Отрывок из книги «Музыкальная анатомия поколения независимых»
(Из интервью с Юрием Юровым, который работал в квартете «Электрон»)
«…С «Электроном, — он рассказывает журналисту, — мы объездили тогда почти весь Советский союз, но никогда не были в Средней Азии. Там я побывал только с Магомаевым. И никогда мы не были в Армении и в Молдавии. А вот Россию мы объехали всю.
— А как Вы вышли на Магомаева?
— Это не мы, Магомаев на нас вышел. У нас был общий хороший друг Толя Горохов, который для Магомаева собирал коллектив. Это Горохов, который пел у Олега Анофриева «ничего на свете лучше нету.», осла он там пел. Это он придумал позвать нас, поскольку «Электрон» был очень модным тогда ансамблем. Мы работали в Новомосковске, как вдруг Валерку вызывают к телефону. Поговорил и возвращается: «Я сейчас разговаривал с Магомаевым. Он предлагает нам срочно вылететь в Тбилиси на концерт». Мы бы и рады, но что ж мы, мы же люди подневольные, мы же в филармонии работаем, а звонки не прекращаются. Вскоре к нам в Липецк приехал представитель азербайджанского министерства культуры — Магомаев в Азербайджане работал — и начался торг. И директор спрашивает администратора: «А что мы за это будем иметь? Ну, хоть концерт-то Магомаев сделает в Липецке?» «Конечно, — пообещал администратор, — о чем речь!» Ну, конечно, никакого концерта он в Липецке не сделал, ну и не очень-то было нужно. Работа с Магомаевым — это сплошной праздник. Ведь где бы ты не работал, нас принимали на правительственном уровне. Жили мы в лучших гостиницах, ключи от номера нам давали на аэродроме, а чемоданов я никогда сам не таскал. В начале концерта мы играли пару вещей, а потом пел Магомаев….
…У нас был руководитель в «Электроне» Валерий Приказчиков, но он всё время почему-то все делал сам. В 1966-м году наш ансамбль распался сам по себе. Произошло это из-за того, что Приказчиков… сочинял слишком много своей музыки. Мы же с Морозовым были очень продвинуты в смысле современной музыки, поэтому постоянно говорили ему: «Валера, в мире сколько прекрасной музыки, почему мы играем только твои вещи?!» Он возмущался: «А как же «Битлы»?! Они ведь играют свои песни! Значит, и мы должны играть свои!» Это была его коронная фраза». Так и было. Валерка развалил немножко всё наше дело, потому что очень все на себя тянул. И Александр Градский с нами работал одно время.
Кстати, позже у Приказчикова в «Новом Электроне» некоторое время даже Алла Борисовна Пугачева работала.
— А Градский у кого работал?
— У нас. Градский появился так. Мы бичевали, кажется, по Владимирской области и встретились там с другим коллективом, с которым обменялись гитаристами. Наш был алкоголик, и мы долго думали: что бы с ним сделать? И вот встречаемся с другим коллективом. И те нам говорят: «О, ребята! Какой у вас гитарист отличный! Давайте поменяемся гитаристами, а то наш кроме «Битлов» ничего не признает!» Это и был Саша Градский. Но вскоре выяснилось, что мы променяли шило на мыло. С ним было очень тяжело. Тем не менее, надо ему отдать должное. Он прекрасный музыкант! А вскоре у нас появился замечательный вокалист, который пел, может быть, даже лучше Магомаева. Это Лев Пильщик». Он, кстати, потом уехал в Израиль, потом в Америку.
Его попадание к нам было совершенно замечательно. Он работал у Эдди Игнатьевича Рознера, когда Пашка Слободкин вдруг задумал создать группу «Веселые ребята». Мы жили в Туле, в гостинице, и туда приехал Слободкин: «Ребята, я нашел запредельного вокалиста!» Перед концертом мы устроили небольшую импровизацию, а после и уговорили Левку остаться с нами. «Лева, мы — «Электрон», а твой Пашка — простой аккомпаниатор! Когда это он еще сделает свой ансамбль! А тут, считай, мы — «Shadows», а ты — Клифф Ричард!» Левка был, конечно, потрясающий певец. Он обладал уникальной способностью: не зная ни одного языка, мог спеть китайскую песню на китайском с китайской музыкой или итальянскую — с итальянскими словами, которые он воспринимал на слух. Он был очень музыкален. Люба Успенская поет: «Пойдем, послушаем русского Тома Джонса.» Это про него, про Левку. Он действительно обладал и этим тембром голоса, и схожей экспрессией. Я был у него в Америке.».
— А ещё в книге про меня рассказывается, — добавляет Владимир Морозов. — В свое время они — «Электрон» — искали барабанщика, и нашли меня, у которого — по их словам — были «хорошие руки, с хорошим ритмом». Барабанщику очень важен ритм. Научить можно играть во что хочешь, но если у тебя нет ритма, то это очень, очень трудно.
Судьба барабанщика
(Интервью газете «Спорт Экспресс» 30 октября 2009 года).
Владимир Морозов — прекрасный джазовый музыкант. Но нам, корреспондентам спортивной газеты, интереснее было другое — его умение дружить. А друзей у него столько, что устанешь перечислять.
Морозов приехал в редакцию «СЭ» с двумя альбомами. Вместе рассматривали старые фотографии. Вот он с Кобзоном, вот с Магомаевым, вот с друзьями-хоккеистами — Кузькиным и Рагулиным.
Мы проговорили два часа. Потом 66-летний Морозов сел в «Лексус» и уехал. Оставив в подарок диски и огромное впечатление. От историй, которые кажутся невероятными.
Магомаев и футбол
Как-то на стадионе «Юных пионеров» выбирали в футбольную секцию троих из ста мальчишек, — вспоминает Владимир Морозов. — Бил я только с правой, а тут тренер говорит: давай, мол, с левой. Набрался я наглости, ударил — и попал в этого самого тренера. Стал одним из трех счастливых. Но в 61-м году музыка перевесила. Работал с Майей Кристалинской, Муслимом Магомаевым, Иосифом Кобзоном, Андреем Мироновым. Играл соло в знаменитом квартете «Электрон» — где была первая бас-гитара в Советском Союзе.
— Но к футболу не охладели?
Обижаете! Когда приехали с женой дачу смотреть, я как увидел лесок и поле, сразу говорю: покупаем. На дом даже не взглянул. Потом к нам приезжали Саша Рагулин, братья Голиковы, Витя Кузькин, Олег Зайцев — мои приятели. И со всеми там мяч гоняли. А женой моей была народная артистка Александра Стрельченко. Что «народная» — очень важно.
— Это понятно.
— Ничего вам не понятно. Важно потому, что мы с ней сами имели право выбирать место гастролей. Такая привилегия. И я выбирал города, где на футбол или хоккей сходить можно.
— Самый фантастический концерт, в котором участвовали?
— В Минске Магомаев пел во Дворце спорта. 10 тысяч человек в зале и столько же — на улице. Я из гостиницы отправился пешком, решил прогуляться — и не мог прорваться на концерт.
— Как вывернулись?
— Стал задираться к майору милиции. Меня скрутили — и доставили как раз туда, куда надо было. К служебному входу, где меня и отбило местное начальство. За две минуты до начала выскочил на сцену.
Наутро Муслим захотел в футбол сыграть — так во дворце специально разобрали часть трибун. Играл наш «Электрон» против его ансамбля «Гайя». Мы победили, и Магомаев со мной дней пять не разговаривал. Проигрывать вообще не умел.
Там же, в Минске, шел тур женского чемпионата СССР по волейболу. «Динамо» играло против «Нефтчи» с великой Инной Рыскаль. Муслим со свитой болел за бакинок, мы — за «Динамо», а я еще достал барабан — и грохоту было на весь зал. Вот здесь Магомаев обиделся крепко.
— Говорят, курил он много?
— Очень! Но пел все равно божественно. Из-за границы чемоданами привозил «Мальборо». Других сигарет не признавал.
— Барабан — оригинальная альтернатива футболу…
— В моем дворе на Пресне жил барабанщик — я таскал ему инструмент. И получал от этого громадное удовольствие — я был при джазе, который обожаю. Так и втянулся. Я не могу запомнить даже куплет из песни, но на мелодии у меня феноменальная память. Помню все, что было сыграно за последние шестьдесят лет. Все мелодии мира.
— Кого-то встречали с такой же памятью?
— Кобзон. Не знаю, кто еще помнит пять тысяч песен. Музыканты у него чудесные, на лету схватывают. Я с Кобзоном три года отработал. Хоть знакомы лет сорок.
— Везло вам на людей.
— Это точно. Взять, к примеру, Миронова. Эстет. Прихожу к нему домой в половине десятого утра — Андрей сидит. «Мальборо», кофе. Без одной минуты десять вскочил, за минуту собрался — умчался на репетицию. А перед концертом весь красный бывал от волнения. Меня посылал глянуть — публика есть? Возвращаюсь: «Зал битком». Миронов выдыхает: «Слава богу». А концерты были такие по составу!
— Какие?
— Открывает Святослав Рихтер, вторым номером Николай Сличенко, следом басни читает Игорь Ильинский, потом Магомаев. Закачивает отделение «Березка», а после перерыва выходит Леонид Утесов.
— В Минске Магомаев пел во Дворце спорта. 10 тысяч человек в зале и столько же — на улице. Я из гостиницы отправился пешком, решил прогуляться — и не мог прорваться на концерт.
— Как вывернулись?
— Стал задираться к майору милиции. Меня скрутили — и доставили как раз туда, куда надо было. К служебному входу, где меня и отбило местное начальство. За две минуты до начала выскочил на сцену.
Наутро Муслим захотел в футбол сыграть — так во дворце специально разобрали часть трибун. Играл наш «Электрон» против его ансамбля «Гайя». Мы победили, и Магомаев со мной дней пять не разговаривал. Проигрывать вообще не умел.
Там же, в Минске, шел тур женского чемпионата СССР по волейболу. «Динамо» играло против «Нефтчи» с великой Инной Рыскаль. Муслим со свитой болел за бакинок, мы — за «Динамо», а я еще достал барабан — и грохоту было на весь зал. Вот здесь Магомаев обиделся крепко.
— Говорят, курил он много?
— Очень! Но пел все равно божественно. Из-за границы чемоданами привозил «Мальборо». Других сигарет не признавал.
— Барабан — оригинальная альтернатива футболу…
— В моем дворе на Пресне жил барабанщик — я таскал ему инструмент. И получал от этого громадное удовольствие — я был при джазе, который обожаю. Так и втянулся. Я не могу запомнить даже куплет из песни, но на мелодии у меня феноменальная память. Помню все, что было сыграно за последние шестьдесят лет. Все мелодии мира.
— Кого-то встречали с такой же памятью?
— Кобзон. Не знаю, кто еще помнит пять тысяч песен. Музыканты у него чудесные, на лету схватывают. Я с Кобзоном три года отработал. Хоть знакомы лет сорок.
— Везло вам на людей.
— Это точно. Взять, к примеру, Миронова. Эстет. Прихожу к нему домой в половине десятого утра — Андрей сидит. «Мальборо», кофе. Без одной минуты десять вскочил, за минуту собрался — умчался на репетицию. А перед концертом весь красный бывал от волнения. Меня посылал глянуть — публика есть? Возвращаюсь: «Зал битком». Миронов выдыхает: «Слава богу». А концерты были такие по составу!
— Какие?
— Открывает Святослав Рихтер, вторым номером Николай Сличенко, следом басни читает Игорь Ильинский, потом Магомаев. Закачивает отделение «Березка», а после перерыва выходит Леонид Утесов.
— Между собой ладили?
— Это надо было видеть. Школа жизни. В крохотной комнатке — 15 артистов. И женщины, и мужчины. Шульженко укладывает прическу, входит Райкин: «Клавочка, можно стульчик?» — «Бери, Аркаша». Никаких капризов. Они пели, бедные, в трамвайные микрофоны. Если нет голоса — на сцене делать нечего. Сегодня смотрю на Баскова. Был бы действительно классным певцом — работал бы в Большом театре. Где надо лежать в шубе на боку и петь Онегина три часа. А он — не умеет.
Рагулин и «Волга»
— Давайте о спорте. В 60-70-е на хоккей не попасть было.
— Я с Анной Синилкиной, директором Дворца спорта, дружил. Благодаря ей все время сидел рядом с большим артистом Николаем Крючковым.
— Тестем хоккеиста Александрова.
— Только не Вениамина, а Борьки. Отлучаемся с Крючковым в буфет, я за ЦСКА болею, он — за «Спартак». К трибунам прислушиваемся. Если тоненько голосят — значит, «Спартак» забил. Если басят — ЦСКА. «Опять ваши пропустили, Николай Афанасьевич». Крючков хрипит в ответ: «Да я, Володька, и сам слышу». В углу рта всегда папироску держал. И прожил 83 года, между прочим. Смешнее всего было, когда мы с Крючковым на ташкентском рынке оказались.
— Это еще как?
— Приехали на фестиваль Азии и Африки. Идем по рынку. Крючков — народный артист, лауреат всех премий. Какой-то узбек его узнал, ахнул: «Это ты?!» — «Я. А что?» — «Бери все!
Бесплатно бери!» Но тащить-то не Крючкову, а мне. Пока сновал туда-сюда до машины, Крючков с узбеками пошептался о чем-то. Говорит администратору: «Мотя, я не лечу. Поездом поеду».
— Почему?
— Наутро провожаю его на вокзал — и вижу картину: узбеки катят телеги, полные винограда, груш, дынь… Загрузили так, что Крючков ехал в СВ сидя. Лечь не мог. Все было завалено, и никаких денег с него не взяли.
— Про зятя что-то рассказывал?
— Александров не очень ему нравился. Не одобрял он этого выбора. Когда Борю взяли в ЦСКА — нарадоваться не могли. А потом выяснилось: гуляка. Хоть талант был такой, что команду целиком мог обыграть. Крючков мне больше про Бернеса рассказывал, чем про зятя.
— Любопытно.
— Сталин любил и кино, и артистов. И вот получает Бернес за «Темную ночь» Сталинскую премию. В том фильме — «Два бойца» — еще и Борис Андреев играл. Он и направился к вождю первым за наградой. Руку пожал, отошел в сторону. Смотрит, как будут вручать Бернесу. А Сталин возьми да и начни расспрашивать: «Марк Наумович, что собираетесь делать с премией?» — «А сколько денег, Иосиф Виссарионович?» — «Сто тысяч» — «Пожалуй, отдам ее на детей-сирот.»
— Что Сталин?
— Покачал головой: «Молодец. Дать ему вторую премию». Андреев побледнел: «У-у-у, и тут обошел.» У Бернеса за один фильм — две премии!
— С футболистами вы тоже общались?
— Конечно. С Игорем Численко, например, лет пять подряд ежедневно выпивали.
— Однако. Шампанское пили?
— Водку. Численко уже не играл, работал на озеленении города, катался на специальной машине вдоль Ленинградского проспекта. Жил он возле гостиницы «Советская», а она для музыкантов как клуб была. Я по семь раз успевал туда заскочить.
— Ну у вас и рекорды.
— Численко приходил: «Вова, я много не буду. Фужера хватит». Наливаю ему 250 грамм водки, он — хлобысть, и уходит. Не закусывал. И всю жизнь чувствовал себя обиженным. Незадолго до смерти прибежал счастливый: «Мне «заслуженного мастера» дали! Отари Квантришвили посодействовал».
— Но особенно близки вы были с хоккеистами тарасовскои поры?
— Да. Тарасова при всей его жесткости ребята уважали. Как-то на бегах при мне встретились Эдик Иванов и Володька Дианов, тоже неплохой хоккеист. Иванова только-только Тарасов убрал из ЦСКА. Еще вчера человек играл в сборной — а сегодня черте где. И вот Володька ляпнул Эдику: «Этот ваш Тарас, такой-растакой.» Иванов его чуть не удушил, мы сдержали: «Ты что про Анатолия Владимировича сказал?!»
— Дружили с Рагулиным?
— И с Кузькиным. За стадионом Юных пионеров была фабрика-кухня, где по вечерам играли джаз. Кузькин с Рагулиным его очень любили. Я там солировал. Как-то ребята пригласили за стол, с ними был и Витя Коноваленко. С этого момента началась наша дружба. Кстати, Рагулин был у меня свидетелем на свадьбе, которая состоялась в день его рождения — 5 мая. Вместе всегда и справляли.
В 73-м — после того как Рагулин стал десятикратным чемпионом мира — министр обороны Гречко подарил ему «Волгу». В Горький за машиной с Сашей отправился и я. Об этом попросила его первая жена, актриса Люда Карауш. Думала, со мной Рагулин не сорвется. Заодно автомобиль помогу перегнать.
— На чем добирались?
— Туда — поездом, обратно — на «Волге», которую Саше предложили забрать с завода. Договорились встретиться у вагона. Вижу, идет Рагулин с клюшками.
— Клюшки-то зачем?
— Кому-то в подарок. Клюшек у него было навалом. В основном «Титан». Представители этой фирмы дали Рагулину 500 долларов, чтоб играл их клюшкой.
Так вот, Рагулин в Горький не только клюшки вез. Еще шесть бутылок виски — тоже в подарок. Ну и нам в дорогу взял водки с шампанским. А я — коньяка. Утром на вокзале таксисты, увидев самого Рагулина, обомлели: «Ребята, вам куда?» Саша плюхается на заднее сиденье и говорит: «Шашлычная у вас в городе есть?»
— Забавно.
— «Ты что, — кричу, — какая шашлычная? Нам же машину забирать и вечером — за руль». Поехали в заводоуправление. Сидим с начальством, пьем тот самый виски, через пятнадцать минут на пороге появляется Коноваленко — слух о приезде Рагулина разлетелся быстро. Витя в Горьком был король, конечно. Говорит: «Пойдем на завод, выберешь «Волгу» прямо на линии». Я удивился: «Зачем? Вон, под окном 600 новых машин — бери любую».
— И какую взяли?
— Как просила Люда — цвет «белая ночь». Правда, первое, что я сделал, — случайно антенну сломал. На моих «Жигулях» она выдвигалась иначе. Ничего, сразу предложили другую «Волгу». А Коноваленко неугомонный: «Надо обмыть. Халаичев, Чистовский и Сахаровский ждут». Это знаменитая первая тройка горьковского «Торпедо». Деваться некуда — едем в ресторан на новой машине, по пути кому-то клюшки раздаем. Сидим часа четыре. Вдруг Витя сообщает: «А теперь — на природу. Тут неподалеку партийные угодья, я позвонил — второй секретарь ждет. Сети уже закинуты». Я хватаю Рагулина за рукав: «Саня, какие угодья? Завтра в 10 утра прием у Гречко». Это Люда научила. Сказала: «Если почувствуешь, что Саша срывается, говори — завтра прием у Гречко».