толпе. Оно как из окон выглядывало из глаз людей, и совершенно не важно кем был
обладатель этих глаз. Нищим, потягивающим руку возле Вознесенской церкви или
заплывшим жирком господином в шикарной заграничной машине.
Время слишком сильно поменяло людей. Если двадцать лет назад, в то ругаемое
всеми время, народ жил одной толпой, стаей, идеей, верой, то теперь каждый был
сам по себе. Стаи больше не существовало, а существовали отдельные особи.
Огромная вселенная, внушающая трепет своей безграничностью и силой распалась
вдруг на жалкие маленькие звёздочки. Человек получил свободу — ура! — но к ней
маленький тяжёлый довесочек — одиночество.
Когда Ева осознала это, ей в голову пришла интересная ассоциация. Когда-то
бесконечно давно, она прочитала в школьном учебнике биологии про вольвокс -
водоросль-колонию, состоящую из множества отдельных организмов. Организмы эти
были собраны в один комок, где у каждого была своя работа. Одни шевелили
усиками, помогая колонии перемещаться с места на место, другие захватывали пищу,
которую распределяли на всех, третьи делали что-то ещё, не менее важное… одним
словом, ни смотря на то, что биологически каждая из клеток вольвокса была
самостоятельным живым существом, жить вне колонии было для них всё-таки
невозможно.
И Еве подумалось вдруг, что вся эта огромная страна, где ей посчастливилось
родиться, очень сильно напоминает маленький зелёный вольвокс. Вольвокс, в
который закралась гнилая клеточка, возомнившая себя бог знает чем и во всё горло
заоравшая: "Эй, ребята, бросьте! Зачем нам жить по чьей-то указке и плыть туда,
куда плывёт эта зелёная дрянь?! Ведь мы такие живые и такие свободные! Мы имеем
право выбора! Пусть каждый плывёт куда захочет! Так разорвём же узы, держащие
нас в плену!"
И разорвали. Маленькие беспомощные водоросли разбежались кто куда и остались
одни в бесконечном хаосе, не зная куда бежать дальше.
Ева не могла понять — зачем же нужна была эта чёртова свобода, если сам ты при
этом становишься абсолютно никому не нужен. Ты перестаешь быть необходимой
клеточкой, теперь ты можешь обойтись без мира, но ведь и мир прекрасно стал
обходиться без тебя. И ты тащишься по воле волн этого огромного безбрежного
океана, такой одинокий и никому не нужный. Покинув стены своего тихого приюта,
Ева поняла наконец-то, что такое сумасшедший дом. Он был здесь, на улице, за
окнами домов, в сердцах людей… людей, среди которых ей предстояло научиться
жить.
Месяц она провела в центре реабилитации, после чего тамошние доктора единодушно
решили, что Ева готова к нормальной (нормальной?!) жизни и благополучно
выпустили на волю.
Отец написал расписку о том, что полностью берет на себя ответственность за
дальнейшую её судьбу и вот она дома, со своей любимой семейкой, на которую ей, в
сущности, было всегда наплевать. Она даже ненависти к ним не испытывала, хотя
сестра и отец наверняка думали иначе. И они всеми силами старались загладить
свою вину. Папаша, например, совершенно сдал за эти годы. Когда он навещал её в
дурдоме (Ева так называла про себя свою лечебницу), то всегда старался казаться
бодрым и весёлым. Здесь же, в домашней обстановке, стало заметно, что чувство
вины просто сожрало его изнутри. Каждую минуту он видел перед собой девочку в
школьном платьице, которую позволил когда-то растоптать. Еве не понадобилось
много времени, чтобы понять это, но ни злорадства, ни удовлетворения она не
испытала. Так же как и жалости.
Ещё меньше эмоций вызвала у неё сестра Вера.
Не было ничего и никого в этом мире, кто мог бы заинтересовать её.
Кроме…
Три чистых хрустальных слезинки в её раздавленном чёрном сердце. Три слезинки,
которые много лет назад помогли ей забыть свои кошмары, ради которых она выжила,
и теперь должна была влиться в этот пугающий чужой для неё мир.
Её неправильная любовь. Грязь, в которой она вымазалась и по какой-то причине
пыталась вымазать их. Но почему-то эта грязь стала её чистой детской любовью,
которой так хотели лишить её грязные животные…
Только один раз осознала она правду. За все двадцать лет — один раз.
Проснувшись ночью, как от удара, в своей больничной постели, она вскочила в
холодном поту и широко открытыми глазами уставилась в пустоту.
Ей приснился сон. Какой-то странный. Сон, в котором она сама была чудовищем со
стальными когтями, а Герка, это точно был он, совсем маленьким мальчиком. И она
собиралась его убить. Располосовать его нежное детское горло и смотреть, как
кровь будет хлестать на жёлтый песок, пока не выльется вся до капли…
Она проснулась, когда её железный коготь прикоснулся к его коже…
И в тот самый момент, когда ужас не успел ещё отступить, она поняла. Что должна
забыть его, Герку. И остальных тоже. Она должна дать им выжить там, в свободном
мире. Без неё.
Но тогда не выживет она сама…
Где-то в глубине сознания Ева понимала, что тогда, двадцать лет назад, что-то
было не так. Не правильно, что ли. Ведь им всем было не больше двенадцати. Да,
она, Ева, была выжжена, мертва изнутри, но они-то…всё ещё были детьми. И всё это
было слишком МНОГО для них. И слишком ненормально, наверняка.
Они стали её спасением, сами того не подозревая. Вытащили из пропасти, куда
медленно сползало её сознание. Но не остались ли сами в той пропасти…
Еве нельзя было думать об этом. И она заставила себя забыть тревожный сон, раз и
навсегда.
Но теперь, на свободе, он сам собой вдруг всплыл в её памяти. К тому же… они
ведь стали взрослыми, у них наверняка всё изменилось, да и помнят ли они её,
Еву. Да, ей всегда казалось, что помнят, но сейчас ей стало ясно, что время
остановилось для неё одной. Но даже если и… стоит ли напоминать о себя. И что из
этого может выйти?
Эти мысли не давали ей покоя. Теперь, когда препятствий больше не было и не надо
было бороться, лгать, притворяться ради того, чтобы приблизить свою мечту,
решимость покинула её и остались только сомнения.
А никаких помех действительно больше не было.
Отец и Вера? Нет, только не они. Верка за время отсутствия младшей сестры успела
выскочить замуж, родить сына и развестись. Больше желающих занять место в её
сердце и постели как-то не находилось, что, впрочем, никого не удивляло. Не
смотря на то, что внешне сёстры были очень похожи, у Верки напрочь отсутствовал
в глазах тот зелёный огонь, который природа подарила Еве и который придавал её
не примечательной ничем внешности какую-то кошачью искринку. Без этого огня Вера
была просто серой мышью, с чем она давно смирилась. От жизни ничего больше не
ждала и посвятила себя отцу и сыну.
Что касается папаши, то из него опекун был вообще никудышный. Придушенный
чувством вины, он позволял Еве манипулировать собой и был этому только рад.
Поэтому с первого дня Ева целиком и полностью принадлежала себе.
Правда, поначалу, немного донимал Димка, Верин сын. Ему было уже пятнадцать, и с
первого же взгляда на Еву он влюбился окончательно и бесповоротно. Он следовал
за ней тенью, оставляя в покое только на время своих школьных занятий и, без
конца донимал глупой детской болтовнёй. Первое время Еву это жутко раздражало,
ведь так много нужно было обдумать, а этот щенок вечно крутился под ногами, но
потом она поняла, что племянник может быть ей полезен. Он лучше ориентировался в
окружающей действительности и, в конце концов, именно он помог ей отыскать
нужные адреса. Но это было позже, когда она приняла уже окончательное решение.
А случилось это вот как.
Примерно через месяц после Евиного возвращения, они отправились с Димкой
прогуляться на набережную. Не раз уже они забредали сюда после Димкиных занятий.
Еве нравилось смотреть как внизу, за оградой, медленно катится куда-то река,
нравилось наблюдать за людьми, снующими туда-сюда возле памятника Пушкину.
Просто стоять и смотреть. После стольких лет изоляции эти прогулки значили для
неё очень много. Никакие фильмы не были интереснее самой жизни, простой
незамысловатой жизни обычных людей. Как будто листаешь захватывающий бесконечный
роман, который можно читать вечно. Этого не понять человеку, изо дня в день
живущему в этой толпе. Но это было понятно Евгении, которую вырванной из мира
нормальных людей два десятка лет назад. А может и раньше.
Итак, они гуляли по набережной. Димка, как обычно, что-то рассказывал, преданно
Итак, они гуляли по набережной. Димка, как обычно, что-то рассказывал, преданно
заглядывая Еве в глаза. Как обычно, она его не слушала. Просто рассеянно
улыбалась, жадно впитывая непривычные запахи, звуки и пыталась убедить себя, что
она такая же, как все эти люди вокруг, куда-то спешащие, озабоченные своими
глобальными проблемами, и в то же время, такие беспечные. Она проследила
взглядом за двумя девушками в кожаных шортах (какая странная одежда!), о чём-то
весело болтавшими с высоким рыжим парнем, потом её внимание привлёк крупный
мужчина, выбравшийся только что из белой иномарки и жующий длинный бутерброд.
Вот мимо прошла почти раздетая парочка с маленьким ребёнком. Малыш вырвался из
рук матери и побежал вперёд, спугнув стаю голубей, которые, громко хлопая
крыльями, закружили возле памятника. Совсем рядом с семейством проехала машина и
скрыла людей от глаз Евы. Какой красивый цвет, подумала она, лениво следя за
проплывающим мимо кофейным боком "Ауди". Машина была метрах в двадцати от нее,
когда что-то будто толкнуло её в бок и заставило посмотреть на водителя.
Герка… она сразу узнала его, хотя от двенадцатилетнего мальчика, которого она
помнила, не осталось и следа. И всё же каким-то внутренним зрением Ева увидела,
что это он, она никогда не сомневалась, что узнает его, сколько бы лет не
прошло. И узнала…
Он тоже смотрел на неё, забыв о дороге, и Ева увидела, как губы его беззвучно
произнесли её имя. Или показалось? Да нет же, он тоже узнал её, не мог не
узнать.
Нет, только не сейчас.
Она схватила ничего не понимающего Димку и быстрым шагом направилась к парку.
Её сердце билось, как испуганный зайчонок, но она была счастлива. Наконец-то
исчезли сомнения, и она поняла, что больше не боится встречи. Потому что в
глазах Герки она не увидела отвращения, ужаса или обиды, которых так опасалась.
Нет, он всё ещё ждал её.
А значит, её ждали и Алёшка с Эльдаром.
И пусть всё будет как раньше. Хоть немного…
Алексей
Марина ворвалась в квартиру как фурия. В прихожей сорвала с себя плащ, швырнула
на тумбочку сумку, и, забыв даже разуться, зашла в комнату.
— Опять ты здесь накурил!! Хоть топор вешай!! — были первые её слова. — Неужели
нельзя выйти на балкон! У меня уже язык отсох повторять!
Алексей отложил журнал, затушил в пепельнице полной окурков сигарету и спокойно
посмотрел на жену.
— У тебя опять плохое настроение.
— Плохое настроение?! — взорвалась она. — А каким ещё оно должно быть, если я
прихожу с работы и вижу здесь настоящий сарай вместо квартиры! Неужели тебе
тяжело убрать за собой!
— Марушка, ну ведь это женское дело — наводить порядок, а мужское — лежать с
газетой на диване и смотреть телевизор, — попытался отшутиться он.
Её глаза яростно заблестели.
Сейчас скажет, что мужское дело зарабатывать деньги, подумал Алексей,
подсознательно он даже хотел этого, но она промолчала и лишь сердито фыркнула.
— Пойду разогрею ужин, а ты пока отдыхай, — пробормотал он, мысленно
поблагодарив её за молчание.
Прошёл уже год после того, как он вышел в отставку и всё это время Марина
терпела. Терпела его мизерную пенсию, его бессонницу, в конец испортившийся
характер, — терпела всё. Но самое тяжёлое для нее, наверное, было, что из-за
своей хромоты он стал затворником. Никуда больше они вместе не ходили, Алексей
мог сутками сидеть у телевизора или, напившись какого-нибудь суррогата, изводить
её давно наскучившими разговорами о войне.
Алексей и сам понимал, что сильно изменился. Порой даже ненавидел себя за это,
но что поделать, жизнь для него почему-то окрасилась в сплошные серые тона и
изменить этот цвет было просто невозможно. Как-то на днях, внимательно разглядев
себя в зеркале, Алексей просто ужаснулся. Бедная Мара, подумал он, ведь она
выходила замуж вовсе не за этого старика. Алексей вспомнил того бравого, полного
амбиций и моральных принципов лейтенантика, которым он был когда-то и которым
так гордилась его жена. Её подружки смотрели на него с обожанием, а она вся
просто светилась от счастья. Ещё бы! Молодой, красивый, умный, во всех
отношениях правильный. Она говорила, что можно только мечтать о таком муже, и
что ей бесконечно повезло. Вспоминая это, Алексей смотрел на своё жалкое
отражение и грустно улыбался. Теперь жена считала, что он стал выглядеть более
мужественно. Ну да, конечно. Если считать потухшие бесцветные глаза и седину в
волосах признаками мужественности, то может она и права. Но Алексей в этом
сильно сомневался. Война никого не может сделать мужчиной. Только стариком. В
войне слишком много истины и она никогда не оставляет шанса. Остаться молодым.
Алексею хотелось, чтобы Марина это понимала. Наверно она пыталась. Но всё равно
на душе у него было горько…
Когда Алексей разливал чай, она вдруг бесшумно прокралась на кухню и обняла его
сзади.
— Прости, мой хороший, я больше не злюка.
Он развернулся и порывисто прижал её к себе.
— Не извиняйся. Я же понимаю, что ты не железная.
— А какая? — игриво спросила она и заглянула ему в глаза.
— Зо-ло-тая, — улыбнулся он в ответ.
— Ты меня любишь?
— Больше всех на свете.
— Тогда хватит меня лапать, иначе я умру с голоду, — засмеялась она, чмокнула
его и ускакала в комнату.
Алексей с блуждающей улыбкой принялся расставлять тарелки на подносе. Очередной
ссоры удалось благополучно избежать и от этого на душе у него потеплело. Всё
будет хорошо, подумал он, всё обязательно наладится.
— Алёша! — закричала из комнаты Марина. — Иди сюда, по телеку твоего Жорика
показывают!
Алексей взял поднос и пошёл в комнату.
По ящику шли "Новости Корнаута" и во весь экран красовалась довольная физиономия
Герки.
— Жорик Великолепный снова в эфире, — заверещала Маришка, — по телеку он просто
вылитый Бандерас! У нас в офисе девчонки просто без ума от него. Он как-то
заходил к нашему Буркову за лицензией на палатку какой-то там своей знакомой,
так я думала, девки на части его разорвут. Он, наверное, и не рад был, когда
вышел. Но ничего, Людка с ним, кажется, даже куда-то вечером ходила.
Алексей с блуждающей улыбкой наблюдал за Геркой, что-то увлечённо рассказывающем
с экрана и думал о том, что Мара, возможно, так же, как и её сослуживицы, не
равнодушна к этому плейбою. Во всяком случае, она просто расцветала, когда он
забегал к ним на чашку кофе, такой искромётный, весёлый, только ему и удавалось
растормошить их унылую семью в последнее время.
Раздался телефонный звонок.
Маринка схватила трубку и удивлённо захлопала глазами.
— Ой, надо же, это ты! А мы тебя по телеку смотрим!.. Алёшка? Ну да, дома, где ж
ему ещё быть!
Она протянула трубку мужу и весело захохотала.
— Просто потрясающе — разговаривать по телефону и видеть его по телевизору! Зови
его в гости!
Алексей прижал трубку к уху и услышал голос Герки. Странный какой-то.
— Алеха? Марина никуда уходить не собирается?
— Да нет вроде, а что?
— Выпроводи её, а? Мне нужно приехать поговорить.
Алексей насторожился. Что-то случилось, Герка давно уже не говорил таким тоном.
— Ты что, я не могу. Приезжай так, она не будет против.
— Нет… — он на секунду замолчал. — Тогда вот что, лови тачку и езжай к Расулову.
За такси я заплачу. Только быстро.
— К Эдьке? — удивился Алексей. — Но зачем?
— Потом всё объясню, ты только приезжай.
— Ну хорошо, тем более что я уже триста лет его не видел, — с сомнением
пробормотал Алексей, — хорошо, сейчас приеду.
— Я жду, — бросил Герка, и в трубке раздались гудки.
Смутное беспокойство, которое Алексей ощутил в начале разговора, теперь только
усилилось.
Он не помнил, как одевался, что говорил Маре, как ловил машину. Всё это время он
не переставал думать о том, что же могло случиться у Герки такого, что ему
понадобился он, Алексей. И ещё его беспокоило то, что они встречаются у Эльдара.
Конечно, они трое поддерживали между собой отношения все эти годы, но никогда
ещё с тех пор как покинули школу, они не собирались все вместе. Это было некое
негласное табу. И это, не смотря на то, что в самые критические моменты своей
жизни Алексей всегда испытывал острую потребность пообщаться с кем-нибудь из
них, с Геркой или с Эльдаром, — не важно. Хотя бы перекинуться парой слов по
телефону. И тогда все проблемы сразу отходили в сторону. Порой Алексей часто