И только один Беркут продолжал приходить на ее могилу. И верил: когда-нибудь правда восторжествует.
Таня
На обратном пути Холмогорова была задумчива, молчалива. Сосредоточенно глядела в окошко, рта не раскрывала. Таня на рожон тоже не лезла, расслаблялась спокойненько на кожаном сиденье «Мерседеса». Захочет хозяйка начать работу – сама скажет.
Но уже и из Сочи выехали, и с шоссе на Красную Долину повернули, а шефиня все молчала. И только когда водитель выдвинулся в левый ряд и набрал приличную скорость, вдруг вскинулась:
– Три часа... а я не обедала.
– Можно остановиться в Красной Долине, – предложила Нелли. – Там, говорят, очень неплохой ресторан открылся. С живой форелью.
Но Холмогорова лишь равнодушно плечом повела, буркнула:
– Некогда.
Велела водителю:
– У ларька останови.
А когда тот затормозил, приказала:
– Сбегай, чипсов купи. Водички. «Сникерс» какой-нибудь. Ну и себе, что хочешь.
«Вот это миллионерша! – восхитилась Таня. И тут же спросила себя: – Или просто на публику работает, передо мной рисуется? Вот, мол, какая я простая да деловая: на ходу чипсы из ларька жую...»
Только, похоже, Холмогорова совсем не позировала – просто проголодалась. В мгновение уничтожила стограммовый пакетик чипсов, с завидным аппетитом стала жевать «Сникерс». А когда утолила первый голод, подмигнула Тане:
– Помнишь, когда в ларьках первые «Сникерсы» появились?
– Кажется, в начале девяностых, – наморщила лоб Садовникова.
– Чуть раньше, в восьмидесятые. Стоили они тогда бешеных денег. Я студенткой была со стипендией в сороковник и только облизывалась на них... Хотя с конфетами у меня проблем не было. Особенно на Пасху... – Марина Евгеньевна мечтательно улыбнулась. И велела Татьяне: – Включай диктофон.
* * *Абсолютно все дети и даже иные взрослые искренне верят: души умерших спускаются на землю и навещают места своего упокоения. Ведь если приходишь на кладбище и кладешь на могилу конфетку, потом сладость обязательно исчезает. А кто ее утаскивает, если не душа? Вот народ и старался. Редкие жлобы откупались грошовыми карамельками. А нормальные люди – и «Мишек» на могилы клали, и «Белочек», и даже цельные шоколадки.
Ну а вечером, когда кладбище пустело, сладкий урожай собирали Маринка с Матвеем.
Маринкина мама по этому поводу страшно бесилась. Говорила, что грех у душ сладости отбирать. Или, еще смешней, пугала мертвецами, которые по ночам якобы из своих могил выходят. Но что грешного – собрать конфетки, которые все равно зальет дождем или растащат собаки? А насчет восставших трупаков вообще полное вранье. Матвеев папа, который кладбище уже двадцать лет сторожит, каких только историй ни рассказывал! Про то, например, как накануне чьих-нибудь похорон, когда могила уже вырыта, на кладбище преступники являются. Они закапывают своих жертвы еще ниже, а на следующий день поверх них официального покойника погребают. Все, концы в воду. И про разные драки рассказывал, и даже про клады. Но вот про то, чтоб мертвецы оживали, – никогда. На кладбище вообще любимая поговорка такая: труп – он и есть труп, а бояться живых надо. И еще: нужно высасывать с живых, со скорбящих, все, что можно. Конфетки с могил или там водка – это мелочь, забава для малолеток. А вот развести безутешных родственников на дорогущий памятник или уболтать, чтоб наняли за могилой присматривать за немалые деньги, – это высший пилотаж. А дядя Петя, отец Петюни безумного, еще дальше пошел. Иногда ночью, после дорогих похорон, могилу вскрывал и снимал с покойника золотые украшения, часы. Да и одеждой, если костюм хороший, тоже не брезговал.
«Ничего святого!» – ахала Маринкина мама. Что поделаешь: никак не могла она привыкнуть к местным нравам. И цветы бумажные ей плести не нравилось. Говорила, что противно безутешных родственников обманывать. Потому что стоили изготовленные ею цветочки немало, но раскисали от первого дождя...
А у Маринки жизнь, пусть и на кладбище, протекала весело, беззаботно. Ели они с мамой теперь сытно, спали – в сухости, безо всяких мокриц. Школа проходила на незаметные троечки. Развлечений-приключений, спасибо Матвею, всегда в избытке... Все просто, открыто, очевидно.
Кроме уродца Петьки.
Вроде бы: страшила. Отщепенец. И стихи его – на фиг ей не нужны. Только тянуло к нему Маринку. И тянуло куда сильней, чем к симпатичному весельчаку Матвею. Потому что с Матвеем только и можно, что поприкалываться да поржать. А ничего интересного он не знает. Петюня же, если что рассказывает, так завернет, что уши от напряжения аж шевелятся. И алгебру Маринке без труда объяснил, когда ей в году «пара» грозила. И английскому ее учит. Причем так хитро, что школьной училке и не снилось. Та за столько лет и смогла в нее вбить лишь «май нэйм из Марина». А с Петькой она буквально за пару месяцев болтать начала. Не очень, конечно, бойко, и периодически на родное наречие сбивается, но кладбищенский народ все равно у виска крутит. Типа, чего дурака валяете, русского языка, что ли, мало? Петюня, правда, утверждает, что он к Маринкиным успехам отношения не имеет, виной всему ее светлый ум да феноменальная память. Но без него-то она на английский с огромной колокольни плевала, а как тот взялся помогать – и в девятый класс пошла, и теперь действительно о вузе подумывает. И не о каком-нибудь, а блатном-разблатном Институте европейских языков в самой столице. Ну и подумаешь, что у нее частных преподов не будет, зато любое английское слово, хотя бы раз услышанное, в голове намертво оседает. Вот пока она в десятом классе учится, и надо вбить в башку весь словарь, хотя бы малый, и любой вступительный текст будет у нее в кармане...
– Зачем тебе этот бред? – недоумевал Матвей.
Сам он ни в какой девятый, конечно, не пошел. Поступил за разумную взятку учиться на автослесаря. Вечерами в сервисе подрабатывал. И грозился, что уже через пяток лет собственную машину купит.
– Охота тебе, Маринка, мозги сушить...
– Интересно же! – оправдывалась подруга.
– Да никогда тебе такое не было интересно! – возмущался приятель. – На машинках погонять – да, интересно. На рыбалку пойти – ты тоже всегда с удовольствием. А теперь книжки, бумажки... Всю башку тебе урод Петька засорил.
– Да тебе-то что? Урод, не урод... Что хочу – то и делаю! – злилась Маринка.
– Приложить бы его по морде, чтоб отвалил от тебя, – грозился Матвей.
А Марина насмешливо улыбалась:
– Да что его прикладывать? Его и так все, кому не лень, лупят.
И Матвей вроде бы соглашался. Обещал, что не тронет.
Но однажды – Марина тогда уже училась в десятом и вовсю готовилась к поступлению в Институт европейских языков – нескладный Петюня вдруг исчез. Навсегда.
Когда он с наступлением ночи не явился в свою сторожку на кладбище, никто даже не чухнулся. Петя часто загуливал (не в традиционном смысле, не с алкоголем) – он бродил по горам, размышлял о жизни.
Но когда уродец не явился и назавтра, и еще через день, заволновался даже равнодушный ко всему Петькин папаша. Сначала он вместе с другими мужиками искал сына по окрестным лесам-пляжам сам. А еще через пару дней скрепя сердце в ментуру пошел, заявление там оставил...
Только Петюню так и не нашли. Сколько лет уже минуло, а про него ни слуху ни духу. И могилы его нет. Жаль. Хоть он и страшный был на лицо, и дурачок, а человек светлый.
* * *– Выключи диктофон, – велела Холмогорова.
Таня послушалась. А миллионерша неожиданно сказала водителю:
– Останови.
Едва «Мерседес» затормозил на обочине, последовал новый приказ:
– Глуши двигатель и выходи. И ты тоже, Нелли.
Оба беспрекословно повиновались. А Таня – теперь они с бизнесменшей были тет-а-тет – удивленно взглянула на хозяйку.
– Хотела тебе без свидетелей сказать, не для книжки, конечно, – медленно произнесла Холмогорова.
Таня напряглась.
А Марина Евгеньевна задумчиво продолжила:
– Меня уж сколько лет его исчезновение беспокоит. Дело-то серьезное! А я никаких мер так и не приняла... Теперь совесть мучает.
Она помолчала. Таня, в недоумении, тоже сидела тихо. Наконец Холмогорова снова заговорила:
– Сейчас уже поздно, наверное, что-то предпринимать. Но ведь так и не нашли Петюню. И могилы его не нашли.
Холмогорова взглянула на Таню. Явно ждала каких-то вопросов – но девушка молчала. И тогда хозяйка вновь заговорила сама:
– Вот я и думаю: не Матвей ли его на тот свет отправил. И похоронил где-то у нас в горах.
«О господи!» – пронеслось у Татьяны.
Миллионерша же тихо проговорила:
– Матвей еще в детстве к своей цели напролом шел. И сейчас идет.
– А какая у него тогда была цель? – осторожно спросила Садовникова.
– Ну как... – усмехнулась та. – Вырвать меня из-под Петюниного влияния любой ценой.
– Ради такого не убивают, – возразила девушка.
Холмогорова же только отмахнулась:
– Ох, Таня... Матвейка, он все может. На его совести уже душ двадцать, не меньше...
– Марина Евгеньевна, – тихо сказала Таня. – Зачем вы мне об этом говорите?
– Сама не знаю, – вздохнула та.
«Ну да, не знаешь ты!» – саркастически подумала Татьяна. И продолжила давить:
– Вы же не хотите, чтобы я ваши подозрения в книге высказала?
– Да нет, наверное... – неуверенно произнесла та. И пожаловалась: – Доказательств-то у меня никаких. Все так сложно...
«Ой, да хватит дурака валять! Сложно ей...» – усмехнулась про себя Татьяна. Насколько ей была известна технология пиара, подобным образом создаются намеренные утечки. Холмогорова явно хочет, чтобы она начала подозревать Матвея в убийстве. Зачем?
И Таня кротко произнесла вслух:
– Хорошо, Марина Евгеньевна, я буду иметь ваши подозрения в виду.
– Только никому ни слова! – строго велела Холмогорова.
«Ага, а сама, похоже, только и ждешь, чтобы я эту тему взялась разрабатывать, – не поверила Садовникова. – Не дождешься!» Матвей Максимович – совсем не дурак, чтобы убивать из ревности убогого Петюню. А если вдруг и правда убил – то уж она, Татьяна, точно никому об этом и словечка не вымолвит.
Но до чего странны отношения между олигархами! Вчера вместе ужинали, шутили, веселились. Похоже, что и сексом занимались... А сегодня Марина Евгеньевна своего друга в убийстве обвиняет. За его спиной. «Как бы мне самой не пропасть в этом логове», – мелькнула у Тани тревожная мысль.
А Холмогорова уже как ни в чем не бывало кнопками телефона щелкала. Набрала номер, приказала:
– Фаина, готовься обед подавать! Мы через час будем.
Положила трубку и весело сказала Тане:
– Мы ведь прорвемся, верно, Татьяна?
И Тане только и оставалось, что кисло кивнуть.
Глава 5
Таня
Фаина Марковна явилась в столовую между салатами и горячим.
– В чем дело? – зыркнула на экономку Холмогорова.
Та поджала губы:
– Срочная телеграмма. Для Татьяны Садовниковой. Только что привезли.
И вручила девушке заклеенный, да еще и с печатью, конверт.
Сердце противно трепыхнулось. Таня нервно разорвала бумагу, прочитала: «СКУЧАЮ СРОЧНО ПОЗВОНИ ПАПА».
На сердце отлегло. Молодец Валерочка. Явно намеренно первым словом написал «скучаю». Дал понять, что ничего серьезного. Хотя, раз просит срочно... Да и телеграммку отбил не из простых, не из тех, что на почте отправляют...
Таня с интересом разглядывала плотный конверт, роскошную бумагу, солидный лейбл экспресс-почты. Недешевое удовольствие. Впрочем, обычные телеграммы сюда, наверное, и не доставляют. Вряд ли в распоряжении почты есть внедорожники...
– Что-то случилось? – равнодушно поинтересовалась Марина Евгеньевна.
Татьяна изобразила крайнюю озабоченность:
– Отец просит позвонить. Срочно.
– Хорошо. После обеда вместе сходим в мой кабинет и позвоним, – кивнула Холмогорова, затем приказала Фаине: – Пусть подают горячее.
А Таня отодвинула тарелку с недоеденным салатом и задумалась. Спасибо, конечно, за слово «скучаю» – можно спокойно дождаться конца обеда и не нервничать – но вряд ли отчиму (Валерочке, Толстяку, любимому больше родного отца человеку) захотелось просто поболтать. Такие люди, как он, никогда не отбивают телеграммы от скуки.
И она тут же укорила себя: ведь была сегодня в городе, в большой жизни, где никаких проблем с сотовой связью. Когда оказалась на пляже, и на работу позвонила, и паре подружек, а ни отчиму, ни маме не удосужилась. Просто не хотелось на их заботливые вопросы отвечать. А Валерочка, бедняга, наверняка за свою супертелеграмму не меньше пятисот рублей из скудной пенсии отвалил.
«Вот и заводи после этого детей. Одно разорение», – сделала неожиданный вираж мысль, и Таня против воли улыбнулась.
– Ты чего веселишься? – Антон Шахов, сидевший рядом, интимно склонился к ее уху.
– Да так... – неопределенно, тоже шепотом ответила Таня. – Про отцов и детей подумала...
И тут же почувствовала: сейчас ее испепелят.
Зря Антон шепчет. И руку на ее плечо тоже положил зря. Потому что два глаза-уголька сидящей напротив Нелли сверлили, прожигали, уничтожали. «Да не нужен мне твой Антон!» – едва не вырвалось у Татьяны. Впрочем, оправдываться перед Нелли бесполезно. Они уже все равно враги. Особенно после сегодняшнего инцидента, когда Холмогорова при Садовниковой жестко говорила с секретаршей.
– А кто у тебя отец? – не отставал Антон.
И по-прежнему, дурачок, говорит не в голос, а шепчет. Уже и Марина Евгеньевна недовольно морщится.
– Полковник СВР, – ответила Таня в полный голос. – Ты разве не знаешь? Сам же говорил, что меня проверяли.
– Ну, ведь не я лично проверял, – слегка стушевался Шахов.
И умолк. Зато Нелли, змея подколодная, вроде бы себе под нос, но вполне слышно буркнула:
– А-а, вся семья сексотов...
Таня промолчала. Что, право, за мелкие, недостойные, комариные укусы... Как бы эта особа еще каблуки у ее туфель не подпилила. Или кнопок ей в постель не насовала.
Да уж, жизнь в роскошном особняке оказалась вовсе не такой легкой и беззаботной, как представлялась ей среди московской суеты и пробок. Может, в Красной Долине себе жилье подыскать? Ну и пусть что аренду платить, а сюда, на работу, добираться на внедорожнике, зато сама по себе и со змеюкой за одним столом сидеть не придется. Хотя Марина Евгеньевна наверняка воспротивится. Она ж часто сама не знает, в какое время ей Татьяна понадобится. Да и кайфа – еще на одну прислужницу покрикивать – себя лишать не захочет. Вон как царственно заявила:
– Татьяна, пошли. Позвонишь – и за дело возьмемся. У меня есть минут сорок.
И, не оглядываясь, двинула к кабинету. Похоже, собирается присутствовать при разговоре. Плохо.
Набрав номер отчима, Таня обменялась с толстяком приветствиями и сразу предупредила:
– Вот как только Марина Евгеньевна смогла – сразу звоню.
Отчим понял:
– Она нас слушает?
– Да.
– Тогда постарайся на то, что я тебе скажу, никак не реагировать. Впрочем, телефонные разговоры наверняка тоже пишутся... – задумчиво произнес полковник.
– Возможно, – согласилась падчерица.
– Ладно, ничего не поделаешь. Слушай внимательно, – строго велел отчим. – Я по своим каналам пробил твою заказчицу...
Таня напряглась. Мембрана у спутникового телефона сильная – вдруг Холмогорова разберет, что Валерий говорит? Но та стояла в стороне, у окна. Всем своим видом выражала нетерпение и, кажется, к разговору не прислушивалась.
– Она, похоже, чиста. Ну, насколько могут быть чисты деляги ее полета.
Таня против воли улыбнулась: отчим в своем репертуаре. Не чинится. Интеллигентного слова «бизнесмен» от него не дождешься.
– Но. Два года назад в ее особняке произошел несчастный случай, который очень сильно смахивает на убийство.
Садовникова едва удержалась, чтоб не ахнуть. Но лишь крепче вцепилась в трубку.
– Погибла горничная. Кира Буренко, украинка, двадцати четырех лет. Два удара тупым тяжелым предметом по голове. Но хозяева утверждали, будто девушка сама неловко упала, ударилась о камин. Скажи что-нибудь, не молчи.
– Молодец, Валерочка... – автоматически пробормотала Татьяна.
– Помимо смертельной травмы, на ее теле обнаружены следы побоев. Давних. Уже поджившие синяки, кровоподтеки, гематомы.
– А... – Татьяна хотела было задать вопрос, возникший после этого сообщения, и еле успела захлопнуть рот, чтобы не выговорить совсем не уместное в разговоре с любящим родственником слово «изнасилование».
Но полковник догадался, что именно она хотела спросить. Произнес:
– Нет, изнасилована она не была. Слушай дальше. В Красной Долине по факту ее гибели, разумеется, завели уголовное дело. На место выезжала опергруппа, проводились следственные действия. Однако так и остановились на первоначальной версии: несчастный случай. И более того – в официальных архивах упоминание о деле вовсе отсутствует.
– То есть как? – не удержалась Татьяна от восклицания.
– Очень просто. Отправь я обычным порядком запрос в милицию – мне бы ответили, что ничего подобного не случалось. Думаю, твоя хозяйка обо всем позаботилась. В общем, Татьяна, – без перехода закончил отчим, – вернуться в Москву я тебя не прошу, потому что ты все равно не послушаешься, но, пожалуйста, будь крайне осторожной. Скажи что-нибудь.
Вовремя попросил, потому что Холмогорова уже поглядывала на Татьяну подозрительно – чего, мол, только слушаешь, а сама разговоров не ведешь?
И девушка беспечно защебетала о погоде, море, солнце и двадцатиметровом бассейне, прилегающем к особняку. А когда поток ее красноречия иссяк, Валерий Петрович продолжил рассказ о своих изысканиях: