– Все ты врешь, – вздохнула Татьяна.
– Конечно, вру, – легко согласился молодой человек.
Печально улыбнулся. Тонкие пальцы вдруг откинули плед... Под ним обнаружились обтянутые джинсами колени, а на них – крошечный букетик: розочка на коротком черенке, а вокруг нее декоративные листочки какого-то неизвестного Тане растения. Смешно. Такой подарок только куколке Барби сгодится. Но все искупали его глаза – одновременно грустные, виноватые и вожделеющие...
– Это тебе. – Стас протянул ей букет.
И Таня, вместо того, чтобы рассмеяться, тихо пробормотала:
– Спасибо.
– Пойдем в гостиную, поговорим. Пожалуйста! – попросил юноша.
«Ох, только тебя мне не хватало! Но теперь, после букетика, и не пошлешь...» – мысленно вздохнула Татьяна, а вслух неохотно пробормотала:
– Ладно. Пойдем.
– Ты чем-то расстроена, – упрямо повторил младший Холмогоров, едва добрались до гостиной и Таня опустилась на диван. – Но не тем, что мама погибла. Не обманывай меня, ладно?
– Хорошо, не буду обманывать, – пожала плечами Таня. А чего действительно ей притворяться? – Меня твой отец взбесил.
– А что он сделал? – встрепенулся молодой человек.
– Потребовал, чтобы я все равно книжку заканчивала. Или вернула аванс, – честно сообщила Таня.
Лицо Стасика разгладилось. Он кивнул:
– Я знаю.
– Знаешь?
– Ну да. – И парень с обезоруживающей простотой добавил: – Это я его попросил.
– Ты? Зачем?!
– Как зачем? Чтобы ты осталась. Чтобы видеть тебя. Каждый день. Если ты, конечно, захочешь...
– Ах, вот как! – Таня на миг утратила самообладание. – Значит, ты попросил! Твоя работа! Ну, спасибо!
– Пожалуйста, – пожал плечами Стас. – Не понимаю, чего ты злишься.
– Не понимаешь?! Да твой отец... он меня шантажировал! Угрожал! Говорил, что в суд подаст, если я книжку не закончу. Или если деньги не верну. А у меня их нет уже, тех денег!
И снова – беззаботный, удивленный взгляд:
– Ну а что ему оставалось делать? Как бы он тебя иначе уговорил?
Воистину: здесь, в горах, странный мир. Впрочем, такой, как Стасик, и в обычном мире выглядел бы странным.
– А просто меня попросить – тебе в голову не приходило?
– А ты бы согласилась?
– Возможно, – соврала Таня.
– Хорошо, – покорно кивнул ее собеседник. – Вот я тебя и прошу. Я хочу, чтобы ты осталась. И чтобы книжка была закончена. – Он печально взглянул на нее и добавил: – Я ведь тоже многое смогу рассказать. Я себя – и маму – с трех лет помню.
«Вы меня просто в угол загнали. Оба. Ты и твой папа, – раздраженно подумала Таня. – Ладно, придется оставаться. Ничего не поделаешь. Но черта с два я буду под вашу дудку плясать!»
И она строго произнесла:
– Хорошо. Я останусь и книгу допишу. Но только единственное условие...
– Еще денег? – перебил он.
Появилось, конечно, искушение сказать «да», но Таня его подавила. Гордо отрезала:
– Да подавись ты своими деньгами! Условие совсем другое. Не ты мне будешь рассказывать, что захочешь, а я – тебе вопросы задавать. Годится?
Парень просиял:
– Все, что прикажете, моя леди!
– Тогда вопрос первый, – не растерялась Татьяна. – Тебе правда плевать, что мама погибла, или ты придуриваешься? Как все подростки?
Спросила и ожидала – сейчас инвалид наверняка возмутится. Начнет доказывать, что взрослый. Мол, ему целых двадцать два года...
Но Стас ничего доказывать не стал. Задумчиво заговорил:
– Понимаешь, Таня... Я ведь действительно себя с раннего детства помню. И знаешь, что самое яркое в памяти осталось?.. Я всегда с нянями сидел. Или с бабушками. Или с отцом. А чтоб с мамой, да еще вдвоем – такого почти никогда не бывало. Всегда я слышал: она на работе... на встрече... на переговорах... Как же я ненавидел эти «переговоры»! Что значит слово, тогда не знал. Считал – какие-то воры. Очень злые. Которые маму от меня утаскивают. Но иногда все же она со мной оставалась. Ох, как я тогда был счастлив! Мне хотелось отдать ей все! Самые лучшие свои машинки. Всю, целиком, железную дорогу. Любого из мишек... Мне хотелось читать с ней. Играть. Рисовать. А она, она... – Стасик вздохнул. – Нет, мама никогда меня не обижала. Не кричала, не била. Но я видел: ей со мной скучно. Я несу ей машину, прошу: «Мама, давай, поиграем!» А она: «Хорошо, Стас, но... Подожди!» И утыкается в очередной договор. Или просто в газету. А я тоже с характером, тереблю ее: «Нет, прямо сейчас поиграем!» И тогда она сдается. Катает со мной эти машинки, но, чувствую, с каждой минутой все больше и больше злится... Неинтересно ей. Так и ждет: пока наконец ее няня сменит. Как же мне было горько, когда я понимал, что ей не нужен...
Он виновато взглянул на Татьяну и попросил:
– Только ты про это в книжке, разумеется, не пиши.
– Хорошо, – пообещала. И настойчиво повторила: – Значит, ты ее любил?
– Я ее ненавидел, – с готовностью откликнулся молодой человек.
Таня изменилась в лице, а Стас – с удовольствием прибавил:
– Ты бы тоже ненавидела. Если б собственная мать тебя стеснялась.
– Стеснялась?
– Ну да. Она же вся из себя – абсолютный лидер. Безупречная. Богатая, успешная, знаменитая. Народные артисты в друзьях (это я про дядю Сашу Пыльцова), в знакомых – сплошь олигархи, мэр побаивается... У нее и сын должен быть безупречным. – Стаса передернуло. – Весь такой идеальный – матросский костюмчик от «Валентино», стрижка от Зверева, французская гувернантка, тайская горничная, с трех лет горные лыжи... А я ей такую подлянку кинул – инвалид, одна нога короче другой. Да она спала и видела: как бы меня куда подальше засунуть. Чтоб ее не позорил.
– Никогда не поверю! – твердо произнесла Татьяна.
– Нет, в интернат, конечно, она меня не сдавала, – с готовностью согласился Стас, – но никуда с собой не брала. И не гордилась мной, уж точно.
– Любая мать гордится своим ребенком, – возразила Садовникова.
– Откуда ты знаешь? У тебя что, есть дети? – поинтересовался юноша.
– Нет.
– А ты их хочешь?
– Ну... Хочу, наверное.
– Тогда не дай тебе бог такого, как я, – серьезно произнес Холмогоров-младший.
– Да что за чушь ты несешь! – возмутилась Садовникова. – Я тебе уже говорила: ты абсолютно нормальный. Красив, как Аполлон. Умный, богатый...
– Говори, говори... Не останавливайся... – попросил парень. И, без перехода, произнес: – И раз уж ты у нас остаешься, я хотел рассказать тебе одну вещь. Только, конечно, тоже не для книги. – Он глубоко вздохнул и будто в омут кинулся: – Это ведь я тогда... Кирку... ну, ту нашу горничную...
– Что-о? – опешила Татьяна.
– Это я ее уничтожил, – твердо произнес юноша.
Стас
Очередной его доктор явно стажировался в Германии. В каком-нибудь Бухенвальде. Или Равенсбрюке. Или просто в войсках СС. Редкостный садист! Пальцы стальные, морда свирепая. Даже голос – и тот визжит, будто циркулярная пила. Хотя на визитной карточке написано, что он доктор наук, имеет свой медцентр и кучу всяких регалий. Принимает только у себя. А чтоб его сюда, в Красную Долину, затащить, мама сказала, ей пришлось целое состояние выложить.
Стасик сначала пытался его игнорировать. Потом – мечтал отравить. Затем – едва завидев, начинал плакать. Попытался сымитировать эпилептический припадок. Жаловался отцу, устраивал истерики матери... Но только садист все равно своего добился: из инвалидного кресла Станислав встал. И начал ходить – сначала по стенке, потом в ходунках, потом с палочкой...
Мать была счастлива. Сам Стасик тоже кайфовал, хотя вида и не показывал. Поди плохо получить свободу передвижения?! Теперь куда угодно можно забраться. В любой, даже самый заросший, уголок сада. И на крышу – с нее, мать говорила, видны сумасшедшей красоты горные закаты. Стас даже на пляже наконец побывал – не на обычном, конечно, а у маминого приятеля, у которого особняк прямо на берегу моря.
В общем, началась новая жизнь. А ее апофеозом стала она. Новая горничная. Кирка. Красивая, стройная и восхитительно глупенькая. Убирала у него в комнате и трещала без умолку. С таким смешным акцентом, что он половины из ее слов не понимал. Но только слушать ее певучую, задорную речь все равно было чертовски приятно...
И очень кстати, что он из кресла выбрался. Можно было к Кирке на кухню прийти. Или позвать ее в сад. Или даже помочь ей натирать столовое серебро... Ну, и сексом заняться, конечно. Кирочка сразу дала понять: она не против. Вот только ей очень хочется такое колечко, как у Марины Евгеньевны... И такой же, как у нее, газовый шарфик.
По магазинам Стас водить ее, разумеется, не мог, но по каталогам заказывал все, что девчонка просила. А мать только смеялась, когда он ей счета подсовывал. И без звука оплачивала.
Но однажды случилась беда.
Стасик без предупреждения пошел к Кирочке в комнату. И еще из коридора услышал, что там небольшая вечеринка. В приоткрытую дверь видно – на кровати, на стульях разместились пятеро. Две горничных, трое охранников. Все принаряженные, уже подвыпившие.
Вламываться в комнату Стас не стал – притаился за дверью. Признаться, заинтересовался: а с какой это стати его Кирочка самым наглым образом с охранником кадрится?! Но уличил подругу не в неверности, а в гораздо худшем. Вдруг услышал, как одна из горничных попросила:
– Кирка, Кирка! Покажи еще, как барчук ходит!
И та с готовностью полусогнула ноги, скрючила спину, зашаркала по полу. А вся честная компания начала заливисто хохотать.
Стаса в глазах потемнело. Распахнул дверь, ворвался в комнату, кинулся на предательницу... Растаскивать их не стали. Он остановился сам – когда Кирка, уже без сознания, лежала на полу.
Только тогда Стасик понял, что он наделал. Немедленно отправился к матери, рассказал ей все.
Марина Евгеньевна нотаций читать не стала. Спокойно сказала: «Я разберусь!» Но не очень-то получилось.
Кирка, едва пришла в себя, уселась на внедорожник и отправилась в Красную Долину. Зафиксировала в тамошнем медпункте побои. И выдвинула Стасу и его маме абсолютно сумасшедшее требование: «Или платите миллион долларов, или я заявление в милицию подаю».
– Ты дура и хамка! – вспылил Стас.
А мать лишь усмехнулась:
– Ничего. Заплатим.
– Когда? – просияла Кирочка.
– Через недельку, – пожала плечами Холмогорова. – Деньги-то немалые, в один день не соберешь.
Лицо ее было решительным и недобрым, но Кира в предвкушении ослепительного богатства выражения его не заметила. Надменно проквакала:
– Хорошо. Неделю я вам даю. Но не больше!
– Гарантирую, ровно через семь дней, – кивнула Марина Евгеньевна.
Кирочка все это время порхала, будто на крыльях, Стас же не выходил из своей комнаты и принимал антидепрессанты.
А за день до дня «Х» горничную нашли в гостиной. Возле камина. С проломленной головой.
Таня
Она слушала рассказ молодого человека не шелохнувшись.
– Ну а потом, конечно, полный кошмар начался. – Стас вздохнул, нервно облизал губы. – Маму выдернули с важных переговоров, у отца – гипертонический криз, Фаина в свой курятник умчалась: смотреть, что ей карты по этому поводу скажут...
«Да уж... Не смерть кошмар, а то, что такая суета поднялась», – мелькнуло у Татьяны.
А парень продолжал:
– Аркадий Васильевич, мамин зам по безопасности, выдвинул идею: делу хода не давать, а Кирку, как стемнеет, похоронить где-нибудь в горах. Авось никто не хватится. Но мать сказала: нет, полная глупость. И сама вызвала ментов. Приехала целая толпа, все обнюхали, обыскали. Завели уголовное дело. Маман куда-то ездила, с кем-то договаривалась, платила, наверное... В итоге все спустили на тормозах. Причина смерти – несчастный случай. А тех, недельной давности, синяков, что я Кирке наставил, и вовсе будто не было. В общем, ура-ура... – Стас вздохнул.
– Подожди, – задумчиво произнесла Таня, – а убил-то ее кто?
– Я думаю, мама, – вздохнул инвалид. – Не сама, конечно, наняла кого-то. Такая услуга, я читал, недорого стоит. Особенно если убивать не олигарха, а какую-то хохлушку.
Таню передернуло от его спокойного тона и равнодушных слов. А Стас ничего не заметил и упоенно продолжал:
– И вот за это матери огромное спасибо. Миллион, конечно, не деньги...
Садовникова изумленно взглянула ему в лицо – не шутит ли? Нет. Похоже, юный Холмогоров говорил совершенно серьезно. Щеки пылают, глаза горят...
– Заплатить, конечно, было бы проще. Но мать меня поняла. Поняла! Тут не откупаться, а именно убрать девчонку было надо, потому что Кирка свою собачью смерть заслужила.
– Вот уж не думаю... – пробормотала Таня.
Но Стас ее будто не слышал, говорил горячо, взволнованно:
– Хоть и говорят: о мертвых ничего, кроме хорошего, а я Кирку до сих пор ненавижу. Я ведь только из-за нее больше из коляски не встаю. Принципиально. Не хочу, чтобы всякая шваль надо мной потешалась.
– Ты – не встаешь, а она – в могиле лежит, – тихо произнесла Таня. – У нее ведь тоже семья, наверное, была. Мать, отец...
А Стас неожиданно усмехнулся:
– Ты права, была. Только знаешь... Они, ее семья, даже рады.
– Ты с ума сошел? – вырвалось у Татьяны.
– Ничуть, – отрезал собеседник. – Они сейчас в таком шоколаде живут! Особняк кирпичный отгрохали, два джипа купили. – И объяснил: – Я мать попросил, чтоб им денег послала. Не миллион, конечно, но тысяч сто. Для Хохляндии немало. Мамашка Киркина даже письмо мне прислала. Называла благодетелем и обещала, что всю жизнь за меня будет бога молить. Вот так.
Парень с вызовом взглянул на Садовникову. В его ясных глазах отражалось высокое, ослепительно синее небо. И – ни капли раскаяния.
– Я ведь верил ей, Таня, – почти шепотом добавил Стас. – А она меня предала. И после этого ты считаешь преступником меня?
Странная логика! Но спорить Татьяна не стала. Лишь пробормотала:
– Ох, Стас... Не мне тебя судить.
– Вот и не суди. – В его голосе зазвучали властные нотки. Впрочем, он тут же сменил барский тон на мягкий, просительный: – Просто останься... Здесь, в доме... – И совсем шепотом закончил: – Со мной...
– Можно подумать, у меня есть другие варианты, – буркнула Татьяна.
Лицо его просветлело. А в голове девушки пронеслось: «Думаешь, всех купил? Кирину семью – да. Меня – не получится». Но вслух она этого, разумеется, не сказала.
Глава 10
Таня
Деваться отсюда ей было действительно некуда. Хотя что может быть хуже, чем находиться в доме, в котором поселилась смерть?
Здесь, на юге, к трауру относились серьезно: зеркала – под покровом черных платков. Повсюду – фотографии Марины Евгеньевны, щедро снабженные черным крепом. Да еще во всех мыслимых и немыслимых местах рюмок наставили, укрыли их кусочками хлеба.
Мрак и тоска – особенно если лично ты большой горести не испытываешь. Да и с какой стати Татьяне скорбеть, если даже муж погибшей откровенно доволен. А безутешный сын рассказывает ей о старых обидах на мать и дарит цветы. Хоть бы до похорон подождал, прежде чем начинать кадриться!
Но, видно, так у богатеев принято. Антураж печальный, а по сути – всем по фигу. Одна только Фаина, похоже, и переживала.
Выглядела экономка ужасно: черное платье, голова увенчана траурным платком. Под глазами темные тени, губы сжаты в скорбную нитку.
И за обедом, едва все уселись за стол, сразу начала печальную речь:
– Похороны послезавтра. К полудню нужно будет подъехать в Сочи, в траурный зал...
– Фаина, – перебил ее вдовец, – давай поговорим о чем-нибудь другом.
Игорь Феоктистович, в отличие от экономки, смотрелся вполне огурчиком. Румяный, глаза блестят. Явно спал без кошмаров. Или просто уже успел принять на грудь?
Фаина наградила его презрительным взглядом и продолжила:
– Я составляю список приглашенных на похороны. В нем друзья Марины Евгеньевны, ее партнеры по бизнесу, все, кто был ей близок. Может быть, у кого-то из вас будут... свои, дополнительные кандидатуры?
Она внимательно оглядела присутствующих.
Народа на обед собралось немало. На своих обычных местах сидели Антон Шахов, Нелли, Татьяна. Холмогоров-старший, не чинясь, поместился во главе стола, на месте Марины Евгеньевны. Рядом с ним восседал Матвей Максимович Алтухов. Этого приглашать не надо было – сам прилетел, еще вчера вечером. Немедленно, едва узнал о трагедии.
– Особого сервиса гостям не обещаю, но три комнаты пока свободны. И двое водителей. Они встретят, если надо, в аэропорту, – сообщила экономка. И подбодрила: – Не стесняйтесь, Мариночке... – тут она смешалась, всхлипнула, но быстро взяла себя в руки: – Марине Евгеньевне будет приятно, что ее много людей провожает.
«А по-моему, ей уже плевать», – тихо бормотнул сидевший рядом с Таней Антон.
«Может, Валеру пригласить? – возникла у Садовниковой шальная мысль. – А что? Посмотрел бы на местное бытие... горным воздухом подышал».
Впрочем, она тут же остановила себя. Позвать отчима в чужой особняк, да на похороны хозяйки – это уже перебор.
Остальные тоже молчали. Один Холмогоров буркнул:
– Ты Пыльцова не забыла?
– Я никого не забываю, – поджала губы экономка.
«Видно, тот самый артист. Интересно будет познакомиться», – подумала Таня.
– Тогда с моей стороны больше никого, – важно кивнул Игорь Феоктистович.
А Матвей Максимович вдруг произнес:
– Водки всем.
И говорил вроде тихо, и ни к кому конкретно не обращался, однако Фаина подхватилась, мигнула, махнула – и водка немедленно появилась. Даже рюмки оказались, как положено, заледенелые – будто специально его приказа в холодильнике ждали...
– Я хочу выпить за Марину Евгеньевну, – просто сказал Матвей Максимович. – И не говорите мне, что не положено, что нельзя чокаться и прочую белиберду. Я еще раз скажу: давайте выпьем за Мариночку. Я верю, что она жива... – Его глаза увлажнились, и он тихо закончил: – Потому что когда я пойму, что ее больше нет, вместе с нею умрет и частичка моей души.