнему… неужели она просто хотела избавиться от него, и как
кость бешеной собаке бросила ему под ноги свое тело…
— Ты правда меня любишь? — спросила она.
— Да.
Отвернулась. В глазах что-то блеснуло, или ему только показалось.
— Ева, ты что, плачешь?
— Нет. Хочется, но я не буду. Я могу.
Он захотел обнять ее, прижать к себе, но не решился. Тогда-то она точно
расплачется.
— Почему тебе хочется плакать?
Женька покачала головой.
— Ты хороший. Ты стал мне нравится. В последний час.
— Если захочешь, так будет всегда.
— Нет, ты не понимаешь. — она повернулась и подняла на него глаза. В них застыла
настоящая боль, такая нелепая и неправильная на этом детском нежном личике. — Я
хотела, чтобы ты влюбился в меня. Чтобы тебе было плохо. Это я придумала, когда
сегодня увидела тебя возле дома. Хотела подразнить тебя, а потом выгнать. Я
знала, что ты меня так просто не забудешь, и что тебе будет плохо. Но ты… совсем
другой. Ты ни в чем не виноват. И мне не хочется, чтобы ты уходил. Так хорошо…
даже разговаривать с тобой. И я не знаю что мне сейчас делать. Как сделать,
чтобы было лучше.
— Лучше? Для кого?
— Для тебя.
— Но ты же знаешь, как лучше будет для меня. Все просто.
— Нет, не просто. Я не могу рассказать тебе, но… мне нужно решить самой. Как
сделать, чтобы тебе не было плохо. Не понимаю… в любом случае получается, что я
тебя обману. И если ты узнаешь когда-нибудь, то подумаешь, что я хотела
отомстить… не понимаю. Наверное нужно быть взрослой, чтобы понять, как будет
правильнее. Почему я должна разбираться в этом?! Так трудно…
— Что-то я не понимаю..
Она вздохнула и опустила голову.