Верещагин смотрел на спящую жену, на ее густые светлые волосы, на едва заметную родинку на щеке – все было знакомым и любимым, но почему-то сейчас Регина показалась ему какой-то иной, не такой, какой была еще сегодня утром или день назад, какой была все последние месяцы. Она показалась ему не родной, как обычно, а чужой. Два чувства боролись в нем – любви к жене и отрешенной созерцательности, как будто Алексей разглядывает красоту, ему не принадлежащую, и не рискует приблизиться к ней, опасаясь того, что на этом движении все очарование любви и закончится.
– Вас ведь тоже хотели убить, – долетел до него издалека голос Али.
Верещагин кивнул и вдруг вспомнил, что не говорил ни ему, ни Бачиеву о том, что в них с Региной стреляли. Откуда он знает?
Али тут же объяснил, словно прочитал его мысли:
– Я вам звонил, но вас не было, а секретарь сказала, что было какое-то покушение…
– Меня с кем-то перепутали, – улыбнулся Алексей. – Или мою машину.
– Страшное время, – вздохнул Али. – У нас тоже было страшное время. Двадцать пять лет назад у нас было – как у вас тридцать седьмой год. Очень многих достойных, уважаемых людей арестовали, обыски делали. Вы, конечно, знаете, что отца Маджида Наримановича тоже арестовали, а он уже пожилой человек был. Знаете, да?
– Конечно, – кивнул Алексей, хотя слышал об этом впервые. – Отец Бачиева пострадал ни за что.
– Именно так, – подтвердил Али. – Обыск делали, какие-то деньги нашли. «Откуда?» – спросили. А Нариман Бачиевич всю жизнь копил, и его отец Бачи Саидович тоже копил. Очень они скромно жили. Все копили, копили… А пришли те следователи из Москвы, русский и один армянин, и все забрали. Потом, конечно, кое-что вернули, когда этот наш тридцать седьмой год закончился. Но Нариман Бачиевич в тюрьме умер. Вот так все грустно у нас было до независимости…
Али снова посмотрел на Регину.
– У вас очень красивая жена. Прямо как дух воздуха, как прохлада в самый жаркий день.
Он, видимо, догадался, что Регина не спит, и произнес это по-русски.
– А сколько у вас жен? – спросила Регина, открывая глаза и выпрямляясь. – Ведь вам можно иметь четыре?
– Ха-ха, – рассмеялся Али. – У меня всегда была только одна Гульчахра. Она мне родила троих сыновей. Теперь у меня есть внуки и одна внучка. Но моя Гульчахра очень умная женщина и сказала мне, чтобы я завел себе молодую жену, пусть бы та ей помогала. Она даже показала мне хорошую девушку из уважаемой семьи. И тогда я женился – в прошлом году. Скоро у меня будет еще один сын.
– Сколько лет вашей второй жене? – спросила Регина.
– Молодая, – уклончиво ответил Али и показал за окно. – Вон там, на холме, стены очень старой крепости. Ученые говорят, что городу более двух тысяч лет.
Верещагин посмотрел сквозь шторку, но ничего не увидел.
– А у Маджида Наримановича есть жены? – прозвучал за его спиной голос Регины.
Али не ответил.
– Сколько их у него? – настаивала Регина.
– У него нет жен. Его жена умерла давно, и он до сих пор не может ее забыть.
Через час свернули с дороги и совсем скоро увидели пальмовую рощу, окруженную белыми стенами. В раскаленном воздухе роща, казалось, парила над землей, опоясанная белым ремешком. «Видение» было таким неожиданным и таким красивым, что Верещагин поразился.
– Это что, мираж? – прошептала Регина, тоже удивленная. – Прямо как из сказки Шехерезады.
– Просто только здесь на двести квадратных километров округи нашли артезианскую воду, – объяснил, улыбнувшись, Али.
Они проехали ворота и сразу оказались в тени. А когда вышли из машины, почти не почувствовали разницы между искусственной прохладой салона автомобиля и воздухом оазиса. Лестница с широкими мраморными ступенями вела на террасу, окружающую огромный дом, похожий на дворец правителя из восточной сказки. Регина смотрела на дом восхищенными глазами.
– Эмираты отдыхают… – произнесла она наконец.
Из дома вышел человек в золотом халате и начал величаво спускаться по ступеням. Это был Маджид Нариманович Бачиев. Подойдя, он обнял Алексея, поприветствовал Регину легким наклоном головы, поинтересовался погодой в Петербурге.
– У нас весна, но по сравнению с вашим раем – там холодрыга, – ответила Регина.
Бачиев вежливо выслушал, но обращался он не к ней. И, словно намекая на это, обратился по-узбекски к Алексею:
– Ты давно у нас не был. Очень заметны изменения?
– Я в другой стране, – ответил Верещагин.
– Так и есть.
Они поднялись в дом, и, когда вошли внутрь, Алексей вспомнил жалкие потуги тестя придать рабочему кабинету восточный колорит. В огромном холле бачиевского дворца негромко стрекотали кондиционеры, от мраморных полов и стен веяло приятной прохладой, высокие колонны заканчивались дорическими капителями, поддерживающими потолок с нарисованным на нем звездным небом, – создавалось ощущение, будто колонны заканчиваются, а над ними бездонная чаша.
Алексея и Регину проводили на второй этаж в предоставленные им апартаменты, оказавшись в которых Регина и вовсе опустила руки:
– Почему мы так не живем?
Стены были обтянуты золотистым шелком с вышитыми на нем драконами, птицами, зверями и цветами. Из мебели стояли лишь низкие столики, покрытые черным лаком с китайскими миниатюрами, представляющими сцены из жизни императоров. Кресла тоже были невысокими, чтобы в них удобно было не только сидеть, лежать, но и спать. На полу раскинула лапы шкура огромного тигра. А в спальне не имелось привычной европейской кровати, вместо нее, скрытый балдахином, располагался высокий помост, на коем лежали шкуры леопарда и гора шелковых подушек. Стены в этой комнате были обиты темно-синим шелком, а с потолка свисала огромная люстра, усыпанная подвесками из черного горного хрусталя.
– Это все настоящее? – не поверила Регина.
– Очевидно, – неуверенно согласился Алексей. – Впервые вижу черный хрусталь в таком количестве. На Востоке считается, что он способствует успехам в любви, успокаивает нервы, избавляет от ночных кошмаров, усиливает мужскую силу и дает дар предвидения. Кстати, научно доказано, что свет, проходя через кристаллы хрусталя, приобретает способность убивать бактерии. Черный хрусталь должны постоянно носить на себе рожденные под знаком Скорпиона.
– Значит, это твой камень? – обрадовалась Регина. – Тогда я, когда будем уезжать отсюда, сниму одну подвесочку, чтобы ты носил ее постоянно. А вообще мне уже хочется побыть здесь подольше.
И она обвила руками шею мужа, увлекая его к шкурам леопарда.
Глава 2
Их не тревожил никто. Верещагин не привык спать днем, а тут словно провалился в небытие.
Поначалу он понимал, где находится, знал, что лежит под балдахином, а за окном пальмы, сквозь которые просвечивает холмистый голубой горизонт. Потом посмотрел на спящую рядом жену и услышал, как та с кем-то беседует во сне, посмеиваясь. Прислушался, удивляясь тому, что Регина разговаривает на узбекском.
– Нет, нет, нет, – доказывала кому-то она, – в бутылках живут не только джины, но и тоники. А также коньяки и виски. А еще я видела одного сидящего в бутылке «Бейлиса».
Алексей осторожно вытащил из-под ее головы свою руку и встал с ложа. Затем вышел из спальни, ожидая увидеть тигровую шкуру и китайские столики с миниатюрами, вдруг обнаружил, что стоит босиком на выжженной солнцем траве. Обернулся, но дверей комнаты позади не было – там стоял лишь уродливый дощатый сарай, внутри которого лежали люди. Огромный белый шар слепил глаза, солнце выжигало бескрайнюю равнину, поросшую высокой травой, среди которой белели проплешины сверкающих кристаллов песка.
Мимо прошел человек в стеганом халате и тюбетейке, за спиной его, опущенный стволом вниз, болтался «АК-47». Через минуту, появившись как бы ниоткуда, прошагал еще один мужчина с автоматом. И оба словно не замечали Алексея.
Пробежала лохматая черно-белая азиатская овчарка с купированным хвостом. Верещагин протянул руку, чтобы погладить ее, и увидел, что его кожа покрыта толстым слоем грязи и пыли. Собака лизнула ладонь и снова убежала в тень. Алексей еще раз обернулся на сарай – из барачного мрака выходили изможденные мужчины и женщины. Они двигались, как тени, как люди, которых не только не должно быть, а как те, кого уже нет, – как зомби, коих не бывает в действительности. Ему вдруг стало страшно. Невероятно страшно от того, что пришло понимание: теперь это единственный мир, где он вынужден будет существовать до конца своих дней – не будет ни родного города, ни комфортной квартиры, ни родителей, ни жены, не будет никого, кого он любил и кто любил его. Теперь он, Лешка Верещагин, такая же тень, одна из тех, что сейчас проходят мимо него, мимо ускользающего куда-то времени, проходят молча и скорбно, чтобы растаять в сумраке равнодушного чужого измерения…
Алексей вздрогнул в ужасе, проснулся и увидел вечер за окном. Не сразу сообразил, где находится, попытался вытащить из-под головы Регины затекшую руку. Это удалось с трудом. Он поднялся и ощутил холодное дыхание кондиционера на своей спине. Наклонился, хотел поцеловать обнаженную грудь Регины… но замер. А потом просто прикрыл ее тело мягкой шкурой леопарда.
Алексей вздрогнул в ужасе, проснулся и увидел вечер за окном. Не сразу сообразил, где находится, попытался вытащить из-под головы Регины затекшую руку. Это удалось с трудом. Он поднялся и ощутил холодное дыхание кондиционера на своей спине. Наклонился, хотел поцеловать обнаженную грудь Регины… но замер. А потом просто прикрыл ее тело мягкой шкурой леопарда.
Спустившись на первый этаж, Верещагин пересек холл с потолком-небом, пошагал на террасу, потом по ступеням сошел на землю и направился без всякой цели по дорожке, выложенной звездчатой брусчаткой и окруженной пальмами. Горели фонари, пахло жареным мясом, где-то крикнул павлин, а женский голос шепнул в темноте: «Через полчаса заканчиваем накрывать». Алексей обогнул дом и увидел ровную гладь бассейна с изумрудной водой, подсвеченной снизу. Бассейн был неправильной формы, с островком посередине. На островке росли две пальмы и несколько кустов роз, усыпанных крупными белыми цветами. Там же был накрыт стол – у стола не было ножек, столешница стояла прямо на земле, а вокруг нее расстилались ковры с накиданными сверху подушками. На островок вел узкий выгнутый мостик, и по нему грациозно скользила тоненькая девушка с подносом, на котором горой были навалены гроздья крупного винограда.
Ужинали втроем: хозяин дома, Алексей и Регина – Али срочно убыл по делам Бачиева. Сидели на островке посреди бассейна, а на берегу музыканты бренчали на национальных инструментах, и четыре босые девушки танцевали под это бренчание нескончаемый танец. Девушки были в полупрозрачных шароварах и коротеньких блузках, открывающих талию и верхнюю часть бедер. Лица у всех были прикрыты коротенькой, похожей на вуальку, паранджой. Среди них была и та, на которую обратил внимание Верещагин, когда она несла блюдо с виноградом.
– Я рад, что вы приехали, – в очередной раз повторил Бачиев. – Мне как раз вчера сообщили, что мои квоты на экспорт могут быть увеличены. Я контролирую почти десятую часть производства хлопка в стране и рассчитываю на такой же объем экспорта. До сих пор Европа не была готова к подобному товарообороту. В прошлом году мы поставили больше, чем они могли принять, но меньше, чем хотели отправить сами. Теперь ситуация изменилась. Наши партнеры в Европе получили хорошую прибыль, а потому предложили мне поставить столько, сколько у меня получится. По этому вопросу я должен быть в Ташкенте. Пустым обещаниям у нас никто не верит, а все знают, что я всегда был человеком слова: не обещал, но делал. Однако сейчас речь идет об очень больших суммах. Если что-то случится со мной, то спросить будет не с кого… Потому я повезу с собой не слова, а то, чего от меня ждут.
– Деньги? – спросила Регина.
Бачиев усмехнулся.
– Прекрасные женщины не должны знать таких слов. Когда женщина вспоминает о деньгах, она теряет обаяние. Все на земле имеет свою цену. Бесценно только то, что не выставляется на продажу. Нельзя, например, купить друга.
Бачиев обернулся и посмотрел на танцующих девушек.
– Купить друга нельзя, но продают друзей часто, – заметил Верещагин.
Маджид Нариманович кивнул и перешел на узбекский:
– Я не веду деловых бесед при женщинах, а поговорить надо.
– Моя жена не понимает узбекский.
– И все же. Можно остаться наедине или подождать ночи.
Верещагин догадался: если Бачиев так настаивает, то разговор действительно важен для него. Скорее всего, Маджид Нариманович собирается выехать еще до рассвета.
Алексей повернулся к Регине и попросил:
– Ты не могла бы нас оставить на час?
Он увидел, как изменилось выражение лица жены, и понял – так просто та не уйдет. Повторять свою просьбу при Бачиеве дважды не хотелось, поэтому Верещагин не стал дожидаться ее возражений и продолжил негромко:
– Но если ты хочешь остаться здесь и слушать музыку, то тогда уйдем мы. – Подхватив гроздь винограда, Регина поднялась.
– Я видела здесь маленький кинозал, – сказала она, – пожалуй, пойду туда.
– Скажите кому-нибудь о своих пожеланиях, и вам поставят любой фильм, – кивнул Бачиев.
Регина двинулась к мостику. Маджид Нариманович, глядя ей вслед, произнес:
– В мои студенческие времена у нас очень популярны были индийские фильмы, а индийская музыка доносилась из каждого окна. Однажды я пошел смотреть новый фильм. А жил я тогда очень бедно, даже чтобы в кино пойти, приходилось отказаться от обеда. И вот, когда сеанс закончился, выхожу из зала и вдруг вижу девушку, которая только что была на экране. Я чуть с ума не сошел! А мимо идут люди, многие плачут, потому что фильм оказался очень грустный, и никто не замечает, что героиня – вот тут, среди зрителей. Восхищенный, я пошел за ней. Она обернулась раз, другой, потом вдруг побежала, потому что улица была темной и на ней никого не было. Я подумал: нет, счастья мне не видать. Но все равно шел вперед, пока не увидел, что та девушка стоит в темноте, спрятавшись за тополем. Я не стал подходить близко, замер на месте и заговорил о своей внезапно вспыхнувшей любви. Мол, для меня увидеть ее один раз – счастье уже на всю жизнь, и когда буду умирать, приползу к этому тополю и поцелую его, потому что ствола касались ее ладони… Потом развернулся и двинулся прочь. А она крикнула: «Не уходи!» Подошла ко мне и сказала, что ее зовут Алтынгуль. Так я познакомился с будущей женой. Но тогда я еще не знал этого. Просто, увидев ее и не надеясь ни на что, шел за своим убегающим счастьем, пока оно не повернулось ко мне своим прекрасным лицом. Я всю жизнь так и делал – шел к цели и ничего не боялся…
– Вы давно потеряли жену? – спросил Верещагин.
– Почти тридцать лет прошло. У нас долго не было детей, а потом она подарила мне Юнуса. Родила сына, но сама умерла. Я ничего не успел сделать для нее при жизни. Старался, конечно, жил только для нее, но мог тогда не много. Она мечтала увидеть Тадж-Махал – не довелось. Потом, позже, я побывал там один. И высыпал на газон горсть земли с ее могилы. Мы вместе смотрели на эту красоту – я, стоящий перед величественным зданием мавзолея, она с неба, где жила среди ангелов. Алтынгуль, вероятно, улыбалась, а у меня текли слезы…
– Я восхищаюсь вашим чувством, – тихо произнес Верещагин.
– Но я не сказал тебе главного, того, что не знает никто: моя жена была русская. По-настоящему ее звали Аллой. Алтынгуль – это я придумал. Хорошее имя, ты же знаешь, что оно значит «золотой цветок». Алла родилась в Ургенче и внешне походила на некоторых наших женщин: узбечки ведь разные бывают, не только с узкими глазами. Она была сиротой, воспитывалась в детском доме. Хорошо говорила по-узбекски, готовила плов и чучвару не хуже, чем моя мама, пекла в тандыре любимые мною ширмой-нон. Только я просил ее не говорить моим родителям правды, потому что у моего брата была уже русская жена, и отец не хотел с ним общаться. Алтынгуль так и сделала. Зато отец гордился моей красавицей, очень радовался за наше счастье. Потом отца арестовали, а я скрывался три года. Юнус жил не в семье брата, а, как велел отец, у посторонних людей, и когда я вернулся, это уже был не мой сын.
– Ваш сын жил у Али? – догадался Верещагин.
Бачиев, помолчав немного, кивнул. После чего повернулся и махнул рукой музыкантам.
– Все, хватит, – крикнул он, – на сегодня достаточно!
Музыка оборвалась, и все четыре девушки убежали. Маджид Нариманович посмотрел им вслед.
– У меня после смерти жены были, конечно, другие женщины. Но я не хотел никого приводить в свой дом. А теперь хочу. Потому что люблю, люблю очень сильно и очень боюсь этой любви.
Они беседовали еще долго. В основном о делах, о контракте, подписание которого считали делом решенным, о хлопке и настоящей цене за него. Не той, что объявляется на биржевых торгах, не той, что называют себестоимостью, а о настоящей, которую платит народ, работающий на плантациях. Но периодически Бачиев нет-нет да и заговорит снова о своей жизни. А Верещагин, слушая его, невольно вспоминал свою…
Школа была маленькая, провинциальная. В военном городке имелась одно время своя, но в начале девяностых многие офицеры отправили свои семьи в Россию, и школу закрыли, а потому Алексей начал обучение в узбекской. За партой ему довелось сидеть с тихим второгодником, хотя тот на самом деле не был неуспевающим. Просто его семья неожиданно переехала в тот городок, где стоял полк истребительной авиации, и мальчик не успел закончить учебный год в Ташкенте, поэтому ему пришлось начинать учебу заново. Учителя почему-то его презирали, издевались над ним вроде бы без всякого повода и даже заставляли делать то же самое остальных детей. Одноклассник был затравленным и всего боялся. К Леше он испытывал некоторое расположение, потому что тот не толкал, не пинал его, не щипал и не обзывал воренышем. Как-то они вместе возвращались домой после уроков, и мальчик сказал, что скоро всем отомстит, потому что должны приехать два его брата. Лешка не поверил – если у человека есть братья, то ему изначально нечего бояться.