- Наша задача — быстро одеться и уйти! — Катька, обмотавшись полотенцем, понеслась к единственному работающему телефону-автомату, расположенному как раз на лестничной клетке третьего этажа. — Беги в комнату. Я позвоню, чтобы за нами приехали.
Я почти ничего не успела взять из вещей. Наспех одевшись, мы с Катькой беспрепятственно вылетели на улицу. Правда, по дороге чуть не сшибли несколько незнакомых студентов с других факультетов. Не проронив ни слова, ребята шарахнулись от нас, словно от буйнопомешанных. Выскочив из центральных дверей, мы, не сбавляя темпа, бросились на угол чахлого сквера, где находилась крытая троллейбусная остановка. Очень быстро за нами подъехала новенькая «девятка» с мрачным молчаливым детиной за рулем. Ни о чем нас не спрашивая, он стремительно помчался в ночь. Перед тем, как мы выехали на главную улицу, я бросила последний взгляд на главный вход в общагу. К нему подъезжала моргающая проблесковыми маячками милицейская машина, а вслед за ней — и карета «Скорой помощи».
- Теперь нас с тобой посадят, Катька! — Я осознавала создавшуюся ситуацию как полностью безысходную.
- Ага! — усмехнулась Катька. — Пусть попробуют! Вперед! Сто попутных х…в им в горбатые спины!
Она протянула водителю ключ от нашей комнаты.
- Коля! Завтра с утра вы с Лешей заедете сюда, заберете все наши вещи и привезете ко мне на квартиру. Ни с кем не разговаривайте. Если кто-нибудь подойдет с вопросами или еще с чем, просто отвесьте п…лей по полной программе, и все. Понял?
Коля кивнул. При слове «п…юли» на его угрюмом квадратном лице промелькнуло нечто, отдаленно напоминающее застенчивую и в то же время радостную детскую улыбку. Даже не взглянув на ключ, он кинул его в пластмассовую коробку под подлокотником.
Квартира, в которую Катька меня привезла, находилась возле Сухаревской, тогда еще Колхозной, площади. По тогдашним временам это были шикарные двухкомнатные хоромы в новом панельном доме. Бело-голубой бетонный короб уродливо торчал среди старинных посольских особняков и уже принятых историей мрачноватых построек сталинских времен. В отличие от привычных мне хрущевок здесь в каждой квартире была десятиметровая кухня, на которой можно было спокойно сидеть и общаться.
Меня волновало, что нас ждет впереди. Несмотря на Катькин лихой пофигизм, я была уверена, что тюремного заключения нам не избежать. При этом в голове все время вертелась мысль о том, что я могу попасть куда-нибудь рядом с Леней. Я сама не понимала, почему никак не могу выбросить его из своей головы. Но Сибирскую Катю перспектива нашего попадания в тюрьму за членовредительство и использование парализующего баллончика нисколько не беспокоила. Разумеется, мы оборонялись как могли! Это на нас напали и нас пытались изнасиловать! Но я прекрасно знала о связях этих ублюдков в милиции и понимала, что в нашей системе все можно повернуть как угодно.
Выслушав мои соображения, Катька махнула рукой:
- Мы тоже, слава богу, не пальцем деланные! Я еще со всей этой швалью посчитаюсь!
Она предложила мне остаться и поговорить обо всем завтра. Потом она полчаса чистила зубы и полоскала рот. Я дождалась ее, и перед сном мы молча пили горячий бергамотовый чай с какими-то немыслимо вкусными шоколадными конфетами. Только после третьей чашки мне удалось хоть как-то избавиться от пакостной дрожи и мерзейшего ощущения во всем организме. Спать нам пришлось в одной широченной кровати, так как во вторую комнату еще не завезли мебель, и на стенах просыхали только что наклеенные обои.
Несколько успокоенная подругой, я едва нашла в себе силы раздеться, наскоро облиться горячей водой в душе и провалилась в сон как убитая. Но посреди ночи я все-таки один раз проснулась с криком. Кошмарные видения прошедшего вечера во сне вернулись. Катька проснулась, закрыла мне рот ладонью и, энергично повернув спиной к себе, обняла и заснула вновь. Я почувствовала, как к моим лопаткам прижались ее маленькие упругие груди. Было это на удивление приятно. Больше до утра мне ничего не снилось.
НАЧАЛО НОВОЙ ЖИЗНИ и не только…
Проснулась я от звука голосов, шуршания и возни. На больших настенных часах было без пяти двенадцать. Это значило, что на первые две пары я опоздала.
Катьки рядом уже не было. Прикрывшись одеялом, я приподнялась на подушках. Из прихожей на кухню прошел вчерашний водитель «девятки» Коля с еще одним долговязым и рыжим молодым человеком. Моя подруга, одетая в желтый махровый халатик, их сопровождала. Парни притащили вещи, причем в основном мои. У Катьки в общаге уже почти ничего не оставалось, только на одну спортивную сумку и набралось. А у меня был целый чемодан всякого хлама, одежда, посуда и, кроме того, еще куча учебников, тетрадей и листов ватмана для курсового проекта. Все это было доставлено в Катькину квартиру.
За те пару минут, что я раздумывала, следует ли мне немедленно встать, я искала глазами снятые вчера вещи. Потом вспомнила, что разделась в ванной комнате и до кровати шла в одних трусах. Значит, пока здесь люди, вставать не стоит. Я сползла вниз и накрылась одеялом с головой. Я была готова заснуть снова, но не успела. Катька вернулась с кухни и выпроводила визитеров. Перед тем как входная дверь за молодыми людьми закрылась, я услышала шепот, переходящий в смех, а потом звонкий шлепок — совершено очевидно, оплеуху. Замок защелкнулся, но посторонний шум в квартире не прекратился. Я поняла, что во второй комнате полным ходом идет работа.
Катька подошла ко мне и потеребила сквозь одеяло. Я высунула лицо наружу и увидела, что она протягивает мне точно такой же халат, как тот, что на ней:
- Вставай! Все равно уже не уснешь. Рабочие в семь утра пришли что осталось подкрасить и подклеить, а через полчаса привезут диван и стенку. Собирать будут. Я поэтому вчера и хотела в общаге выспаться.
- Наши вещи уже привезли, я видела! — Я встала, потянулась и нацепила на себя мягкий уютный халат.
- Ага! Все. Даже твои дурацкие ватманы.
- А кто тут дрался? — поинтересовалась я уже на пути в ванную.
Катя хихикнула:
- Это Лешка, трепло, от меня по роже получил.
Я удивилась:
- За что? Они же вещи привезли.
- Шутник он, мать его! Говорит: «Вам, девки, х… в рот не клади!» И добавил, что никогда нам с тобой в рот бы не дал! Будто ему кто-нибудь предлагает! Распустился, блин, дылда рыжая!
Когда я вышла из ванной, Катька ждала меня на кухне с уже вскипевшим чайником. На столе горделиво возвышались стеклянная банка с немыслимо дорогим для меня по тем временам импортным растворимым кофе, пакет молока, хлеб, сыр и колбаса. Я чуть не заплакала от умиления.
- Спасибо тебе, дорогая! Никогда тебе этого не забуду!
- Забудешь, забудешь! Все забывают! Ты с молоком кофе пьешь? — Моя подруга с усилием разорвала угол литрового бумажного пакета по линии перфорации.
Я кивнула и плюхнулась на стул напротив нее.
- Кать! Я, честное слово, просто потрясена тобой и твоими друзьями. Я не верила, что переживу эту ночь. После завтрака, наверное, двину в институт. Не знаю, правда, что там теперь делать. Жить все равно больше негде. В общагу я, наверное, больше не вернусь никогда… Даже если ты права и нас никакая милиция не ловит…
Катька, усмехнувшись, пожала плечами:
- То есть что делать в институте, ты не знаешь?
Я кивнула и надкусила бутерброд с сыром.
- Но тем не менее туда едешь? Где же логика?
Ответить мне было нечего.
- Зачем тебе сейчас это образование? Мы же обсуждали вчера с тобой!
- А что мне делать в этом Серпухове? На колхозном рынке квашеной капустой торговать?
Катька разозлилась:
- А я, по-твоему, что, капустой квашеной торгую? Нет! Я торгую той же электроникой, что и твой отец. Или ты хочешь сказать, что отец твой на капусте поднялся?!
— Но отец — взрослый человек. У него связив разных НИИ были. Он знал, куда компьютеры продавать, и смог найти, где их покупать. Ты тоже ведь, наверное, не с нуля начинала!
При этих словах Катька вздрогнула так, что даже пролила свой кофе из чашки в блюдце.
- Я не с нуля начинала?! — Такой я ее никогда не видела. Она говорила почти шепотом, но глаза ее блестели так, что мне стало не по себе. — Я знаешь с чего начинала? С п… со своей я начинала, вот с чего! У тебя мать бедная, отцом брошенная, да?! Живет в дрянной однокомнатной квартире в Серпухове, да?! Бедная ты, бедная! А у меня мать умерла, когда я в восьмом классе училась. Мой город в Сибири закрытый, спрятанный за колючую проволоку, я тебе даже названия его сказать не могу. Мама на химзаводе работала, в лаборатории. Служила мирному атому. Благодаря тому, что работала она в лаборатории, а не на самом производстве, дожила аж до сорока лет. В цеху мало кто до тридцати пяти дотягивал. Отец во время утечки в «грязь» попал в тридцать два года. Ты знаешь, что такое «грязь»?
- Радиоактивное заражение… ну, типа чернобыльского…
- Правильно. Знаешь. Так вот, он за месяц сгорел. В свидетельстве о смерти написали, что он умер от внезапного сердечного приступа. Мне тогда два года было. И маме тоже острую сердечную недостаточность написали. А у нее, когда она только в больницу попала, из пальца ни капли крови выдавить не смогли. На выпускной вечер в нашей школе все приходили без родных. У многих, как у меня, никого уже не осталось, у некоторых была только мать, а двум девочкам-близняшкам, у которых были и мама, и папа, было страшно неудобно перед нами.
У меня там осталась своя квартира, двухкомнатная, отдельная. Мне до нее отсюда пять часов лететь, а потом еще целый день трястись на спецавтобусе до КПП. Зато там у меня в квартире есть все: прекрасная румынская мебель, шикарные узбекские ковры, прекрасный вид на реку с балкона и на тайгу из окон. Не надо годами стоять в очереди, чтобы получить свой угол. Не надо мыкаться по отделам кадров в поисках работы, а потом таскаться на эту работу полтора часа в одну сторону в битком набитом транспорте. Меня там после окончания института ждет высокооплачиваемая работа на том же заводе, где работали мама и папа. До проходной десять минут пешком от дома. Рабочий день — шесть часов. В магазине — пять видов колбасы и столько же сыра. Очередей никогда никаких…
- Просто сказка какая-то про коммунизм! — улыбнулась я Катьке.
— Да, сказка! Только уже не для меня она, эта сказка!
Она полезла в ящик кухонного стола и вытащила оттуда сигареты и зажигалку. Раньше я Сибирскую Катьку курящей никогда не видела.
- Я этот институт заканчивать не буду. И в дом свой родной, теплый и любимый, не вернусь никогда. Я хочу успеть родить минимум двоих здоровых и наглых детей. Я хочу успеть понянчить внуков. Как только приехала в Москву, я поняла, что по накатанной другими дороге не поеду. Буду выбираться своей колеей, как пел Владимир Семенович Высоцкий. В восемнадцать лет я добралась наконец до этой гребаной Москвы. До этого я была здесь только два раза с мамой по дороге на Черное море. Тогда я маленькая была и ни хрена не помню. Теперь увидела все: грязный, мерзкий, злобный город. Но если уже жить в этой стране, то только в Москве! Или…
- Что «или»?
- Или дальше, на Запад! Ты заговорила о том, кто с чего начал? Твой отец начал с директора своего НИИ, другие — еще с кого-то. Я начала с того, что продала свою невинность! А точнее, выгодно ее обменяла…
- То есть как это — обменяла?
- А вот так, очень просто! У фирмача. Выменяла на персональный компьютер.
- Вот мерзавец!
- Он мерзавец?! Да ты с ума сошла! Он самый лучший мужчина из тех, кого я знаю! Я готова каждый день ему в ноги кланяться. Он спас меня! Я никому об этом не рассказывала! На третий день нашего с тобой житья в общаге я встречала поезд на Ярославском вокзале. Мне подружка передала с проводниками сумку с зимними шмотками. Я, когда поступать приехала, не взяла их с собой. Поезд опоздал на три часа, и в общагу меня после двенадцати не пустили.
- Со мной такое тоже случалось, — сказала я, не уточняя деталей.
Я полчаса звонила и стучала этим пидорасам. Они, видать, киряли там у себя и даже не откликнулись. Реву. Вышла на улицу. Машу рукой всем проезжающим. Останавливается новая иномарка, «Сааб». Я таких тогда еще и не видела никогда. В ней мужик симпатичный, немолодой уже, лет сорока на вид. Говорит по-русски хорошо, но с небольшим акцентом. Я до этого и с иностранцами-то не общалась. Нам, жителям таких городов, общение с иностранцами запрещено под страхом смерти. Статья «Измена Родине» УК РСФСР — не хухры-мухры! Так вот, спрашивает он, куда меня везти. Я отвечаю, что подойдет любой вокзал, который будет ему по дороге. Что уезжать я никуда не собираюсь, а просто надеюсь найти там лавочку, чтобы до утра поспать. Рассказала ему, почему меня не пустили ночевать в общежитие. Он, как потом мне объяснял, решил тогда, что ему знания языка не хватает, чтобы понять. Уж больно ситуация идиотская. И вдруг, уже возле Комсомольской площади, он спрашивает меня, не хочу ли я переночевать у него в квартире в доме Управления дипкорпусом на улице Миклухо-Маклая. Естественно, он пообещал мне полную неприкосновенность. Сказал, что живет там с женой, которая, собственно, и есть дипломат, а он сам — только член семьи дипломата и выполняет здесь исследования для какой-то инвестиционной компании. Он не врал. Даже обещание познакомить с женой, думаю, враньем не было. Уж очень он был обескуражен, обнаружив дома записку, в которой супруга сообщала, что на два дня улетает по делам службы в какую-то среднеазиатскую республику. Он был милый, приятный человек. Я видела, как его смутил таращившийся на нас вертухай-охранник.
Он накормил меня ужином из импортных коробок. Тогда мне это показалось пиром богов! Он угостил меня шампанским и переживал, что у него нет никакого другого вина, а я, может быть, не люблю брют, как не любит его большинство русских. Но я чувствовала только вкус восторга! Я была счастлива, что не провожу эту ночь на вокзале и не вижу загаженных тараканами общежитских стен. Я пила первое в жизни настоящее шампанское, розовое «Перье», а не сладковатую бурду очаковского завода. Он постелил мне на диванчике в кабинете жены чистое белье, а сам, приняв душ, пошел в спальню, пожелав мне напоследок спокойной ночи. А я, сволочь, вышла из ванной и пошла прямо к нему. Сама пошла! Сама! Мне действительно вдруг стало страшно и одиноко спать одной в мрачном, обставленном тяжелой мебелью кабинете…
- То есть, — промямлила я, — это не он, а ты сама…
Катька ничего не ответила, чуть-чуть помолчала и продолжила:
- Знаешь, у меня дома, в моем городе, был мальчик Женя. Он был симпатичный и застенчивый. У него, в отличие от меня, была жива мама. Она буквально молилась на него и очень ревновала, зная, что он в меня влюбился. Я ничего такого к нему не испытывала, но по-человечески он мне очень нравился — заботливый такой, добрый и честный. Несколько лет подряд он каждое утро дежурил у моего подъезда, чтобы вместе идти в школу. На новогоднем вечере в десятом классе признался, что не может жить без меня и мечтает обо мне. И я решила сделать его счастливым, решила ему отдаться. Не дожидаясь ничего: ни свадьбы, про которую он лепетал, ни окончания школы. Любишь меня — получай! Только люби, люби! Я подготовила все сама, пригласила его поужинать со мной в тот день, когда мать его заступала на ночное дежурство. Она работала каким-то начальником в системе охраны. Я купила самое дорогое вино, которое у нас продавалось, — розовый крымский мускат. Сама дрожала от страха, но, видя, как он напуган, своими руками раздела его и уложила в постель…
- И что же… — спросила я, глядя на внезапно выступившие на Катькиных глазах слезы.
- У него на меня не встал, — всхлипнула она. — Я ласкала его, как могла, целовала от затылка до пяток. Его сморщенная, затянутая на конце кожицей писька болталась, как обрывок веревки. Гладя его, я вообще не нащупала у него яички. Он заплакал и сказал, что они у него с рождения не вышли из брюшной полости. Пока был жив заметивший неладное отец, они ходили пару раз к врачу. В больнице сказали, что эта болезнь называется евнухоидизм, и прописали уколы гормонов. Но уколы не помогли. Вскоре у отца, работавшего на обогащении расщепляющихся материалов, обнаружили саркому, и он быстро умер. А с матерью Женя обсуждать свою беду стеснялся. Я сказала ему, что это все ерунда и я спасу его, что мы поедем к лучшим докторам в Москву или в Ленинград. Его непременно вылечат, и он еще станет трахать меня так, что я буду стонать и выть и буду сама не рада, что досталась такому ненасытному мужику. Мы говорили ним всю ночь. Мы целовались, плакали и смеялись. Он ушел от меня в шесть часов утра почти счастливый! — Катька обхватила голову руками и долго молчала, может быть, даже минут пять.