— Ну, в натуре, начало ледникового периода… — хрипел Тюлень, садясь на колени и обозревая стонущие тела. — Хреново я что-то спал…
— Совесть грехи выискивала? — заржал продирающий глаза Полосатый. — Да ты, Тюлень, по сравнению с нами просто дева Мария непорочная.
— Кого-то нет, — обнаружил Тюлень и принялся заново пересчитывать разлегшихся в живописных позах «странников».
— Бога? — не въехал Полосатый.
— Ну, бога-то, понятно… Эй, подъем, заспанцы! — заволновался Тюлень. — Килька, мать его, сбежал!
Все вскочили, осоловело уставились друг на друга. Выглядели они не очень, рожи черные, бушлаты колом, под глазами мешки. Килька пропал. Сбежал, мерзавец! Хорошо, что отобрали у него автомат, что ему мешало нашпиговать всю компанию свинцом, пока они спали?
— Сука, это ты виноват! — взвизгнул Полосатый, выстреливая в Вадима пальцем с обкусанным ногтем. — Трещал тут, как сорока, нес пургу! Вот он и перебздел, навострился в свободный полет! — Полосатый замахнулся прикладом, но бить не стал, передумал.
— Кот, у тебя, похоже, опять шнурок развязался, — усмехнулся Вадим. — Может, заложишь ему основы этики, чтобы поменьше быковал? Надо же, какая потеря — Килька сбежал… Ну, и пусть бегает. Косулю пристрелите — на неделю хватит. Западло это, Кот, человечиной питаться. Не поймут нормальные пацаны.
— Да нам плевать на Кильку, — насупился Кот. — Но нас по нему вычислят, он и подохнуть в тайге не успеет! В натуре лажанулся ты, Плата… — он заскрипел зубами и, похоже, собрался пересмотреть свое отношение к пятому члену компании.
— Какие вы беспомощные, граждане заключенные, — посетовал Вадим. Он поднялся, забросил автомат за спину и начал осматриваться. Затем присел, отодвинул сломанную ветку, изучил следы, сместился на корточках. Поднялся, хрустнув коленями. — Просьба следовать за мной и не растягиваться, граждане воры. Будет вам Килька. Этот умный человек бежит как раз в ту сторону, куда нам надо…
Они догнали Кильку минут через пятнадцать — тот пытался осилить склон, усеянный паданцами, но только и делал, что запинался и падал. Он уже разбил губу, оцарапал нос, щеку, порвал рукав на бушлате. Обнаружив погоню, заскулил от страха, засучил конечностями и полез на склон, но снова сорвался, ободрал живот.
— Да он уже в томате! — захохотал Полосатый, вырываясь в лидеры и хватая Кильку за шиворот. Ударил под печенку, бросил на землю. — Куда это мы намылились, земеля? Бегай не бегай, а от счастья не убежишь! Эй, братва, заделаем козу петушку? — он размахнулся ногой, пнул по заднице. Килька заныл, слезы брызнули из глаз. Он лежал на животе, не помышляя о побеге, что-то жалобно скулил.
— Кот, прости, Кот, я не подумал… — лепетал он.
Бить его было тошно и противно. Кот поднял ногу, чтобы поставить печать на заднице, но передумал. Только плюнул на несостоявшегося беглеца.
— Какая прелесть… — бухтел Тюлень, с кряхтением пристраиваясь на холодную землю. — Наш Килька решил сделать сольную карьеру, какая хитрая у него попа. Ладно, братва, оставьте его в покое, он и так весь покоцанный да мешком пуганный. Не съедим мы тебя, Килька, не съедим. Может быть…
— Если будешь нам жрачку добывать — без единого гвоздя и автомата, — захохотал Полосатый.
У зэков поднималось настроение. Они решили отдохнуть, пока бежали за этим чмырем, запыхались и промокли. Впрочем, беседа не клеилась, она теперь сводилась только к одному.
— А на зоне сейчас ужин… — меланхолично пробормотал Тюлень. Он как-то странно дышал, словно с опаской, не в полные легкие, и при этом делал вид, что все в порядке. — Братва на кишкодром потянулась… Чего там у нас на ужин нынче? Шрапнель, картечь?
Заржал Полосатый. Шрапнелью на блатном арго величали гороховую кашу, картечью — перловую.
— А у кого-то мясо! — Он не удержался, хлопнул по заднице Кильку, предпочитающего не менять позу. Задергались ноги, и Полосатого это крайне развеселило. Он шлепнул вторично. — Ты как, боец? Попка нашего малыша уже дышит свободно? Что, дорогая? — обернулся он, когда на ветке каркнула ворона, и засмеялся.
— Фуфло это все, — проворчал Кот. — Не будет на зоне нынче ужина. Разборы там. Следаки уже шуршат, братву по мешкам разгоняют, раненых в лазарет увозят. Козлы уже братву метелят, очухались, падлы…
— Только не говори, Кот, что весь этот бунт был затеян ради того, чтобы вы четверо сбежали, — подал голос Вадим. — Я понимаю, что у вас дела на воле, паханы и смотрящие в курсе, но не до такой же степени?
— Ну, с масштабом, конечно, переборщили, — усмехнулся Кот. — Небольшой затевался кипиш, локальный, так сказать, — чтобы цех от вертухаев освободить.
— А вышло с размахом, — сказал Тюлень, повернувшись к Вадиму. Зэк действительно неважно себя чувствовал, сбивалось дыхание. Временами казалось, что он задыхается, впрочем, он быстро справлялся с напастью, и одутловатое лицо расслаблялось.
— Что-то неровно ты дышишь, Тюлень, — с опаской заметил Вадим.
— Понравился ты ему, — фыркнул Полосатый.
— Астма, — скупо пояснил Тюлень, и по лицу Вадима скользнуло удивление.
— Ладно, кончаем базарить, — хлопнул по коленям Кот. — Скоро балдоха закатится, а мы еще никуда не ходили…
До темноты они спешили уйти подальше. Теперь уже не гнали лошадей, двигались размеренно. Килька не повторял попыток отправиться на вольные хлеба, но на всякий случай его поместили во главу колонны, чтобы все его видели. И теперь этот бедолага протаптывал дорожку. Он постоянно падал, разбрасывал жалобные флюиды, а однажды так испортил воздух, что его чуть не отлупили всем коллективом! Закатился «блатной шарик», уже темнело, ощущалась прохлада. За очередной возвышенностью ландшафт изменился кардинально. Тайга разредилась, люди угрюмо озирали безрадостные перспективы. Местность поднялась — тайгу пересекал замысловатый горный кряж. Вздымались скалы — ничего причудливого, но в целом живописно. Метров триста пересеченного каменного царства — а далее опять, вплоть до горизонта, тянулась угрюмая тайга. Мерцала крутая расщелина, по дну которой протекал небольшой ручеек. Скалы обрывались почти отвесно, толпились в хаотичном беспорядке, где-то острозубые, где-то плоские, и по их вершинам какое-то время можно было передвигаться. Так и сделали, а только выбрались из кустов, защищающих от ветра, как попали под пронзительные сквозняки. Заныл Полосатый: мол, в какую сторону ни плюнь, а все равно окажется против ветра. Кот схватил за шиворот Кильку, отшвырнул с дороги — впередсмотрящий в этой местности должен быть с головой. В колонну по одному тянулись вдоль круч. Охнул Кот, едва не сверзившись с обрыва. И вновь Вадим по случайности оказался рядом, успел его схватить. В словах благодарности не нуждался, да их и не было. Далеко под ногами журчал ручеек, дул пронизывающий ветер. Ни одной живой души в округе. Самое прекрасное в природе — отсутствие человека. Еще не стемнело окончательно, зэки опасливо поглядывали на небо, в случае явления вертолета им бы не поздоровилось. Нервы были на пределе, нужно было срочно переправляться через пропасть, а тропа и не думала сглаживаться. В довершение пошел дождь, замолотил внезапно, крупными каплями, похожими на градины.
— Прыгаем здесь, — хрипел Кот, сползая на каменистую площадку. В сущности, ерунда, два метра — кабы не ветер, дождь и головокружительная бездна под ногами!
— Технику безопасности будем соблюдать? — мрачно пошутил Тюлень. — Кот, ты все рассчитал, уверен, что не сверзимся?
— А он никак не считал, Кот — гуманитарий, мать его… — стучал зубами и отчаянно волновался Полосатый. — Слушай, Кот, а ты в курсе, что надо задницей чувствовать грань, где кончается экстрим и начинается трындец? Ты уверен, что чувствуешь ее?
Вместе с мандражом просыпалось чувство юмора.
— Прыгайте, вашу мать… — рычал Кот, вскидывая автомат. — Прыгайте, пока пинком не спровадил…
— Ой, как страшно… — начал кривляться Полосатый. — Ну, прямо очко играет.
Вадим оттолкнулся от обрыва, почти не разбегаясь. Ветер засвистел в ушах, мелькнул полудохлый ручеек далеко внизу. Каменная глыба неслась в глаза. Он изогнулся в полете, сделал изворотливое движение и приземлился на обе ноги, пробежав по инерции еще немного…
И только встал, за спиной отчаянно завопили. Полосатого несло через бездну, он болтал ногами, разверзал желтозубую пасть и с воплем: «Опля!» — приземлился на противоположной стороне, едва не припечатав Вадима к скале.
— Чо, Плата, не один ты такой! — глаза вора блестели, шапка слетела с головы, но он даже не заметил.
— Килька, прыгай! — прохрипел Кот.
— Не надо, Кот! — завизжал малодушный парень. — Я боюсь, не надо, давай найдем обход! — у него от страха подкашивались ноги, он рухнул на колени, взмолился. — Ну, в натуре, Кот, я боюсь, не допрыгну… Ну, давай, я последним прыгну, после вас…
— Хорошо, оставайся, — брезгливая гримаса искорежила физиономию авторитетного зэка, он вскинул автомат, упер его пареньку в висок. — Дважды не повторяю, Килька, считаю до одного…
Мучительный вопль огласил темнеющий ландшафт, снедаемый страхом насильник малолетних летел через бездну. Толчок у него был просто никакой, а возможно, поскользнулся на голом камне, когда отталкивался. По траектории полета было видно, что не долетит. Он сам это чувствовал, взвыл предсмертным воем, обнаружив, что в грудь несется перегиб обрыва. Зэк треснулся об него грудной клеткой и имел все шансы загреметь в пропасть, если бы Вадим не схватил его за шкирку и за локоть. И тут он почувствовал, что сам выходит из равновесия, смещается в пропасть центр тяжести тела, а еще этот гаденыш в руках извивается и пищит. Потемнело в глазах, чего это с ним? Ради кого?! И не успел он прочувствовать свое плачевное положение, как в хлястик вцепился Полосатый, поволок от обрыва. Так и выбирались из пропасти один за другим. Вадим отшвырнул скулящего Кильку, тот свернулся калачиком у стены, хрипел, как недорезанный поросенок, а сам в недоумении воззрился на Полосатого.
Зэк казался смущенным, прятал глаза.
— Чо пялишься? — проворчал он. — Ну, вышло так. Машинально получилось, доволен?
— Ну, вы даете, — прокомментировал с другой стороны Тюлень. — То есть я могу быть спокоен?
— Да шиш тебе, — осклабился Полосатый. — Твою тушу, Тюлень, точно вытаскивать не буду. Ты разбегись получше…
Он не закончил, Вадим с Полосатым едва успели отпрянуть в разные стороны, как Тюлень уже шлепнулся на площадку. Поднялся, недоверчиво ковырнув в ухе, кинул взгляд на пропасть. Разбежался и прыгнул Кот — без эксцессов, словно каждый день только тем и занимался. Демонстративно фыркнул, мол, стоило проблему городить… Когда решили взяться за свернувшегося кренделем Кильку, тот внезапно заголосил, забился в припадке, умоляя его не трогать. Парень не прикидывался, он ушиб грудину и, возможно, сломал несколько ребер. Причем последние вдавились в органы и доставляли нестерпимую боль. Он надрывно кричал, когда его поднимали и волокли, умолял оставить в покое, уверял, что сам пойдет. И действительно, какое-то время передвигался самостоятельно, прижимаясь к камню. Но боль была такая, что парня рвало, и люди усовестились. Уже стемнело, дождь пошел на спад, но продолжал моросить. Двигаться дальше было глупо. В сотне метров к югу нашлась подходящая ниша под скалой — фактически пещера, отрезанная от внешней среды. Напротив выхода красовался отвесный обрыв, за пещерой громоздились кусты и мелкая хвойная поросль, напоминающая камчатский стланик. Килька заполз в пещеру, свернулся у стены и развлекал людей душераздирающими стонами. Дождь почти прекратился, в воздухе висела стылая изморось. Людей трясло от холода — не сговариваясь, они отправились на добычу растопки и хвойных лап, способных даровать хоть немного тепла. Кромсали сучья и ветки, тащили охапки в пещеру. Сырая растопка густо дымила, зэки кашляли, проклиная погоду. Тюлень, перебарывая спазмы в горле, признал, что на воле хреново, в зоне вольная жизнь представлялась иначе — и все согласились. Растопка подсохла, костер принимал нормальный вид. Все легли вокруг него, нагребая на себя хвою. Килька стонал все громче. Помочь ему было нечем — ни лекарств, ни перевязки. Не сказку же на ночь ему рассказывать.
— Вот же расстонался, мозгляк хренов… — брюзжал Полосатый. — Слышь, братва, а что в мире-то хоть делается? Я слышал, прижимают нашего брата на воле, вроде как менты и чекисты теперь за главную мафию, а воров теперь и за людей не считают, под корень изводят? Япончика хлопнули, Хасана хлопнули… Это что же выходит, теперь все наоборот?
— А хрен его знает, — проворчал Тюлень. — Люди сказывают, что власть сошла с ума — от самой верхушки и до самой низушки. Время куда-то переводят, уменьшают количество часовых поясов…
— Тьфу ты, — сплюнул Кот. — Лучше бы уменьшили количество часовых на вышках…
Гоготнул Полосатый. Тихо стало, не хотелось вести доверительные беседы. Любая беседа свелась бы к проклятому голоду, который всех уже достал. Килька снова выматывал душу своими стенаниями. Полосатый проворчал, что, если этот потерпевший не заткнется, он ему горящую головню в пасть забьет. Килька вряд ли это слышал, но убавил громкость, а потом и вовсе замолчал. Люди недоверчиво прислушивались.
— Полосатый, метнись-ка, — распорядился Кот. — Глянь, как он там.
Полосатый поворчал, но поднялся, включив фонарь, реквизированный у солдата внутренних войск, подался в путь.
— Ну, что он там? — нетерпеливо прикрикнул Кот.
— Уже лучше, умер… — отозвался зэк.
Новость заслуживала того, чтобы встать с лежанок и собраться у бренных мощей. Килька скончался от внутреннего кровотечения. Физиономия побагровела, он был похож на воздушный шар, такой же одутловатый, струйка крови вытекала изо рта. Зэки озадаченно переминались, никто не ожидал, что все закончится вот так. Тюлень забормотал молитву, звучащую из уст бывалого зэка примерно так же, как звучал бы государственный гимн в исполнении блатного шансонье. Полосатый проворчал, что ничего страшного, все там будем. Все умирают. «Но не все живут», — с претензией на философию возразил Тюлень. Схватили покойного за руки, за ноги, поволокли из пещеры и затолкали в подвернувшуюся расщелину — не дело мертвому соседствовать с живыми. Постояли с обнаженными головами, вроде не таким уж и гаденышем теперь казался Килька. Дело, собственно, житейское, определенным категориям населения свойственна минимальная продолжительность жизни. Снова легли, и Полосатый выразил надежду, что уснет до того, как захочется жрать. Он оставил фонарь включенным, позабыв про него, и свирепеющий Кот, которому лень было подняться, шипел:
— Полосатый, так твою растак, светило выруби… Ты что, оглох, чучело храпелое? Клопа, говорю, дави, по фазе дай, пока я сам тебе не дал… Ты чо, нормального языка не понимаешь?
Вадим, зарывшись в хвою, насилу сдерживал смех — велик и могуч лагерный русский язык…
Костер прогорел за несколько часов, под утро земля остыла. Вадим проснулся от холода, когда в пещеру уже просачивался бледный свет. Сделал несколько разогревающих движений, потом насторожился. Один из зэков, закопавшихся в хвойные ветки, подозрительно дышал. Он определил на слух, откуда доносится звук, подполз к очередному страдальцу. Со лба Тюленя градом катился пот, глаза блестели, их окружала дряблая потемневшая кожа. Он задыхался, воздух в легкие почти не попадал — похоже, горло до упора воспалилось. Зэк вонзился ногтями в свои штаны, продрал их насквозь, вместе с кожей на ноге. А когда над ним склонился Вадим, в глазах Тюленя заблестели слезы.
— Астма? — посочувствовал Вадим.
— Да, Плата… — Тюлень еще мог извлекать из себя звуки и даже шутить. — Бронхиальная астма, аристократическое проклятье нашего рода… Думал, что победил эту заразу…
— Дурында ты, Тюлень, — покачал головой Вадим. — Кто же с астмой из зоны бежит? Ты башкой хоть думал, когда к побегу склонялся? У тебя же ни лекарств, ни ингалятора, ты на что вообще рассчитывал?
Действительно, поступок зэка казался, мягко говоря, непродуманным. Подобные больные должны постоянно находиться вблизи медицинских учреждений. А холод, физическое и нервное напряжение — факторы, лишь способствующие приступам удушья.
— Говорю же, считал, что убил эту хворь. Еще удивлялся — айболиты говорили, что астма не лечится. А у меня три года — никаких симптомов, воспаление в горле подавилось, зона лечит, мать ее… Я же поначалу только растительную пищу потреблял, никакого мяса, только углеводы, клетчатка, все пучком было. А вон как вышло. Пролетел, как фанера, меж двух остался наголо. Днем еще почувствовал — что-то не то, то ли переволновался, то ли набегался. Думал, обойдется. А чем дальше, тем хуже, дышать не могу…
— Тюлень, чем помочь? — заволновался Вадим.
— Да чем ты поможешь, Плата? — глаза Тюленя тоскливо блестели. — Ну, помолись за грешную душу, может, полегчает. Кончился Тюлень, братан… Был бы на зоне, братва бы живо меня к эскулапам доставила, вытащили бы.
— Слушай, ты держись… — смог только произнести Вадим.
— Держусь, Плата, держусь. А смысл-то какой, пипец наступает.
Заворошились двое у прогоревшего костра, приподнялись, стали всматриваться.
— Помоги подняться, — простонал Тюлень, хватая Вадима за руку.
— Ты куда это собрался? — насторожился Вадим.
— Куда надо, туда и собрался! Не хочу подохнуть, как Килька. Не хочу, чтобы вы трое таращились на меня и острили. Помоги, говорю.
Он оперся на руку Вадима, поднимался с таким усилием, словно тащил экскаватор. Жилы набухли, пульсировал висок.
— Все, спасибо, Плата, дальше сам…
Не было смысла останавливать этого человека. Вадим угрюмо смотрел, как зэк, держась за горло, шатаясь, будто пьяный, выходит из пещеры. А там уже практически рассвело. По серому небу дрейфовали фиолетовые тучи, похожие на дирижабли. Зэк без остановок брел по каменистой террасе, затем просто шагнул за обрыв, словно не заметил его! Он падал без крика…