Фаина метнула неприязненный взгляд в сторону жалкого шефа по безопасности и закончила:
– Люди должны работать. Хотя бы зарплату свою отрабатывать. А с высших сил ответа не потребуешь.
– Но... Минуточку! – покачала головой Таня. – Давайте все-таки разберемся с дамой пик. Та, которую вы во время гадания увидели... Вы сказали, что эта мадам в бизнесе Марине Евгеньевне мешает. Или убить она тоже могла?
– Повторюсь, Таня: высшие силы подвергнуть допросу невозможно. Я просто чувствовала, что Марине Евгеньевне грозит серьезная опасность. Надеялась, только по работе. И, как могла, пыталась спасти...
– Ну тогда не будем сейчас о высших силах, ладно? – Таня вошла в азарт. – Скажите мне просто, что вы сами думаете. Как здравомыслящий человек, не как колдунья. Вы знали, кто такая Инесса?
– Конечно, знала, – кивнула Фаина. – Подруга детства. Девочка из богатой семьи, перед которой все пути были открыты. Да только почему-то не сложилось у нее.
– А могла она из-за этого убить, как вы считаете?
Фаина задумалась. Неуверенно произнесла:
– Возможно...
– Убить – только потому, что сама кастелянша, а подруга стала миллионершей? – усмехнулась Садовникова.
– По крайней мере, я Инессу понимаю: очень обидно, когда остаешься ни с чем, а подружка, которую подкармливала когда-то, обходит тебя по всем статьям.
– Все же я лично думаю: убийца не она, – покачала головой Таня.
– Почему? – вскинула очи Фаина.
– Да потому, что она – мелочь. Плотва. Малек. А малек на большое дело никогда не пойдет, струсит. Вы не сравнивайте: одно дело – стукануть журналистам про кишечную инфекцию, но совсем другое – подсыпать отраву. Считай, убить. Да как вы себе это вообще представляете? Вы когда-нибудь в столовой «Юноны» бывали? Там же все на виду – огромный зал, официантки. У Марины Евгеньевны наверняка свой стол, и обслуживали ее по высшему разряду. Каким образом Инесса могла к ней подобраться? Будь она поваром или хотя бы работай в столовой – еще может быть. А она ведь кастелянша. Станет у котлов крутиться – сразу попадет под подозрение. К тому же Марина Евгеньевна мне говорила, как раз в тот день, когда... – Татьяна замялась.
– Продолжай, – спокойно попросила Фаина.
Как дошло до дела, домоправительница вполне справлялась со своей скорбью. И Таня горячо проговорила:
– Холмогорова начала проверять Инессу еще накануне ночью. Кастелянша к тому времени уже исчезла – в своей комнате не ночевала, на работе утром не появилась. Как она могла вдруг в столовой очутиться и тем более отраву подсыпать, если ее уже повсюду искали?
– Здраво рассуждаете, – вдруг встрял в разговор Аркадий Васильевич. – Молодец. Вам бы следователем работать.
Таня комплимента не приняла. Ледяным тоном отрезала:
– Вы десять минут назад утверждали, что я убийцу покрываю.
– Отрабатывал все возможные версии, – ухмыльнулся колобок.
А Фаина с виноватыми нотками в голосе добавила:
– Но ведь Инессу действительно не могут найти. С чего ей исчезать?
– Мало ли с чего... – пожала плечами Таня.
– Мы у нее самой спросим. Когда найдем, – заверил Аркадий Васильевич. И обратился уже к Фаине: – Не волнуйся, из Сочи ей не выбраться. Никуда кастелянша не денется.
– Гораздо разумней было бы... – начала Таня. И осеклась.
– Было бы что? – остро взглянула на нее Фаина.
Садовникова хотела сказать: «Проверить тех, кто обедал вместе с Мариной Евгеньевной».
Но встретила взгляд охранника Аркадия Васильевича – и промолчала. Полный дурак. Все ищет, кто бы ему правильный путь подсказал. А с какой стати ему помогать? Вот если раскрыть убийство самой...
Пусть она и дилетантка, но картинка вырисовывалась довольно складная. За одним столом с Мариной Евгеньевной в тот день сидели Нелли и Антон. И любому из них никто не мешал незаметно подсыпать хозяйке яд. Тем более что добавляется мутная история с загсом. Сладкая парочка, конечно, утверждает, будто Холмогорова сама их отправила заявление подавать. Но подтвердить этого никто не может.
А если все наоборот: не она их в загс послала, а они ее попросили протекцию составить? Мол, если самим заявление подавать – регистрацию только через месяц назначат, а мы хотим побыстрей... И Марина Евгеньевна ничего не заподозрила, согласилась помочь. А им нужно было не в загс попасть вне очереди, а просто, не вызывая подозрений, из ее машины сбежать.
Хорошо, рассуждаем дальше. Как отравили – ясно. Как на законных основаниях покинули ее автомобиль – тоже. Но по-прежнему непонятно, что заставило Холмогорову сесть за руль. И откуда Антон с Нелли – если они, конечно, отравители – знали, что хозяйка именно в тот день поведет машину сама? Она ведь почти всегда с шофером ездила...
Интересно, а доза психотропного, сама по себе, была смертельной или нет? Надо было у Аркадия Васильевича спросить. Но, похоже, нет. Он ведь как сказал: «На наших дорогах – верная погибель...» Значит, будь за рулем водитель, ничего б с Холмогоровой не случилось. Просто вернулась бы с тяжелой головой, завалилась спать, а утром проснулась здоровенькой.
И другая странность: менты, которые дело ведут, они что, совсем дураки? Раз стало известно про психотропное в крови Холмогоровой, ежу понятно: в первую руку надо проверять тех, кто вместе с ней обедал. То есть Антона и Нелли. И волочь их в кутузку. Однако эта парочка прекрасно себя чувствует. Ходят с важными лицами, планируют, как распорядиться наследством. Значит, менты их не подозревают.
Может быть, ей, Татьяне, имеет смысл сладкую парочку сдать? Да еще и про возможные мотивы милицейским подсказать? По крайней мере, с Антоном все ясно: он Марину Евгеньевну обкрадывал, и та об этом знала. Значит, в любой момент могла раздавить его, как мокрицу. И он почел за благо от хозяйки избавиться... А что, серьезный мотив.
Впрочем, идти в милицию, продолжала рассуждать Татьяна, да еще в местную, совсем не хочется. Да и закладывать – даже тех, кто тебе неприятен, – претит. К тому же на многие вопросы ответов просто нет. А узнать их хочется. Очень.
И Таня, повинуясь первому порыву, решительно отправилась на второй этаж, где располагались гостевые спальни. Без стука распахнула дверь в комнату Шахова. Ну и плевать, если застанет парочку за утехами...
Однако Антон оказался в комнате один. Валялся на кровати одетый, в ботинках, все покрывало уже в песке. Волосы всклокочены, глаза красные. Спал, что ли? Или тоже бухает – как хозяин-барин?
Увидел ее, всполошился:
– Что случилось, Танюшка?
«Танюшка»... Ничего себе, наглость! Так ее только отчим называет.
И Садовникова, не чинясь, бухнула:
– У меня к тебе единственный вопрос. Это ты подсыпал Холмогоровой яд?
Как надо допрашивать, представление она имела весьма смутное, но интуитивно догадывалась: немаловажно – ошеломить.
Антон захлопал глазами. Пробормотал:
– Откуда ты знаешь?
Тут уж сама Таня опешила. Что, считать его слова признанием?
Впрочем, Шахов вовсе не выглядел перепуганным. Сел на кровати. Пригладил волосы. Усмехнулся. Спокойно произнес:
– Обвинение твое звучит, безусловно, грозно. Только в курсе ли ты, Танюшка, из чего состоял в тот день обед Холмогоровой?
Садовникова промолчала. И Антон триумфально продолжил:
– Я тебе расскажу. Листья салата. Отбивная – без гарнира и даже без панировки. И минеральная вода. Возникает резонный вопрос: куда сыпать психотропное? В минеральную воду, разумеется, скажешь ты... – Он насмешливо посмотрел на Татьяну и закончил: – И будешь неправа. Потому что в столовке за обедом случился небольшой инцидент – и тому была масса свидетелей. Минералку Марине Евгеньевне принесли неоткрытую. Это ж столовая, не ресторан, особого сервиса нет. И она вызвала официантку, вкрутила той мозги: подавать воду всегда нужно открытой. А потом – открыла бутылку сама. Демонстративно. И сама перелила воду в стакан. Ну, и потом мы еще шампанское пили. Оно тоже, ясное дело, в запечатанной бутылке было. В него как-то сложно что-то подсыпать... В милиции со мной, знаешь ли, согласились.
Явно не врет. Да и смысла врать ему нет. И Таня, уже совсем без прежнего запала, произнесла:
– А загс? Почему вы туда именно в тот день отправились?
– В том все и дело! – с жаром откликнулся Антон. – Я ж тоже не дурак, понимаю: загс-то очень кстати для меня с Нелькой оказался. Но клянусь тебе – и официантки из столовой притом мои слова подтвердили – Марина Евгеньевна сама хотела от нас избавиться. Шоферу просто сказала: ты сегодня больше не нужен. Ну а мы-то не шоферы, я ее зам, Нелька – секретарша... Вот Холмогорова и устроила цирк, чтобы нас куда-нибудь отправить. Почему вы не женитесь, говорит, хватит тянуть, езжайте в загс прямо сейчас, а я все организую... Мы, честно говоря, от ее напора даже опешили. Мне еще тогда показалось: ей зачем-то понадобилось одной остаться. А начался цирк сразу после телефонного звонка. Знаешь, откуда звонили? С телефона-автомата! По нынешним временам редкость, значит, действительно что-то важное. И строго конфиденциальное. Вот она нас и выгнала. Поэтому, Танечка, – Антон триумфально взглянул на нее, – я чист, аки ангел. По крайней мере, у милиции ко мне претензий нет.
Садовникова взглянула в его лоснящуюся, довольную рожу. Тихо произнесла:
– Но ты ведь обкрадывал Марину Евгеньевну.
Ждала, что Шахов начнет оправдываться, однако тот лишь плечом дернул:
– А что оставалось делать? С такой-то зарплатой... Она мне тыщу баксов платила, если ты не в курсе. Это что – деньги? Да и потом, скажешь тоже: обкрадывал... Все управляющие ведут двойную бухгалтерию. Когда от многого берут немножко, это не воровство, а честная дележка.
– Она, между прочим, знала, что ты у нее воруешь. И собиралась с волчьим билетом тебя выгнать, – спокойно произнесла Татьяна.
И наконец пробила его хладнокровную защиту – в глазах Шахова мелькнуло смятение. Девушка усмехнулась, добавила:
– Об этом ты тоже в милиции рассказал?
Антон молчал.
– И еще... – в азарте продолжила Садовникова. – Вы ведь из Сочи в тот день на такси ехали. Уткнулись в «пробку». Оставили машину и отправились к месту аварии пешком. Сам говорил: пару километров на своих двоих отмахали. Зачем?
– А чего было у моря погоды ждать? – пробормотал Антон. – Все равно ведь явно встали глухо. Могли проторчать хоть час, хоть три. Вот я и предложил Нельке: пойдем лучше пешком. Заодно посмотрим, что там случилось.
– Все у тебя, Тоша, так складненько получается... Всему объяснения находятся... – пробормотала Садовникова.
– Да потому, Тань, – фамильярно улыбнулся Шахов, – что я, аки слеза, чист. Подумаешь, пару десятков тысчонок себе откатил... – И серьезно добавил: – Ты лучше к мужу ее присмотрись, к несчастному вдовцу. Вот уж кому смерть Марины Евгеньевны выгодна – какие миллионы захапал!
...И ведь не исключено, что Шахов прав.
Игорь Феоктистович со смертью супруги явно воспрянул. Развернул плечи, выпрямил прежде согбенную спину. Раньше целыми днями просиживал в своей комнате и к общему столу спускался от силы раз в день, а нынче...
Постоянно курсирует по всему дому. Покрикивает на горничных, раздает указания охранникам. И улыбается! Выражение лица постоянно довольное. Не очень-то уместно, жену даже не похоронили еще.
Таня старалась держаться от вдовца подальше, но ведь целыми днями в своей спальне торчать не станешь. Хотя бы потому, что Фаина предупредила: «Еду в комнаты никому подавать не будут, не до того сейчас». А на горном воздухе аппетит разыгрывается, будь здоров.
И, ближе к вечеру – пришла на кухню за яблоком – немедленно столкнулась с Игорем Феоктистовичем. Хрустит мюслями, рожа требовательная:
– О, Татьяна! Вы мне как раз и нужны. Пойдемте, посидим в солярии.
– Зачем? – недовольно буркнула она. Очень ей не хотелось с ним на пару в солярии рассиживать.
– Как зачем? – надменно вскинул подбородок вдовец. – А книга?! У меня как раз есть полчаса свободного времени.
Знакомая формулировка – Марина Евгеньевна теми же словами призывала Таню на работу. Но насколько гармоничней сия фраза звучала в ее устах! Только что было делать?
– Хорошо, – кивнула Татьяна, – сейчас за диктофоном схожу.
А про себя добавила: и буду искать его долго-долго. А потом еще полчаса менять батарейки...
Но не вышло.
– Зачем самой-то ноги топтать? – пожал плечами Игорь Феоктистович.
И, будто в дурном фильме из дворянской жизни, хлопнул в ладоши, позвал:
– Эй, как тебя там... Зухра! Подойди!
Горничная послушно явилась.
– Подай из комнаты писательницы диктофон, – велел вдовец. – А потом минералки в солярий принеси. Только обязательно холодной! И лимончик к ней нарежь. Отдельно подашь лед в ведерке и мяты несколько веточек. Все поняла? Давай, шевелись!
Девушка метнула на хозяина возмущенный взгляд. Да уж... На что Холмогорова была резкой и властной, но со слугами в подобном тоне никогда не разговаривала. А вдовец новоиспеченный, похоже, наслаждается – что может прикрикнуть, унизить... Воистину: чем ниже статус, тем больше гонору.
Интересно, что Холмогоров станет рассказывать о жене? Наверняка сплошные гадости. Но не будет же Садовникова – за деньги Марины Евгеньевны – писать о ней плохо! А написать хорошо – тоже, получается, не выход. Теперь ведь Игорь Феоктистович ее работу будет принимать. Потребует переписывать. Абсолютно непонятно, как выкручиваться...
Едва поднялись в солярий, Холмогоров развалился в кресле (прежде в нем сидела Марина Евгеньевна) и небрежно произнес:
– Ну, Таня, приступим. Что тебе сказать? Жена моя, конечно, сучкой была первостатейной...
– Как вам не стыдно! – не выдержала Садовникова.
Холмогоров не смутился. Спокойно продолжил:
– Но голова у нее, надо отдать ей должное, варила. И хватка у супруги была – почище, чем у бульдога. Вот пусть люди все и узнают: про беспринципную стерву. Но стерву – умную. Включай диктофон...
Игорь
На третьем курсе они поженились. Как сплошь и рядом бывало в студенческих семьях – «по залету». Шел 1985 год, к власти пришел новый, молодой генсек, и в воздухе уже что-то такое носилось. Группа «Ария» пела про металл, светлый металл, Виктор Салтыков надрывался про «Островок», в Москву, за конфетами и колбасой, стекалось полстраны. Ребенок обоим, и Марине, и Игорю, был совсем не нужен, но получилось, как с миллионом молодых семей: пока поняли, что случилось... пока очухались – уже срок восемнадцать недель, за аборт даже совсем левые гинекологи не берутся. Да и Маринка уверяла: мы, мол, малыша будем по-современному воспитывать. Чтоб он нашей карьере не мешал. Как на Западе – когда дети везде и всюду с родителями перемещаются. И никаких капризов, никаких тасканий на ручках, укачиваний, колыбельных и нюней. А не захочет себя нормально вести, пусть покричит полчасика – и сам тогда успокоится.
– Все равно от ребенка одна морока, – не соглашался Игорь.
– Зато, пока молодые, отмучаемся. И потом все ведь так живут! – пожимала плечами Марина.
Действительно, студенческих семей в их институте образовалось уже изрядно. И дети во многих были. Причем на первый взгляд особо они действительно родителям не досаждали. Ползали себе по общежитским коридорам...
Роды у Маринки были тяжелые. Стасик родился слабенький, и диагноз ДЦП сразу поставили. Врачи, правда, заверяли: если будет хороший уход, и питание правильное, и гимнастика, то есть шанс, что к школьному возрасту все у парня наладится. Но пока – одна сплошная беда. Грудь ребенок брал вяло, приходилось молоко сцеживать и из бутылки кормить. Нормально спать по ночам младенец тоже не желал, вопил ужасно... Да еще, как назло, оба родителя без стипендии остались. А бабушки с обеих сторон подарили им по жалкому стольнику и от дальнейшего участия в судьбе внука устранились. Вот и получилось: прежде, хоть и не жировали, но и в кино выбирались, и в кафе, и мясцо иногда покупали, и спали, сколько влезет. А как родился ребенок – не жизнь, а сплошной ад. Марине с Игорем удалось зацепиться за Москву, но ютились они, все втроем, в съемной комнатке. Она сидела с ребенком, он трудился на госпредприятии за гроши. Маленький Стасик ходил плохо, подволакивал ножку.
Жили настолько бедно, что и словами не описать. Чтобы прокормиться, Игорь толкался в очередях, скупал блоками сигареты «Ява» и «Космос», а после со щадящей наценкой толкал среди соседей и коллег. Но все равно не хватало. То за массаж ребенку плати, то за лекарства, то за соки... А Маринка, которая прежде кроткой была, ничего не требовала, теперь постоянно зудела: ты – отец, а деньги в семью не приносишь. Заработай, достань, дай... А где их взять – особенно чтобы хватало?! Точила его почище циркулярной пилы. А потом вдруг работу предложили самой Марине, и оба поняли: это шанс.
Работа показалась манной небесной: выгуливать по Москве американца, переводить, сопровождать на экскурсиях. Ну, и подумаешь, что у Марины ребенок маленький – посидеть с ним соседку упросили, за символическую плату.
Тот американец, Берт его звали, личностью был колоритной. Лет пятидесяти, с окладистой, под Льва Толстого, бородой. Школьный учитель. Страстный фанат всего русского: «Подмосковные вечера», Достоевский, гречневая каша, естественно, водка. И при том на русском языке – ни слова. Ясное дело, тысячи раз во всех инстанциях проверен-перепроверен – иначе бы визу в СССР не получил, и советскую студентку к нему бы не подпустили.
Впрочем, платил экономный американец сущие копейки – пять долларов в день, что составляло по официальному курсу чуть больше трех рублей, а по неофициальному – пятнадцать. Не всякий студент – особенно избалованный, из Института европейских языков, – согласится. Но для Маринки в ее аховом положении Бертовы деньги были весьма кстати. К тому же тот всегда обедом с ресторане накормит, а еще жвачку иногда дарил, которую потом толкануть было можно. Да и не только ведь в деньгах дело. Скучно целыми днями торчать дома с ребенком и слушать, как тот бесконечно хнычет...
Вот и закрутилось у Маринки: целыми днями таскала Берта по экскурсиям. Маршруты продумывала сама, благо Москву успела изучить. То по булгаковским местам его водила, то показывала Замоскворечье, травила байки про столичных купцов, то вместе объезжали абсолютно все имеющиеся в городе памятники Пушкину. Да и педагогический дар у нее обнаружился: когда Берт в Москву прилетел, у него даже вместо «спасибо» ужасная каша получалась, а уже через пару недель он мог самостоятельно себе пива купить. И через пару месяцев, Маринка грозилась, сможет «Курочку Рябу» в оригинале прочитать.