— Не пора! — категорично (а если быть честной, то попросту сварливо) заявляю я. — Два невыспавшихся, голодных и усталых человека — это ровно на два больше, чем мы можем себе позволить в пустыне… как она, кстати, называется?
— Мы называем ее просто Внешней Пустыней или Пустыней За Оградой, — отвечает бледный и несколько очумелый после сантерии отец Франсиско. — Другого названия у нее нет.
— Так вот, на дорогах Внешней Пустыни нет ни кроватей, ни умывальников, ни жареной свинины. А здесь — есть. Все, кто нуждается в еде, мытье и нормальном сне, тут и останутся. А все, у кого шило в… хвостовом плавнике, могут отправляться вперед, зайти подальше в пески и посмотреть, так ли ужасна наша участь, как я распинаюсь!
Теперь надо бросить многозначительный взгляд на бабку и смотреть, пока она не отведет глаза. Причем пристыжено.
Отведет, она, как же. Таращится на меня с такой гордостью, словно я ей Ирландию обратно отвоевала.
— Ну, Адочка, — мурлычет она, — уела старуху!
Все равно. Пусть говорит, что хочет. Марк и Фрель должны отдохнуть. Мы и так много на них навалили. А пустыня не пощадит ни людей, ни нас. Чем-то она меня пугает, эта пустыня. Чем-то помимо отсутствия воды.
* * *Ах ты дрянь!
Все-таки мы, женщины, никакие бойцы. В минуту опасности нас захлестывают эмоции. Ярость наша выглядит так, словно на наших глазах кот-ворюга обгладывает гуся, любовно зажаренного и украшенного к приходу гостей петрушкой и подрумяненными яблочками. И вот, пожалуйста: зеленые веточки киснут на полу в лужах пролитого жира, потоптанные яблочки бесформенными комками украшают некогда чистую кухню, а золотую хрустящую грудку покрывают рваные кусаные раны. Если сейчас в дверь позвонят — кот останется жив. Но если у хозяйки хотя бы пара минут в запасе, велика вероятность, что она встретит визитеров с кошачьим трупом наперевес.
Разгневанной женщине недостает понимания: противник может быть опасен, а уже причиненный ущерб может увеличиться во много раз. Даже если противник — всего лишь кот без связей в высших сферах.
К горлу подкатывает черная волна гнева, но я осаживаю себя: прекратить! У этого штукаря тысячи фортелей в запасе. Он умело притворился Нуддом. А где сам Нудд? Вот о чем думать надо! Не о мести за очередной обман!
— Где сильф? — отрывисто спрашиваю я. Видар начинает глумливо хихикать. Фу, какая дешевая провокация. Умение глумливо, злорадно, ехидно, издевательски, презрительно ухмыляться, хихикать, ржать, посмеиваться людям доступно едва ли не с рождения. И они совершенствуют его всю жизнь, отыскивая больные точки на душе собеседника с неподражаемой меткостью. Видару в жизни не состроить такой рожи, на какую способна моя бабуля или моя шефиня. Уязвить меня? Молод ты меня уязвлять, плод ты фантазии!
— Не трать время. Скажи — и перейдем к военным действиям.
— А если не скажу?
— Все равно перейдем. — Я помолчала, собирая разбредшиеся стада аргументов. — Да знаю я, знаю, что ты надеешься продать мне эту информацию. Задорого. Только я и так понимаю, где он. Не в замке, потому что его в подземелье не удержишь. Его вообще нигде не удержишь — после того, как он вспомнит, кто он есть. Вот и получается, дорогой мой доисторический хитрец, — вздыхаю я с такой материнской жалостью, что Видара передергивает, — что есть только одно место, где Нудд может быть.
— И где же? — Он еще трепыхается, он старается держать лицо, древний и вечно молодой интриган, ждущий, когда же наступит его время, его золотой век, обещанный после того, как вся божественная элита сгорит в огне Рагнарёка… Дивная эпоха второстепенных богов. Смена состава.
— А вот этого я тебе не скажу. — Я уже открыто смеюсь. — Если угадаю — будет тебе сюрприз, мальчик. Ты первым не захотел ПРОСТО ВОЙНЫ. Вашей исконной войны богов, со смешными хитростями, с водевильными переодеваниями, с плутовством в духе Локи, с детскими шалостями… Ты захотел войны ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ. С подлостями, интригами, шантажом и подкупом. Чтобы не знать, с кем разговариваешь — с верным человеком или с предателем. Ты можешь принять любое обличье и бегать вокруг меня в образе крестьян-трактирщиков-болотниц…
Лицо Видара ничего не выражает. Он понял, какие будут правила.
— …а я могу пойти в любую сторону и предпринять любые действия, потому что законы чести мне неведомы, я не презираю низших божеств, я не благоговею перед высшими и Рагнарёк для меня не гибель, а просто… — я неопределенно повожу рукой в воздухе, — …шанс испытать вот это.
И я достаю из воздуха совершенно неотъемлемый атрибут этого мира и этой беседы. Меч. И конечно же, магический и неотразимый.
Клив-Солаш[30], по идее, должен быть гигантской железякой с вычурным орнаментом от режущей кромки до самого яблока[31]. Я могла бы, скажем, эффектно на эту железяку облокотиться. Но не более того. Не знаю, отчего ЭТО влезло мне в руку. Я и не знала, чем закончу фразу. Собиралась ляпнуть что-то про конец игры и возвращение в реальность. Но, видать, высшие силы, которые здесь истинные хозяева, не желают, чтобы Видар надеялся на мое убытие в иные миры.
Оттого-то мне прямо в ладонь и лег удобный, словно джойстик, черен, пальцы сжались и лангет[32] прикрыл большой палец. Меч поместился в руке удобнее театральной сумочки. А весил примерно столько же. Впрочем, все без толку. Фехтовать я не умею и не уверена, что жалкие познания о холодном оружии, наспех усвоенные в коротком туре по замкам Европы, дадут мне хотя бы пару минут отсрочки, если начнется бой. ЕСЛИ начнется.
Я врушка похуже любого Локи. Я галерейщица, я покерщица, я интриганка. Я разговаривала с грузчиками, дизайнерами, коллекционерами и помощниками министров. Я клялась и умоляла, я блефовала и гнула пальцы. Я лгала, лгала, лгала десятилетия напролет. Я — женщина, наконец. Мне не привыкать дурачить мужчин.
И на хрена мне вообще меч? Разве что вот, опереться на гарду и ухмыльнуться во весь рот:
— Смотри-ка, что тут у нас? Ой, ну надо же, легендарное сокровище Дану, Клив-Солаш! Видно, почуял, какую опасность ты представляешь для друга нашего Нудда! Ну давай, доставай свой молот Мьёльнир[33], сын Тора, которому папочка никогда не позволял играть с его молотом! А то, говорил он, улетит мое капризное оружие, да как даст не по той голове! Или, что еще хуже, никогда не прилетит обратно. С ним, говорил твой папа, надо уметь обращаться. Ну, ничего, к Рагнарёку научишься. Или после. А пока отдай, Мьёльнир детям не игрушка! Зато мне и учиться не надо. — Я делаю вращающее движение кистью — и меч описывает свистящий серебряный круг, похожий на работающую дисковую пилу. Видар против воли отшатывается. — Я могу тебя просто убить. Зарезать. Безоружного. По-людски. Ты же знаешь, я человеческая женщина, мне на божественные почести и на воинскую честь плевать, я просто самка, защищающая свое гнездо. Это — мое гнездо, я свила его для себя. А ну пш-шел вон, с-сопляк! — последние слова я шиплю со всей силой не выплеснутой до сих пор ненависти.
Видар взмывает в небо, в прыжке превращаясь в крючконосую аспидно-серую птицу. Сбежал. Эй, парень, не надейся, что обманул меня! Ты вернешься, я знаю — в любом человеке, в любом звере, в любом бревне я буду подозревать тебя, вездесущий ты мой… Втыкаю лезвие в землю и сажусь рядом, размышляя: и куда мне теперь девать этот «подарочек»?
* * *Люди накормлены, умыты и уложены спать. Они спят деловито, точно солдаты накануне тяжелого похода, да так оно и есть, — они солдаты, а мы им не отцы-командиры и не матушки-бригадирши. Мы — просто несколько растерянных духов, которым не требуется ночной сон, зато требуются новые идеи.
Свайное поселеньице погружено в полную, допотопную темноту. Черное море от черного неба отделено лишь лунной дорожкой, которая истончается в нитку и уползает за горизонт. Локоны Иеманжи полощут по волнам, коса у нее, как у Морка — дли-и-и-инная… Наверное, к образу Иеманжи ближе всех Амар, наша водяная вёльва[34].
Спросить разве у нее: что нам делать-то? Уходить из-под эфемерной защиты родных волн вглубь песков, надеясь, что и там море нас не оставит? Тащиться вдоль побережья, планомерно обходя все селитряные пустоши, дыша их ядовитыми испарениями и ожидая новых ужасных чудес?
— Ну что, — подсаживается к нашей притихшей компании Мореход, — решились?
— Страшно. — Морк откровенен, как может быть откровенен только очень храбрый человек… фомор. Ему незачем изображать неустрашимость. Ему незачем украшать себя похвальбой. Он в жизни перед опасностью не отступал.
— Не бойтесь. Море в этом мире — везде. — Мореход тоже на удивление откровенен. Не говорит загадками, не пугает, не улыбается в бороду вместо прямого ответа. — Давайте вашего друга позовем.
— Кого это? — вскидываюсь я. — Будить никого не будем! Им отдохнуть надо.
— Не бойтесь. Море в этом мире — везде. — Мореход тоже на удивление откровенен. Не говорит загадками, не пугает, не улыбается в бороду вместо прямого ответа. — Давайте вашего друга позовем.
— Кого это? — вскидываюсь я. — Будить никого не будем! Им отдохнуть надо.
— Нет, я про другого друга. — Он поднимается на ноги и машет рукой, в которой откуда-то появляется фонарь. Точно подкупленная береговая охрана подзывает контрабандистов. И сразу же к берегу причаливает шлюпка. Песок скрипит под ногами… Мэри Рид. Конечно же, Эшу Аровоже, проводник духа моря, кто еще это мог быть, как не ты?
— Весь вечер на рейде болтаюсь, удивляюсь, что до сих пор не поймали! — сердито заявляет пиратка и обводит нас глазами. — Привет! — кивает она Гвиллиону, как старому знакомому. — Ну как, с добычей?
— О чем она? — изумляется Мулиартех.
— Наверное, о склочных старых пердунах, вселившихся в нашего Фреля, — бурчит Морк.
— Они — полезные пердуны! — хохочет Мэри. — Они вас куда угодно проведут и любому из нас путь откроют, если сами всю работу за вас не сделают!
— Узнать бы еще, что за работа такая… — философски изрекает Гвиллион.
— Тебе ли не знать, Огун или как тебя на самом деле звать, — подмигивает пиратка. — Ты среди нас самый сведущий.
— Да в чем сведущий-то? — изумляется дух огня.
— В военном деле. — Мэри произносит это слово с таким удовольствием, точно всегда мечтала служить в военном флоте.
Война. Вот как. Идешь себе, значит, идешь по песочку, предвкушаешь впереди оазис, озеро, пальмы, простую здоровую пищу и теплый прием со стороны бедуинов каких-нибудь, а там тебя поджидает… война? Все мы, в едином порыве, ежимся от нехороших предчувствий. Нас только шестеро! И двое, что бы ни говорил Гвиллион святому отцу, смертны. Если в них попадет стрела или пуля… А если в нас? Что будет с нашими, живучими, но отнюдь не несокрушимыми фоморскими телами? Гвиллион, конечно, может рассыпаться в песок или свиться огненным смерчем, а потом вернуться в прежнюю форму, но мы гибнем, если не успеваем уйти водяной тропой.
А главное — ЧЬЯ это война? Не наша. Тогда чья? Может, скажешь, Мэри, якорь тебе в зубы, Рид?
— Мы ведь постоянно цапаемся, — издали начинает пиратка. — Вечно у духов какие-то разборки, передел территорий, выяснение, кто кому больше с начала времен задолжал…
— Всё как у людей, — усмехается Мореход. — Ты главное говори, главное.
— А ты почаще перебивай — я и к утру не закончу! — огрызается Мэри. — Море гневается на эту самую синьору Уия, которая на самом деле одержима сущностью по имени Помба Жира, великой мастерицей мужчин ловить и в своих целях использовать. И в отличие от Матери Вод, ни любви, ни ответственности, ни жалости для нее не существует. Сейчас у нее есть идея, как присвоить себе всю эту пустыню…
— Да пусть забирает, сделает одолжение! — рычит Мулиартех. — Кому нужна эта чертова прорва песку и соли?
— Ты не понимаешь, — мягко возражает Мэри. — Эта пустыня — не просто мерзкое место, где ничего не растет. Это ОЧЕНЬ ВАЖНОЕ мерзкое место, где ничего не растет. Граница между мирами, вот что она такое. Полоса отчуждения. Тот, кто ее захватит, получит огромную власть. Ни мы, ни ваши люди по ту сторону мира не будут в безопасности.
— Не было печали — духи накачали, — ворчит Мулиартех. — Наши люди? — запоздало соображает она. — Кто? Мирра? И Нудд, старый пройдоха, тоже влип?
Мэри многозначительно кивает.
— Зря я их отпустила, зря… — бормочет Мулиартех. — Девчонка совсем неопытная, Нудд вообще боец никакой, у них там и своих проблем хватает, а тут еще в пограничники записывайся, охраняй себя от этой Помбы.
— Помба Жира, — веско говорит Мэри, — легко находит себе сторонников в любом мире. В море Ид ее сила — в каждой капле.
Еще бы. Если она — повелительница секса, то в подсознании она — персона грата на любом острове. Нет людей, которые ей не подвластны. Надо только довести эту власть до готовности пожертвовать ВСЕМ ради любовных утех. Только Мирра — крепкий орешек. У этой девицы либидо под жаждой власти еще в детские годы похоронено. Она свой любимый-дорогой контроль над ситуацией за аморальные наслаждения не продаст. Скорее мы, две влюбленных парочки, склонимся перед Помба Жирой без единой мысли в голове. Вся надежда на Марка и Фреля. Из них-то парочка не получится… надеюсь.
Как же все запуталось! Мы шли сюда, чтобы узнать, что нам, фоморам, готовит неведомая, опасная человеческая любовь. А наткнулись еще и на необузданный секс, войну между духами и границу между вселенными. До чего интересная жизнь нас ждет! Только, боюсь, короткая.
— Чем же нам помогут Легба и Каррефур? — спрашивает Морк по существу.
— Они — ваше главное оружие, чтобы обуздать Помбу Жира. Один из них — вторая ее сторона, господин и повелитель, второй — дух несчастий, который создаст ей любые проблемы, по вашему выбору. Надо только подобраться к ней поближе, успокоить ее подозрения. Она надеется заполучить вас четверых со всеми потрохами — духов моря и огня, могучих и, гм, несвободных сердцем. Смертных она в расчет не примет. Вы — ее самая желанная добыча, а эти двое — так, повод залучить вас к себе во дворец.
— А у нее целый дворец? — оживляется Гвиллион.
— Еще какой! — округляет глаза Мэри. — Подобающий истинной властелинше!
— Чтобы стать полноценной властелиншей, ей придется уничтожить не только законных демиургов — Мирру и Марка, но и меня, — подает голос Мореход.
— Так и было задумано! — торжествующе заключает Мэри. — Тебя не будет, Иеманжа запрется в гротах, в которых и без того сидит безвылазно, демиурги — только люди, что они понимают в тонкостях божественных разборок?
— Всё! — раздается голос Морехода. — Всё. Потому что они эти разборки и придумали. И вас они придумали. И меня.
Глава 4. Я пожалуюсь твоей маме!
Если я хоть ЧТО-ТО смыслю в законах жанра, сейчас эта железная дрына должна уменьшиться до размеров авторучки, или раствориться в воздухе, или зависнуть над дорогой, указуя кратчайший путь к спасению Нудда… Не тащить же мне ее назад, по осточертевшему небесному мосту! У меня от него ощущение, как от дорожек в аэропорту — полу-едешь, полу-идешь по бесконечной, едва ползущей ленте, в руках у тебя тяжести, впереди у тебя дорога, на сердце у тебя печаль, и намертво застывшее «сейчас» не пускает тебя в кажущееся недостижимым «потом»… А когда лента подъезжает к вратам в желанное «потом», кажется, что все случилось слишком быстро.
Эх, с каким удовольствием я предалась бы рефлексиям! Как глубоко ушла бы в воспоминания об особенном, предполетном неуюте аэропортов, откуда небесные мосты ведут на другую сторону тверди. Но мне надо вернуться на поляну, поросшую жемчужно-белыми лотосами. Нудд там, в болоте забвения. Хитрюга Видар отыскал оружие против всемогущего врага внутри самого врага. Обеспамятевший Нудд может сидеть там у ног… у ног… у чьих ног он может там сидеть?
Да, черт возьми, да! Видар прав, я ни черта не помню из взаимоотношений скандинавских богов, которые так нравились мне… в детстве. Я читала про них взахлеб и безбожно путала все, что прочла. А потом я устроила уютный заповедник для жестоких и высокомерных языческих идолов, не задумываясь о том, что они натворят с моей вселенной, оставшись без всевидящего ока и всепорющей руки. И, теперь, чтобы справиться с ними, мне необходимо вызнать кучу деталей про их семейное и общественное положение. И в первую очередь про Видара. Вот только у какого, простите, жреца мне узнать все подробности? Будь у меня время, я бы отправилась в ближайшее святилище, вперлась бы прямо с мечом, приставила бы служителю языческого культа острие к горлу и велела прочесть на память «Старшую Эдду». Но у меня нет времени! И служителей культов я пугать не люблю… А вдруг он драться полезет? Не убивать же его. Я не убийца. Даже после того, как погиб охранник, пристреленный из магического маузера (ну и ахинея, если вдуматься!), я уверена, что я — не убийца. Не знаю, почему. Интуиция. Женская.
Итак, где мне взять информатора, пока я не расплакалась, как последняя паникерша?!
— А почему ты уверена, что сама не помнишь всего, что нужно? — слышу я голос над своей головой. Знакомый голос. Такой… уверенный.
Прямо передо мной стоит бородатый мужик, отправивший нас сюда. На верную гибель отправивший.
— Ты должна помнить ВСЕ, что здесь есть. Иначе бы этого здесь не было. Память Видара — это ТВОЯ память. Значит… — он делает многозначительную паузу и смотрит на меня черными глазами. Странные темно-синие зрачки расширяются, затягивают вглубь.
Конечно. Подсознание хранит любое слово, прочитанное или услышанное, с младенчества до умирания мозга. Мы — живые склады информационного хлама, в котором надежно спрятаны крупицы полезного, да нет, бесценного знания. Но если представить себя магнитом, огромным, могучим магнитом, то можно поймать одно имя, чем-то важное имя…