Но сегодня – будто назло! – все проделали оперативно. Сначала двое спасателей ловко и быстро, будто в фильме «Скалолаз», спустились в пропасть. Осмотрели машину. Что-то показали руками тем, кто остался наверху.
«Один, один...» – зашелестели рядом голоса.
К Тане подошел тот же сержантик. Строго спросил:
– Сколько человек находилось в машине?
– Должно быть четверо. Сама Марина Евгеньевна, ее помощница и зам, – пробормотала Татьяна. – Ну и водитель.
Снова суета, непонятный, будто в передаче для немых, обмен жестами со спасателями.
– Один человек. Женщина. Примерно сорок пять лет.
Она. Холмогорова. Но где же остальные?
– Готовьте кран. Можно поднимать... – последовала команда.
Еще четверть часа – и «Мерседес» уже стоял на дороге.
Таня готовилась к жуткому, хуже чем в фильме ужасов, потому что реальному, зрелищу. Кровь, покореженный металл, перекошенное в смертельной гримасе лицо... Но Марина Евгеньевна ее пощадила. Да, машина разбита. Весь бок всмятку, на месте фар и габаритных огней зияют осколками дыры, окна выбиты. Но тело внутри – с двух сторон зажатое сработавшими подушками – почти не пострадало.
Татьяна одной из первых увидела знакомый высокий лоб... спокойно прикрытые, будто женщина прикорнула после массажа, глаза... и даже нижняя губа властно оттопырена, как у живой... Сейчас проснется и начнет, как привыкла, приказывать, возмущаться, распекать. Хотя нет. Не начнет. Слишком неестественно вывернута рука. И вдоль крыльев носа уже проступила безнадежная синева...
– Она? – впился взглядом милиционер.
Таня всхлипнула:
– Да.
– А где тогда остальные? – зашелестело в толпе.
– Не знаю... – пробормотала Садовникова.
И тут раздалось истошное:
– Танька!
Девушка вздрогнула, обернулась.
За оцеплением, в первом ряду любопытных, стоял Антон Шахов. На его плече висла Нелли. Оба выглядели бледными – но совершенно здоровыми.
– Она сама нам сказала... – виновато, уже в десятый, наверное, раз повторял Антон, – сама Марина Евгеньевна... Сколько, говорит, можно по углам обжиматься...
Осиротевшие служащие миллионерши Холмогоровой возвращались домой.
Все те же лица: водитель, охранник, Фаина, Таня. И внезапно воскресшие Антон с Нелли. Впрочем, как оказалось, те и не умирали.
– Мы все дела к двум часам переделали, – лепетал Антон, – ну и решили в «Юноне» пообедать. Марина Евгеньевна такая веселая была... Когда ели салат, ей кто-то позвонил. Чего-то, видно, хорошее сказал – она прямо расцвела. Попросила вдруг шампанского, представляете? А потом на нас смотрит и говорит: «Ну, что, голубки? Сколько еще будете тянуть?» Мы ей: «О чем вы, Марина Евгеньевна?» А она: «Можно подумать, я не знаю про вашу любовь-морковь!» Мы говорим: «Да мы вроде и не скрываем». И она вдруг: «А жениться не собираетесь?» Я ей: «Собираемся, да все не до того. Это ж свадьба, костюм, тусовка...» И Нелька мне вторит... Ну, а Марина Евгеньевна: «Нет, ребятки, так дело не пойдет. В моем доме никакого блуда!» Хохочет и хватает телефон, набирает номер. Мы только потом поняли, что в загс звонит, у нее ведь везде знакомые... Быстро поговорила и велит: «Вот прямо сейчас и идите. Оставите заявы. А в ближайшую субботу вас распишут». Нелька пищит: «Ой, а у меня с собой и паспорта нет!» А Марина Евгеньевна ей: «Ерунда. Раз я за тебя попросила – и без паспорта заявление примут».
Антон виновато вскинул глаза и закончил:
– С ней ведь не поспоришь... Вот мы и поехали в загс...
И тихо добавил:
– Только Марина Евгеньевна сказала, что ждать она нас не будет. Велела обратно на такси добираться...
Все промолчали.
– Если бы мы только знали... – потерянно произнесла Нелли.
Снова молчание. И, после паузы, полный ненависти голос Фаины:
– Лучше б вы... оба... в той машине были! Так нет же, живые, здоровые!
Антон побледнел еще больше. Нелли всхлипнула. И уже до самой Красной Долины в машине не раздалось ни звука.
Смерть Холмогоровой выбила Таню из колеи. Хотя вставать к обязательному, в семь утра, завтраку больше не требовалось, она все равно проснулась в шесть тридцать. За окном – пусть и лето в разгаре – чернота. Солнце из-за высоких гор вставать не спешит. В комнате приятно, прохладно, в доме тихо, спать бы да спать. Но сколько ни вертелась Татьяна на огромной кровати, как ни устраивалась поудобнее, а заснуть больше не удалось. Только закрывала глаза – перед мысленным взором лицо Марины Евгеньевны вставало... Казалось бы: ей-то что переживать? Знакомы ведь всего несколько дней, и самодуршей покойная была, каких свет не видывал, аж пару раз самой ее убить хотелось. А теперь вдруг – жаль. Никому не дай Бог такой смерти: в яркий летний день, в паре десятков километров от теплого моря, в шикарной машине... И никакие миллионы не спасли, и никакие личные бассейны больше не понадобятся. Авария, нелепая гибель. И главное: с каждым может случиться. До чего жестокая штука – жизнь!
«Остаться на похороны – или уехать прямо сегодня?» – ломала голову Татьяна.
С одной стороны, сбежать немедленно после гибели хозяйки неприлично. От нее, наверное, ждут скорбного лица, неизбежных сочувственных слов, сдержанного прощального букета. Но с другой стороны: она ведь здесь чужачка. Для всех. Нелли ее на дух не переносит, Антон – особенно после ссоры в «Юноне» – тоже смотрит косо. И Фаина злится, что Таня над ее пиковыми дамами посмеялась.
С хозяином дома, правда, вместе выпивали. А сын хозяина – без приглашения вламывался в ее комнату.
Значит, тем более надо бежать!
И едва приняла решение, Татьяне сразу стало легче. Бодро выскочила из постели. Накрывать кровать не стала – водрузила дорожную сумку прямо на белье. Какой смысл застилать покрывало? Ей здесь все равно больше спать не придется.
Таня быстро кидала в сумку вещи. Она уедет на первом же внедорожнике, идущем в Красную Долину. В Москву, в чад, в пробки, в суматошную офисную работу. Жаль, конечно, что толком оздоровиться в местных горах ей так и не удалось, – но, с другой стороны, оказалось, что в многомиллионной столице жить спокойнее.
В дверь постучали, когда Садовникова запихивала в сумку последние мелочи: губную помаду, расческу, ни разу не раскрытый (все дела, дела!) женский журнал.
– Да? – весело откликнулась Таня.
Но тут же вспомнила о произошедшей трагедии, стерла улыбку с губ. И распахнула дверь с подобающим – унылым и напряженным – выражением лица.
Всего лишь горничная. Вежливо клонит голову:
– Татьяна Валерьевна! Вас Игорь Феоктистович просит. Он в своем кабинете.
– А где его кабинет? – усмехнулась девушка.
Хозяйкиному мужу вроде раньше только спальня полагалась. Таня в ней, разумеется, никогда не бывала. И сейчас идти туда не хотелось тем более.
– Ну, это он так сказал: позови ее в мой кабинет, – смутилась горничная. – А на самом деле он в кабинете Марины Евгеньевны сидит. На втором этаже.
Уже захватил, значит, владения супруги. Быстро!
Может, послать его? Лично ей, например, видеться с новоявленным помещиком совсем не хочется. Но попрощаться-то надо. И спросить, каким образом она может внедорожник вызвать.
– Ладно, сейчас подойду, – кивнула Татьяна.
Быстро пригладила перед зеркалом волосы. Никакого, конечно, макияжа. И платье самое скромное – почти в пол, с глухим воротом. Со свежеиспеченным вдовцом, инстинктивно чувствовала Таня, нужно держать ухо востро.
Игорь Феоктистович встретил ее сущим барином. Восседал, разумеется, за хозяйкиным дубовым столом, в ее кожаном кресле. По левую руку спутниковый телефон, по правую – включенный лэп-топ. Ни дать ни взять – вершитель судеб. И тон сухой, властный, хотя прежде всегда вкрадчиво говорил, осторожно, будто постоянно извинялся.
– Присаживайтесь, Татьяна, – важно приказал Холмогоров. Девушка еле удержалась, чтоб не расхохотаться. Лжедмитрий! Натуральный самозванец! Как хорошо, что она сейчас уедет и больше никогда его не увидит. Но расстаться, конечно, надо друзьями.
Садовникова покорно опустилась в кресло для посетителей и пробормотала положенные случаю сочувственные слова:
– Игорь Феоктистович, мне так жаль...
– Ой, только не надо этого! – резко оборвал он. – Чего тебе ее жалеть? Кто она тебе? Мать? Лучшая подруга?
Таня решила не обижаться. Все-таки человек только вчера жену потерял. Скорбит. И примирительно произнесла:
– Не подруга, конечно, но я успела в чем-то понять ее. И начала уважать.
– Ну, допустим, понять ее даже я не мог... – будто про себя, пробормотал Игорь Феоктистович. – Впрочем, речь сейчас не обо мне.
Он пристально взглянул на Татьяну и потребовал:
– И какие у вас теперь планы?
– А какие у меня могут быть планы? – пожала плечами девушка. – На похороны, если вы не возражаете, я не останусь. Вещи уже собраны, на первый же внедорожник – и в Москву.
– Значит, в Москву... – задумчиво повторил Холмогоров.
И Тане показалось: Игорь Феоктистович сам ужасно хотел бы вместо неизбежных грядущих в ближайшие дни скорбных мероприятий тоже сесть в самолет и через пару часов оказаться на другом конце света – в беспечной и шумной столице.
«Как я его понимаю!» – мелькнуло у девушки. Она, по счастью, за всю свою жизнь ничьих похорон еще не организовывала, но представляла, что радости в том мало.
Но, оказалось, думал хозяин совсем о другом. Потому что вдруг вскинул на нее холодный взор и саркастически произнес:
– А как же договор?
Таня опешила:
– Какой договор?
– Да вот... – Игорь Феоктистович с удовольствием продемонстрировал ей несколько скрепленных степлером листков. – Договор подряда от двадцать восьмого июля сего года. Подписан, с одной стороны, Эм Е Холмогоровой, с другой – Тэ Вэ Садовниковой.
Таню бросило в краску.
– А что... что не так с договором? – пролепетала она.
– Как что? – надменно вскинул брови начинающий хозяин. – Пункт девять-два. Могу, если вы забыли, зачитать. «Стороны соглашаются с тем, что в случае отказа автора завершить работу над рукописью, заказчик вправе требовать от автора возврата части аванса, ранее полученного автором за произведение, составляющей девяносто пять процентов, на основании письменного требования заказчика, содержащего указание на сумму, подлежащую возврату...» Как быть с этим, а, Татьяна?
Холмогоров, похоже, наслаждался. А Татьяна кляла себя последними словами.
Точно такой же договор лежал на самом дне ее дорожной сумки. Еще в Москве его подсунул ей на подпись Антоша Шахов. Уже когда и аванс перечислили, и билет на самолет Татьяне купили, и сумка была собрана. Молодой человек сначала пытался, чтобы Садовникова договор, не читая, подмахнула, уверял: «Ничего не значит. Обычная бумажка...» Таня, закаленная в офисных боях, все же прочла. И пришла в ужас. Потому что в первой редакции документа имелись и неустойка (ввиду творческой неудачи автора) – в размере ста процентов от полученного аванса; и пени (два процента от суммы в день) за просрочку предоставления заказчику готовой рукописи...
На дурачка расчет.
И тогда Таня твердо сказала Шахову:
– Нет. Эту филькину грамоту я подписывать не буду. А аванс вам обратно перечислю. Говорите, какие реквизиты счета Холмогоровой...
И как ни лепетал Антоша, что договоры подряда все одинаковые, стояла на своем. Покуда не вычеркнули и про неустойку, и про пени. А вот пресловутый пункт девять-два Таня отстоять не смогла. Убедил ее Антон, что в нем ничего страшного: «Вы ведь, Танечка, ответственный человек. От работы отказываться не станете, рукопись, я уверен, закончите. Так чего вам бояться?»
Кто ж знал, что она действительно не закончит рукопись – ввиду смерти заказчицы!
Ну и что теперь делать? Аванс-то уже давно потрачен. Таня еще перед отъездом все пятьдесят тысяч евро в банк перечислила. В счет погашения ипотечного кредита. А теперь сорок пять тысяч из них Холмогоров требует вернуть. М-да... Все вроде предусмотрела, прежде чем договор подписать. Кроме того, что заказчик погибнет. Впрочем, надо взять себя в руки.
И Татьяна спокойно поинтересовалась:
– А разве данные обстоятельства... я имею в виду гибель заказчика... не относятся к форс-мажору?
– Увы, для вас – нет, – усмехнулся Игорь Феоктистович. – Я уже консультировался с юристами. В случае смерти заказчика все права и обязанности по данному договору переходят к его наследникам. То есть ко мне. – И он широко, совсем не в соответствии с моментом, улыбнулся.
– Марина Евгеньевна все завещала вам? – вырвалось у Татьяны.
Впрочем, и так ясно, кому. Лжедмитрий восседал за столом с такой довольной рожей...
Игорь Феоктистович даже отвечать ей не стал. Задумчиво, будто в пространство, произнес:
– Кстати... Марина Евгеньевна вам, кажется, вчера некий чек вручила? За ваши якобы хлопоты. Если не ошибаюсь, речь шла еще о пятидесяти тысячах евро?
«Не ошибаешься, скотина!» – выругалась про себя Таня.
– Так вот... если вас, конечно, это интересует... – он явно получал удовольствие от ее волнения, – оплату чека я приостановил.
– С какой стати? – возмутилась Садовникова.
– Да не заработали вы пока таких денег! – Он с вызовом взглянул ей в лицо. – На мой, разумеется, взгляд.
– Послушайте... – тихо заговорила девушка. – Чего вы хотите?
– Ничего особенного, – пожал плечами собеседник. И фальшивым тоном закончил: – Кроме соблюдения законности. Марина Евгеньевна наняла вас для выполнения некой работы. Однако вы от исполнения ваших обязанностей по договору пытаетесь уклониться. Хотите, чтобы я на вас в суд подал?
– Да ради бога! – возмутилась девушка. – Просто непонятно: кому теперь та книжка нужна?
Получилось не очень вежливо, но Игорь Феоктистович укорять не стал. Назидательно произнес:
– Мне нужна. Стасику. Фаине. Неллечке... Всем, кто Марину Евгеньевну знал и любил... Я уже прочел ваши наметки, – он кивнул в сторону включенного компьютера. – На мой вкус, получается неплохо. Нужно будет только акценты несколько по-другому расставить...
«Ага, убрать провинциала Игоряшу, – мелькнуло у Татьяны. – Превратить его из надоедалы и неудачника во вдохновителя и соратника...»
Она уже вполне владела собой. Возмущаться дальше было бессмысленно. Холмогоров – в своем праве. Марина Евгеньевна и Антон Шахов ведь только пообещали ей, на словах уверили, что, в случае чего, аванс можно будет не возвращать. И она, наивная, непредусмотрительная, им поверила... Но раз в договоре написано по-другому – значит, надо притвориться, что ты смирилась.
– А кто мне теперь все рассказывать будет? – буркнула Татьяна.
– Многое могу я, – важно произнес Холмогоров. – Я ведь Мариночке самый близкий человек. А чего я не знаю, ее друзья дополнят. На похороны их много съедется. Я вам укажу, с кем можно поговорить.
Игорь Феоктистович встал. Поднялась и Татьяна. Он протянул ей руку:
– Что ж. Будем сотрудничать, Татьяна Валерьевна.
Ничего не оставалось, как вложить свою кисть в его.
Мягкая, влажная, безвольная рука. До чего разительный контраст с сухим и сильным рукопожатием Марины Евгеньевны!
Одна радость – на прощание Холмогоров сказал:
– Ну а тот чек, что вам Марина Евгеньевна вчера дала, вы не выбрасывайте. Возможно, я вам его оплачу. Со временем. Если, конечно, вы меня злить не будете.
И покровительственно – чертов барин! – улыбнулся.
Таня вышла из хозяйкиного кабинета мрачнее тучи. Все сожаление о смерти Холмогоровой, всю скорбь – как рукой сняло. Осталась одна злость: на них всех. На буржуев. На бездушных людей, которые считают, что не-богачи должны выполнять абсолютно все их желания... Но она и сама хороша: подписала невесть что. Поверила болтовне Шахова о «типовом договоре». Пятьдесят тысяч евро глаза застили. Вот теперь придется расплачиваться.
«Все равно: они меня не заставят! Что-нибудь придумаю!» – пыталась успокоить себя Татьяна. Только что придумаешь? Конечно, хотелось бы благородно швырнуть в ноги Игорю Феоктистовичу проклятый аванс и забыть злосчастную семейку, как страшный сон. Но только нет у нее сорока пяти тысяч. Не продавать же машину только для того, чтобы собственную гордость потешить!
Да и, с другой стороны, просто обидно. Сколько времени она здесь потратила, да и нервов изрядно, и вдруг – вернуться в столицу ни с чем. Без денег и без книги в своем портфолио...
Но безвыходных положений не бывает. Может, хорошего юриста найти? Пусть доказывает, что договор кабальный и аванс в любом случае должен остаться ей! Надо вернуться в комнату и все еще раз обдумать.
Таня решительно направилась в свою спальню. Но добраться до нее не успела – путь ей преградила инвалидная коляска.
Стасик. Еще один буржуй. Холеные, длинные пальцы, безбрежная синева глаз, бархатный голос:
– Таня... Есть минутка?
– Что тебе? – невежливо буркнула она.
Получилось грубо, и Стасик сразу понурился. Потерянно пролепетал:
– Ладно, если ты занята...
Но Татьяне тут же стало стыдно – все-таки парень вчера мать потерял.
Она виновато улыбнулась:
– Извини, Стас. Просто настроение по нулям.
– Из-за мамы?
«Да что мне до твоей мамы!» – едва не вырвалось у нее. Но вслух, конечно, произнесла традиционное:
– Мне очень жаль...
– Ничего тебе на самом деле не жаль. – Он внимательно взглянул ей в глаза. И горько добавил: – Да и никому не жаль! Может, только Фаине...
– А тебе? – Таня волей-неволей начала втягиваться в бессмысленный разговор.
– Ну-у... – протянул юноша. – Ты хочешь, чтобы я тебе соврал? Или желаешь услышать правду?
– Лучше правду, – усмехнулась она.
– А правда в том, что у меня мамы и раньше особо не было, – отрезал инвалид. – Я ее от силы раз в неделю видел. На часок. А теперь – не буду видеть никогда. Разница, конечно, есть, но не принципиальная.