– Что? – переспросила она, опускаясь на стул.
Но в трубке мерно и монотонно, словно китайская пытка каплей воды, зазвучали короткие гудки.
Сначала был ступор, что-то вроде летаргического сна. Ольга легла рядом с мамой, на соседней кровати, пластом. Так лежала три дня. А потом словно сорвалась: металась по квартире, набирала его номер, распахивала окно, жадно хватая воздух, как рыба. Что-то бормотала, шептала, стояла под ледяным душем, замерзала до дрожи, куталась в два одеяла. Пила только воду из-под крана – долго и жадно. Вода пахла гнилью… Потом ее бурно рвало. Нашла какую-то пачку сигарет, кем-то когда-то оставленную. Пробовала закурить – снова стошнило.
Звонила Алке и кричала в трубку, что жить больше не хочет. Алка сурово спросила: «Из-за чего? Из-за этого козла? Беды ты не видела!..»
Светка хотела приехать, но Ольга решительно запретила ей это делать. Глянула на себя в зеркало и ужаснулась: ведьма! Ей-богу! Немытые патлы, серая кожа, круги под глазами… Тощая, жалкая, страшная..
Жизнь развалилась. Совсем.
Нет, не так: жизнь просто закончилась.
А в начале сентября умерла мама…
Спустя годы Ольга думала: «Как я тогда выжила? Как это все выдержало сердце? Когда все сразу…»
Выдержало. Не умерла. А очень, кстати, хотелось! Мысли были совсем страшные: «Вот бы попасть под машину! Или… газ, например. Утечка. Сделать это самой – сил не хватило. Значит, держалась за жизнь? Слабыми ручонками, обессилившими пальчиками с обломанными ногтями держалась! Верила, что все еще будет?
Нет, не верила. Полная тьма. Кошмарная, без просветов. Жила как во сне, страшном, нескончаемом сне. Работа, квартира… Чай утром, кусок хлеба, яйцо – в рот ничего не лезло, а надо! Правда, зачем?..
Приезжала Алка с девчонками. Девчонки орали, ссорились, хватали то вазочки, то статуэтки, то книги. Вазочки падали и разбивались. Ольга просила избавить ее от этого кошмара и скорее уехать. Алка нервно хватала девчонок – и к двери. Обижалась…
А после их ухода Ольга выключала свет, ложилась, не раздеваясь, и смотрела в темный потолок. Засыпала только под утро.
Пару раз приезжала Светка. Вот у кого все налаживалось! Светка нашла «человека» – именно так она говорила. Произносила это важно и медленно, по слогам: «че-ло-ве-ка».
При всей своей душевной тупости Светка была совершенно искренна в радости. Ее «человек» был свободен от каких бы то ни было обязательств. Старый холостяк, проживающий с незамужней сестрицей. Парочка еще та! Старая дева Светку возненавидела сразу. Понятное дело!
…Слушать Светкины «семейные хроники» было занятием не для слабонервных! И однажды Ольга остановила подругу: «Свет, хватит, ей-богу!..»
Та обиделась: «Это ты от зависти!»
Ольга решила, что со Светкой покончено. «Зачем мне такие подруги?»
А Светка не поленилась еще и позвонить и выдать тираду: «Сама загнала себя в угол, сама виновата и от горя и злости не можешь порадоваться за близких людей! Всех разогнала – и меня, и Алку! Не говоря уже об Андрее!»
Здесь, собственно, варианта два: или стерва, или дура. Другого не дано.
Ольга знала, что Светка – дура. И все ее выпады только от глупости. Словом, общаться с ней расхотелось совсем.
В то время Ольга вообще не могла общаться. Ни с кем. Себя жестоко ненавидела, а всех остальных – презирала.
Вскоре узнала: не обида прогнала ее жениха! Просто встретил он там, в Выборге, женщину. Молодую, красивую. Легкую. И без заморочек. Наверное, влюбился. Так бывает: крышу снесло и – все! На все наплевать! Тем более на какую-то дуру, разрушившую его представление о женитьбе как красивом празднике. О нем и не подумала! Так с чего бы ему думать о ней?
«Предатель, – шептала она. – И чтобы в такое ужасное время!..»
* * *В октябре Алка пристроила дочек к бывшей свекрови и собралась съездить в Питер. Звала с собой Ольгу. Та раздумывала, колебалась. Питер она любила. Часто думала, что там, в Питере, она обязательно была бы совершенно счастлива! Подумать только: каждый день проходить мимо эдакой красоты! Жить среди этого – не просто любоваться суетливым туристом, закидывая голову назад, и щелкать фотоаппаратом, а жить!
Конечно же, в историческом центре! И наплевать, что там – одни коммуналки с минимумом удобств. За такую красоту и честь жить в музее надо платить! Но перетащить туда маму и бабушку было нереально. Баба Тоня – типичная москвичка, выросшая в Замоскворечье. В детстве она гуляла там с внучкой, рассказывая про купеческие особняки. Читала маленькой Оле вслух Гиляровского. А маме, давно ушедшей в себя, было и вовсе все равно: Питер ли, Москва… Главное – чтобы ее опекали, обихаживали и еще… Оставили бы в покое и давали спокойно болеть!
А после ухода бабули и мамы Ольге стало все равно, где жить и как. Потому что жить вообще не хотелось. Нигде!
В Питер с Алкой она не поехала. И, как оказалось, не зря! Вот ведь судьба! Экскурсоводом дальними родственниками к одинокой Алке был приставлен старый холостяк из питерских интеллигентов. Разумеется, знаток архитектуры и всего прочего. Алка сначала сопротивлялась, а потом согласилась. Чтобы не обидеть заботливую родню. Ну и закрутился у них с этим Петей страстный роман. Алка вернулась в Москву и… через две недели рванула обратно.
Светка – вот ведь чудеса! – взяла на себя Алкиных девчонок. В первый раз в жизни!
Ну, и через полгода питерский Петя уже проживал на Алкиной жилплощади.
Человеком он был в высшей степени странным: молчаливым, закрытым. Какой-то научный сухарь, не иначе.
Но с Алкиными девочками быстро нашел общий язык, и они его обожали.
Алка говорила, что у него удивительный юмор – нестандартный и малопонятный. Но если понять – обхохочешься просто до коликов!
Алка расцвела как маков бутон. С притязаниями к мужеску полу было покончено.
Часто она повторяла: «Как же хорошо, Оль, что ты со мной не поехала!»
Светка тоже крутилась со своим «пожелудым», как она называла своего неюного друга.
Признавалась: «Зануда страшный! Жадноват, это да. Но любит, девчонки! Заботится, понимаете? А обо мне никто никогда не заботился!»
«Пожелудый» (пожилой) Светкин любовник был мужчиной, мягко говоря, непривлекательным: лысый пузан, росту маленького, с носиком-пипкой и блеклыми круглыми глазками.
Но правда заботился. Кашку Светке варил, супчик. Проверял, надела ли Светка в мороз теплые колготки…
Алка презрительно хмыкала: «Конечно! Такая забота! Бесплатно ведь! Без единой копейки!»
Светка и Алка снова начали цапаться: «Твой, – орала Светка, – просто… маргинал, вот!»
Это она намекала на Петино безделье.
«Надо же, – с достоинством отвечала Алка, – мы слов-то каких набрались!»
«А твой старый лис?.. Все экономит? – вступала Алка. – А ты его так и корми – из того, что он принесет! Геркулес и кефир… Да, Свет? Господи! – Алка закатывала глаза к потолку. – Самое мерзкое – жадный мужик!»
«А твой – всем поделится! – не сдавалась Светка. Всем, что имеет! Умными разговорами, например… Знаниями… Да, Ал? Больше-то у него ничего нет! Или я ошибаюсь?..»
Питерский Петя был и вправду не трудоголик. Денег не зарабатывал – не умел. Приносил копейки (младший научный в музее). Но с девками Алкиными занимался. Водил по музеям, проверял уроки, делился знаниями.
Алка пахала как лошадь. Но при этом была совершенно счастлива. «Наверное, впервые в жизни: каждому – свое, – загадочно говорила Алка, и взгляд ее увлажнялся».
А Ольга все так же жила в каком-то своем тревожном полусне, в слабой реальности. Автоматически жила, не человек – робототехника.
Подруги ушли в свою жизнь. Одиночество. И адская усталость от него.
К весне Ольга твердо решила уехать. Оставаться в этом, некогда любимом городе, где сейчас ей было так плохо, Ольга больше не могла.
И квартира, еще недавно такая родная и любимая, а нынче выстуженная одиночеством и тоской, была ей почти ненавистна.
Перемена участи – вот спасательный круг! Полная перемена! Всего! Страны, города, работы, привычек…
У человека, оказавшегося в состоянии даже самого страшного и глубокого отчаяния, сохраняется инстинкт выживания – самый сильный из всех безусловных.
Мысль об отъезде взбудоражила Ольгу и встряхнула. И она лихорадочно начала искать возможные варианты.
«Уехать, уехать! – твердила она про себя. – И там… я буду другой. Здесь мне не вылезти! Здесь – бабушка, мама, Андрей. Здесь – все мое горе, мое одиночество. Здесь – предательство, которое душит меня. Здесь – моя черная яма и пропасть без дна. Здесь меня больше ничего не держит!»
Алка орала: «Куда ты поедешь? Ты инвалид! Еле ноги таскаешь! Сердце болит всю дорогу и голова! Ты же там просто сдохнешь! И сдохнешь еще быстрее! Там вообще никого не будет, ты понимаешь? Вообще! Здесь хоть мы!.. Квартира… Хоть родной язык!..»
В апреле Ольга решила: поставлю своим памятник – и все, до свидания!
Точнее, прощай! Прощай, моя прежняя жизнь! Прощайте, мои обиды, несчастье, тоска! Я уезжаю. А там – там как будет! Если сильная – значит, выживу. Ну а слабая…
В апреле Ольга решила: поставлю своим памятник – и все, до свидания!
Точнее, прощай! Прощай, моя прежняя жизнь! Прощайте, мои обиды, несчастье, тоска! Я уезжаю. А там – там как будет! Если сильная – значит, выживу. Ну а слабая…
И какая разница где умереть? В каких интерьерах?
Здесь, дома, оставаться больше невыносимо!
Помог, как ни странно, Светкин сожитель. Его племянница проживала в Штатах. Вышла замуж за американца. Там у нее все сложилось: дом, достаток, трое детей. И – вот чудеса! – нужна была няня: русскоговорящая, образованная и молодая. Списались, и та быстро выслала приглашение.
Ольга поехала на кладбище. Точнее – в гранитную мастерскую.
За необъятным Хованским – бескрайним городом мертвых – начиналась промзона. Вдоль проселочной дороги, на деревянных, раздолбанных заборах висели самопальные плакатики: «гранитная мастерская», «хорошие цены», «большой выбор» и т. д.
Ольга припарковала машину и вышла. Здесь было совсем как за городом: от проезжавших редких машин пыль вставала столбом. Вдоль дороги цвел иван-чай, посеревший от пыли. Жужжали шмели, порхали капустницы, проносились стремительные стрекозы.
В деревянном заборе обнаружилась калитка. Ольга толкнула ее… И сразу попала в яблоневый сад, окутанный белоснежным и душистым цветением. Узкая дорожка вела сквозь деревья куда-то вглубь.
Наконец показалось строение – небольшая избушка на «курьих ножках».
Избушка стояла на полянке, густо поросшей первоцветом.
Во дворе, под навесом, стоял огромный стол. Рядом – мангал, самовар на земле, кучка полешек. Возле навеса бродили и клехтали куры.
На диванчике под тем же навесом Ольга увидела спящего пожилого мужчину.
Из-за кустов неожиданно выскочила большая лохматая собака. Ольга вздрогнула. Но собака внимательно посмотрела на нее и молча ушла обратно в кусты.
Ольга растерянно оглядывалась по сторонам. Не туда попала… Какая-то дачка частная, что ли? Куры, хозяйство… Ерунда какая-то!
Ольга уже повернулась, чтобы уйти, как вдруг ее окликнули:
– Дочка, ты к нам?
Немолодой мужичок маленького роста свесил ноги с диванчика и смотрел на нее.
– Ошиблась, наверное… – неуверенно сказала Ольга. – Мне в гранитную мастерскую!
– Почему ошиблась? – удивился мужчина. – Нет ошибки, входи!
– Да я вроде бы уже вошла, – пожала плечами Ольга. – Только…
Человечек подошел к ней, внимательно осмотрел и кивнул, указывая на стол:
– Садись, потолкуем!
Мужчина был полноватый, очень загорелый, с темными кудрявыми, густыми, чуть тронутыми легкой сединой волосами.
На добродушном лице сияли теплые темные глаза. Крупный нос был чуть свернут набок. Несколько золотых зубов посверкивали на солнце.
Старые джинсы поддерживал пояс, клетчатая, яркая рубашка была застегнута не до конца, открывая волосатую грудь.
На шее висела довольно мощная золотая цепь с золотым же крестом.
– Дядя Степан, – представился мужчина и протянул Ольге руку. – Будем, дочка, знакомы!
Руки у него были рабочие, крупные, заскорузлые. На правой руке отсутствовали два пальца.
Сели за стол. Из избушки, потирая глаза, вынырнула сонная девица, одетая в легкий сарафан.
– Администратор, – важно обозначил девицу новый знакомый. – Дарья Ивановна.
Дарья Ивановна хмуро кивнула и вопросительно уставилась на Степана.
– Организуй нам, – коротко бросил тот. – Гости пришли!
Девица кивнула без особой радости, тяжело вздохнула и пошла в дом.
Через пару минут на столе появились заварной чайник, вазочка с конфетами, крупно нарезанный сыр – типа сулугуни – и наломанный лаваш. Следом появилась миска с помидорами, редиской и огурцами.
Дарья Ивановна поставила блюдце с крупной сероватой солью.
Без слов посмотрела на мужичка – явно здесь главного – и, получив от него одобрительный кивок, удалилась.
– Кушай, девочка! – кивнул дядя Степан и положил на Ольгину тарелку кусок лаваша, кусок сулугуни и свежую зелень. – Кинза, рейган! А это – тархун, мята. А как запах? – Он поднес фиолетовую веточку к носу. С сыром и хлебом – сказка Востока! Ты так когда-нибудь ела?
Ошарашенная Ольга отрицательно покачала головой.
Дядя Степан неодобрительно вздохнул, положил зелень на сыр, сыр на лаваш, а редиску и огурец припудрил серой солью.
Впервые за многие месяцы Ольга… сглотнула слюну!
Она осторожно откусила кусок и почувствовала, как пахнут свежий рейган, тархун, мята и хлеб. Пахли они восхитительно!
Смущаясь, Ольга начала жадно есть. А хозяин – ей уже было понятно, кто здесь хозяин! – одобрительно кивал.
Наевшись, Ольга – отчего-то очень взволнованно – стала оправдываться:
– Понимаете… я… давно не ела с таким аппетитом! Так вкусно! Ну, честное слово! Просто божественное у вас угощение!
Хозяин был явно доволен:
– Еда, девочка, должна быть счастливой! Радостной быть должна, понимаешь? Тогда и с бедами нашими будет легче справляться!
А вечером будет шашлык. Шашлык! Ты поняла? Мы жарим здесь часто – видишь мангал? Жарит Михо, мой племянник. Ну, ты с ним еще познакомишься.
Потом пили чай, и к ним вышла Дарья – умытая, проснувшаяся и по-прежнему молчаливая.
– Ну а теперь говори! – сказал Степан. – Зачем к нам пожаловала?
И Ольга начала говорить. Говорила она горячо и сбивчиво, почему-то принялась рассказывать все: и про прежнюю счастливую, полную радостных надежд и любви жизнь, и про смерть бабули и мамы, и про предательство Андрея, и про свое одиночество, и про острое желание уехать и все изменить…
Степан слушал ее внимательно, изредка кивая и подливая ей уже остывший, но все еще вкусный, с какими-то неизвестными ей и очень ароматными травами чай.
«Чабрец», – вспомнила Ольга.
Наконец Ольга замолчала, чувствуя отчего-то страшную усталость и, как ни странно, огромное облегчение. Словно вместе с этим откровением, разговором она выплеснула и свою боль, и тоску, и сомнения.
Молчаливая Дарья тем временем читала книгу. Из домика вышел заросший молодой мужчина, кивнул Ольге и сел рядом – пить чай.
– Вот, мой племянник, – представил его хозяин. – Он у нас на все руки! И лучший мастер, и лучший шашлычник – ну, я тебе говорил!
Ольга кивнула.
– В принципе, я понял. – Степан встал и позвал за собой Ольгу. – Пойдем, девочка! Глянем!
Пошли за избушку. Из-под ног вспорхнули испуганные хохлатки. В торце дома, у будки, спала, раскинувши лапы, уже знакомая Ольге собака.
Степан нагнулся и погладил ее. Пес открыл глаза и зевнул.
– Спи, Тобик! – успокоил его хозяин. – Спи, милый!
– Жара!.. Даже странно – так рано! – тяжело выдохнул Степан, обернувшись к Ольге.
За домиком она наконец увидела и саму мастерскую.
Вокруг стояли и лежали огромные камни – розовые, бордовые, серые, белые, черные…
Молодой мужчина в беретке и очках старательно выводил буквы на уже отполированной розовой плите.
Тут же лежали инструменты и приспособления – молотки, металлические диски, машинки.
На кусте висело радио, тихо играла классическая музыка.
– Ну, выбирай! – Степан кивнул на груду камней. – Мрамор, гранит. Черный – габро. Но… У тебя – женщины. Черный не надо!
Ольга кивнула и осторожно стала пробираться между плитами.
Бродила и думала она долго. Потом села на табуретку, еще раз все оглядела и кивнула:
– Вот этот!
Камень, который она выбрала, был серо-зеленый, в мелкую крапку – «соль – перец». Был он какой-то… необычный, что ли? Не траурный и не мрачный, как все остальные. И к тому же – не сахарно-белый, неприлично нарядный.
Степан довольно кивнул:
– Одобряю!
Они вернулись под навес. Племянника уже не было, а Дарья дремала.
Сели за стол. И Степан начал рисовать. Коротко он рассказал ей, что в прошлом – художник, окончил художественное училище в Ереване. Но… жизнь распорядилась иначе. Скульптором он так и не стал, а стал… Ну, словом, понятно!..
Довольно быстро сошлись со взглядах: ничего помпезного, все коротко и понятно – гладкий камень, чуть скошенный сверху. Две надписи – маме и бабушке. Две фотографии. Ничего лишнего и душещипательного в виде посмертных эпитафий, слезливых скорбей, букетов пышных роз, коленопреклоненных скорбящих фигур и всего прочего.
Горе твое – оно только твое! И делиться им с прохожими как-то…
Потом «проснулась» Дарья. Взяла в руки набросок, пошла с рулеткой на «задний двор», чтобы замерить камень. Потом села считать, предварительно взяв в руки карманный калькулятор.
Сумма в итоге получилась терпимой. Примерно на это Ольга и рассчитывала. Составили договор, взаимно подписали, обозначили сроки, и Ольга собралась уходить.
Провожал ее Степан до калитки. На прощание пригласил заезжать:
– Ну, просто, без церемоний. Будет тоскливо – подруливай! Посидим, поболтаем, чаю попьем!
Ольга улыбнулась:
– Спасибо!
На улице, за калиткой, она сразу попала словно в другой мир: пыль, жара, грязь по обочинам…