«Что держит нас на свете тогда, когда, по сути, уже ничего не держит?» – подумала она.
Нас держит ответственность, вот! За того, кого мы приручили.
И она начала торопливо, словно перебивая себя, мыть сковородку.
Потом взялась за кастрюлю. Следом поставила варить гречневый продел для собачьей каши. Задумалась и решила сделать обед и себе. В холодильнике – старом, еще пузатом и отчаянно дребезжащем «Саратове» (дай бог, кстати, ему долголетия!) – она обнаружила вполне упитанный кабачок, два помидора и морковку.
«Будет рагу! – обрадовалась Евгения. – Чудесное дело – овощное рагу! Замечательная еда для пенсионерки! Дешево, вкусно, полезно. Можно и с хлебом, и с макаронами, и с картошечкой пойдет!»
Она начала строгать овощи, тереть морковь и резать луковицу.
По кухне пополз вкусный аромат еды.
Так, а теперь в магазин, решила она.
За свежим хлебом, ряженкой для собаки. Можно прихватить мороженого на вечер. Ладка, кстати, обожает мороженое!
Ну, и к чаю чего-нибудь… Например, овсяного печенья. Там оно замечательное – местное, свежее, загорелое. И пахнет орехами.
Она выключила плиту, накинула куртку и влезла в старые резиновые сапоги с отрезанными голенищами. Мимоходом глянула в зеркало и качнула головой: «Ужас!.. Вот кто б меня видел! Бомжиха, да и только!»
Еще раз качнув головой, она вышла на крыльцо и окликнула собаку:
– Ладуся, пойдем? Или ты будешь спать?
Собака нехотя подняла на нее голову и посмотрела жалобно, словно извиняясь. Взгляд ее говорил: «Иди сама, а? Ну иди без меня! Я так устала, и мне так хорошо!»
Хозяйка засмеялась:
– Спи! Дрыхни, лентяйка! Я, девочка, быстро! Не нервничай и отдыхай! Охраняй, Лада! – уже серьезным тоном добавила она, пригрозив собаке пальцем.
Собака громко вздохнула и отвела глаза. Ей было неловко от того, что она не поддержала компанию. И было смешно от приказа хозяйки: «Охраняй!» От кого, интересно? Кто может на это позариться?
Магазинчик располагался на соседней улице. Женщина шла быстро, поглядывая по сторонам. Кое-какие домишки были уже заколочены – «законсервированы на зиму». Так это здесь называлось.
Другие дома, побогаче (впрочем, таких было немного), защищали металлические ставни. На некоторых заборах даже висела колючка. Правда, сделано это было скорее для собственного успокоения. Воров ничем не остановить – грабили дачный поселок часто, каждую зиму.
Улицы были пустынны. Дачники с детьми съехали еще в конце августа. В поселке оставались пенсионеры – в основном одиночки. Караулили свои бедные посадки, собирали последние поздние яблоки и ждали настоящих холодов. Только тогда уезжали в Москву.
День был теплый, солнечный, яркий. Она любовалась огненно-красной рябиной, золотыми шарами, охапками вываливающимися из-за заборов и свисающих на улицу.
Пахло несобранными и уже слегка подгнившими яблоками, изобильно и щедро наполнившими в этом году все подмосковные сады. «Яблочный год», – говорили все.
Под елкой торчали две сыроежки с бледно-желтыми шляпками.
Она вошла в магазин. Орал телевизор. Продавщица Раиса сидела на стуле и смотрела какой-то шумный сериал.
Увидев нежданную покупательницу, Раиса нехотя убавила звук телевизора и с недовольством посмотрела на женщину.
– Привет! – сказала та и, словно оправдываясь, добавила: – Вот, я к тебе.
– Вижу!.. – буркнула Раиса. – Проголодалась?
Женщина пожала плечами:
– Ну, вроде бы так…
Она растерянно смотрела на полупустые полки.
– Да нет ничего! – раздраженно сказала Раиса. – Чего завозить-то? Через десять дней закрываемся!
Незадачливая покупательница покорно кивнула.
Молчание нарушила продавщица:
– А ты чего здесь засела? Чего домой не торопишься?
– Да вот, засела! – легко и бодро ответила та. – А нам здесь хорошо! Воздух, покой, тишина… И Ладке раздолье! В Москве ей, бедняге, гулять совсем негде! Квартира-то в самом центре! Понимаешь? И где там гулять? Нет даже сквера! Все извели и застроили, гады!
Продавщица хмуро молчала. «Гулять ей, королевишне, негде!.. – осуждающе подумала она. – А ты здесь… В сарае перебиваешься! А в центре – квартира!»
Продавшица в сомнении покачала головой.
– Эх, была бы у меня квартира в Москве!.. – крякнула Раиса. – Видали бы вы здесь меня!
Раиса – все это знали – жила в ближайшей деревне, километров за семь. Летом нанималась в ларек – так местные называли свой дачный магазинчик. Ночевала там же, в ларьке, в задней комнатке – на складе, как она говорила. Там у нее стояла раскладушка. Домой не ходила – там ждали только вечно пьяный муж, тяжело пьющий сын и сварливая сноха.
«Летом я в отпуске, – говорила Раиса, – без своих отдыхаю».
Иногда приходила сноха: худющая, высохшая, с красным, обветренным лицом. Раиса запирала магазин, и они долго скандалили.
Народ, собравшийся перед магазинчиком, терпеливо и молча ждал – никто не роптал.
Потом сноха выкатывалась – с проклятьями, в руках полная сумка, где звенели бутылки.
Раиса отпирала лавку и начинала торговлю. Лицо ее было бурым и заплаканным. Все ее жалели и разговаривали тихо, словно в соседней комнате лежал покойник.
И еще – с ней не связывались.
– Ну, что надумала? – спросила Раиса.
Женщина кивнула и стала перечислять: две пачки печенья, кефир, ряженка – две. Муку! Два кило. Рис, продел. Плавленый сыр. Ну…
Она задумалась и снова вглядывалась в остатки товара.
– Сахар возьми, – посоветовала Раиса, – чтоб потом не таскать! Риса еще. Макарон! Вот закроюсь, и будешь тогда на станцию чапать!
Женщина кивнула.
– И творог. Три пачки.
– Себе? – строго спросила Раиса. – Несвежий он!
– Ну, ладно. Не надо. Не надо несвежий.
– Собаке возьми! – раздраженно посоветовала продавшица. – Чего ей, собаке-то?
Евгения улыбнулась:
– Собаке несвежий не нужно! У них тоже, знаешь, желудок! И возраст к тому же!..
Раиса презрительно хмыкнула:
– Желудок… Наша вон жрет все, что дашь. И живет на дворе! Помои жрать будет! А ты – возраст, желудок!..
– Моя не будет! – резко отрезала женщина. – Потому что я ей не дам!
Раиса пожала плечами.
Евгения понимала, что у деревенских отношение к животным другое. Но собаку свою в обиду она не давала.
Рассчитались.
– В общем, ты здесь надолго? Да, Жень? – снова спросила Раиса.
Та кивнула и беспечно сказала:
– Ага! Красота ведь какая! И тишина! Идем с Ладкой по лесу и вместе балдеем! А спится как, Рая!..
– Слушай! – вдруг оживилась Раиса. – А ты к Поклединой иди! В сторожа! Ну, на зиму, в смысле!
Женщина нахмурилась и спросила:
– Не поняла… Куда мне идти?
Раиса раскраснелась:
– К Лизавете Поклединой! Она как раз сторожа ищет! Все меня просит найти! Отстроила замок, – Раиса хмыкнула, – и забоялась! Найди, говорит мне, из местных! Ага, а кого я найду? Все пьют беспросветно! Ну, все мужики! Напьются – спалят! Спалят ее замок! А мне потом отвечай?
Раиса возмутилась и затрясла головой:
– Нет, наши все – ненадежные люди! А ты… Ты приличная женщина! Не пьешь! К тому же с собакой! А, Жень? Красота! Там, у Елизаветы, тепло! Все условия и удобства! Теплый сортир, ванная есть! Баня даже! Она мне сама говорила! Набьет тебе холодильник – живи! Как барыня – в теплом доме с сортиром!
Евгения покачала головой:
– Нет, Рая. Спасибо! Какой из меня сторож, ей-богу? Я у себя как-нибудь… Знаешь ли, дом – это дом! Да и вдруг в Москву соберусь? В смысле, к себе. А тут я должна… – Она покачала головой, подхватила сумку и, кивнув Раисе, вышла на улицу.
Шла она быстро, задыхаясь. Тяжелая сумка оттягивала руку. Но шага она не сбавляла – торопилась домой.
Слезы душили ее. «Только бы не встретить соседей!»
Последние метров тридцать она почти бежала. Резким движением толкнула калитку, бросила сумку прямо на землю и, плюхнувшись рядом наконец заревела.
В долю секунды к ней подбежала собака. Испуганно посмотрела на хозяйку и, поскуливая, стала облизывать горячим и мокрым языком ее лицо и шею.
– Все, Ладка, все! – шептала женщина и чуть отодвигала ее. – Хватит, Ладунь!
Собака села рядом и не мигая смотрела на хозяйку, продолжая скулить.
Потом подняла морду и тонко завыла.
– Все хорошо, Ладка! Все в порядке! – бормотала Евгения, тяжело поднимаясь с земли. – Ну, все! Идем в дом! Пошли, милая! Хватит уже! Наревелись!
Евгения наконец встала, отряхнула одежду, подняла сумку и медленно пошла в дом.
– Такие дела, Ладунь! – усмехнулась она. – В сторожа нас с тобой прочат! Дожили, а, Лад?
Она горько усмехнулась и стала умываться водой из-под крана.
Вода была холодная, почти ледяная, но она приятно обжигала и успокаивала.
Умывшись, Евгения устало опустилась на табурет и принялась разбирать сумку.
– Да, девочка! – обращалась она к собаке. – Видишь, как жизнь оборачивается! Была тебе барыня, интеллигенция, мужнина жена. Денег в достатке. Жена, мать и переводчик с французского. А стала…
Евгения вздохнула и посмотрела на собаку:
– А стала… – с горечью повторила она, – бомжихой и кандидаткой в сторожа! Каково? Вот, как говорится, от сумы и от тюрьмы, моя милая!..
– А что, Лад? – вдруг засмеялась она. – Мы с тобой еще в тренде! Еще о-го-го! Ну, раз в охрану зовут! Доверяют, значит!
Собака тихо взвизгнула, радуясь улыбке хозяйки, и со стуком забила хвостом.
– Радуешься? – спросила хозяйка. – Ну-ну! А что нам еще остается? Двум старым и брошенным дурам? Да, Лад?
Собака коротко и радостно тявкнула.
Никогда за всю свою долгую девятилетнюю собачью жизнь она не возразила хозяйке и всегда с ней соглашалась.
После обеда – то самое овощное рагу, представьте, очень вкусно получилось! – Евгения Сергеевна немного почитала, попробовала начать переводить какой-то незнакомый текст, но отложила – в голову ничего не шло, и хотелось спать.
Наконец, успокоив себя, что имеет на это полное право, она радостно плюхнулась в кровать, накрылась одеялом и закрыла глаза.
Собака улеглась рядом, долго возилась, устраивалась. Немного поворчала, покряхтела, повздыхала и наконец закрыла глаза и тут же, через пару минут, захрапела.
Хозяйка улыбнулась и повернулась на бок:
– Все хорошо! – прошептала она. – А будет все… просто прекрасно!
Если не думать о том, что случилось в ее жизни, то и вправду можно было бы отчаянно убеждать себя, что все прекрасно.
Но… Не думать не получалось, увы… Будучи человеком сильным и стойким от природы, Евгения Сергеевна всегда принимала удары судьбы спокойно. Или, по крайней мере, с достоинством.
В истерики не впадала, судьбу не кляла, на близких не бросалась.
«Так – значит так!» – говорила она и принимала предложенные обстоятельства.
Покойный муж был совершенно другим человеком: на все реагировал буйно, легко впадал в панику, разражаясь проклятиями и криками. Проклятиями – в адрес обстоятельств, а криками – в ее адрес, супружницы. Просто… так ему было легче.
С ним вообще никогда легко не было – характер у мужа был вспыльчивый, резкий и нетерпимый.
Еще с молодых лет Женя уговаривала его переждать, не реагировать, смириться, принять ситуацию такой, как она есть.
С возрастом он закипал еще больше. Всякие доводы и уговоры «беречь здоровье, потому что все, в конце концов, пройдет и перемелется» его возмущали еще сильнее.
Женя махала рукой и уходила к себе. Но и там он ее настигал: в его неприятностях или проблемах ему непременно нужен был слушатель, стрелочник и «утиратель соплей».
С годами Евгения Сергеевна это усвоила и смирилась: в конце концов, у кого без проблем? Да, муж паникер. Скандалист… Человек южного темперамента – хоть и русский, а вырос в Тбилиси. А там все горлопанят!
Но человек он приличный и честный. Муж верный, хороший отец. Ну и так далее.
«Далее» включало то, что Евгения Сергеевна его любила. Очень любила. Всегда.
Даже в те минуты, когда он ее сильно разочаровывал и огорчал. А такое часто бывало. Он делал много ошибок: в работе, в построении отношений с коллегами и друзьями, в отношении к сыну.
«У сдержанного человека меньше промахов», – говорила Евгения, цитируя мудрейшего Конфуция. Но кто из нас прислушивается к советам мудрейших? Да и вообще, кто из нас слушает близких? Ну, а если и слушает – кто из нас слышит?
Так и прожили – буйно, шумно, крикливо. Но несчастливой она не была. Нет, не была.
Муж обожал гостей и застолья. Почти каждую неделю у них собирались гости. Ей, конечно, это было сложновато – работа плюс вечное кухонное рабство. А муж требовал разнообразия и изобилия, к чему был приучен.
К тому же постоянно наезжали тбилисские друзья – школьные, дворовые, институтские. А они, как известно, в застольях толк знали!
Евгения быстро научилась грузинским премудростям – пхали, сациви, аджапсандал, ачма, чашушули. Муж хвалил ее, правда нечасто.
Так она и запомнила свою семейную жизнь: от стола с пишущей машинкой, что стоял у окна в их крошечной спальне, до вечно раскаленной плиты и раковины. Короткий, но непростой путь. Траектория ее семейной жизни.
Они много ездили – муж любил перемены. Путешествовали по стране, были и на Байкале, и на Дальнем Востоке. Оттуда однажды полетели даже в Японию.
Съездили на Камчатку. Бывали и за границей – сначала Европа социалистическая (другая была тогда недоступна). Потом и другая: Италия, Франция. Их друзья жили по всему миру.
Часто ходили в рестораны, поскольку друзья их были людьми обеспеченными. Жили весело, шумно, бурно, открыто. Бесконечная круговерть событий и впечатлений! Денег хватало: муж хорошо зарабатывал – работал главным инженером огромного предприятия. Евгения работала «для души», как говорил муж. Чтобы не забыть язык и не потерять квалификацию, переводила статьи в журналы «с картинками».
Когда она уставала и начинала ворчать, муж говорил, что останавливаться нельзя! Жизнь – такая короткая штука!
Как напророчил…
Он умер в пятьдесят семь – инфаркт. Она не удивилась: с его-то реакцией на происходящее!
После похорон и пышных, обильных поминок, оставшись одна в квартире – друзья уже отбыли, спешно прощаясь, у всех своя жизнь, – Евгения Сергеевна вдруг подумала, что вот теперь… отдохнет.
Мысль эта ее испугала и потрясла: «Вот надо же так подумать!»
Как странно у человека устроен мозг! Такое горе, столько лет вместе… А тут вдруг – облегчение…
Сын к тому времени уже перебрался в Канаду. Уехать он стремился всегда. А тут повезло, подвернулось. Списывался, подавал анкеты, заявки и выхлопотал себе какую-то странную работу. И все, привет!
О его тамошней жизни Евгения Сергеевна знала немного. Работу в лаборатории он вскоре оставил, как-то очень быстро женился и стал заниматься бизнесом. Названивал тбилисским друзьям отца, о чем-то просил. Иногда те помогали. Но все они были людьми уже пожилыми, и в новую реальность вписались лишь немногие. Связи ослабели, в начальники вышли другие.
Канадскую жену сына Евгения Сергеевна видела только на фотографии: женщина милая, симпатичная и совершенно чужая. Звали ее Валенсия – в переводе с испанского – «власть».
Очень скоро Евгения Сергеевна поняла, что власть эта Валенсия действительно захватила. Сын почти не звонил и совсем не писал.
В гости они ее не звали. Звонила она им сама. Трубку всегда брала невестка и довольно мило болтала с ней на хорошем французском. Обходились дежурными фразами: «Как вы, как погода? Хорошего дня!»
Евгения Сергеевна понимала: кто она этой испанке? Абсолютно чужая и незнакомая дама. Претензий к ней никаких! А вот Гриша, единственный сын… Впрочем, и его она старалась оправдать. До восьмого класса сын рос в Тбилиси, у деда с бабкой. Это было решение мужа, и, сколько она ни противилась, он настоял на своем. Доводы его были разумны: теплый климат, свежие фрукты и овощи, парное мясо и бескрайняя любовь стариков. Старый тбилисский двор на Иванидзе был дружным, шумным и теплым. Другая реальность!
Сын действительно не болел, носился по улицам, по-русски говорил с акцентом, и из Москвы, куда родители забирали его на осенние и весенние каникулы, стремился скорей сбежать. Москва не нравилась ему: «Как вы тут живете? – брезгливо кривил он рот. – Лично я сюда – ни ногой!»
Но в восьмом классе Евгения настояла, и парня забрали в столицу.
Ох, сложное это было время!.. Не хочется и вспоминать!
Гриша так и не смог привыкнуть к родителям и шумному городу. Начались проблемы в школе и во дворе. Сын дрался, хамил и родителям, и учителям. Скатился на двойки… С отцом и матерью почти не общался.
Муж пытался разговаривать с сыном, но… получалось плохо: он не был авторитетом для парня, и все тут же перерастало в скандал.
Пару раз Гриша приходил на «рогах» – и снова скандал.
Однажды Женя сказала мужу:
– Поздно! Раньше надо было авторитет завоевывать. Теперь мы для парня – никто.
Ночами думала: «Отправить сына обратно, в Тбилиси? Пусть живет, раз так получилось». Но… Свекор к тому времени умер, свекровь тяжело болела, и дочка забрала ее к себе, в Терджолу.
Куда отпускать его одного? Тоже страшно. Да и времена настали тревожные: война, холод, смена правительства.
Поступив в Институт стали и сплавов, уже на первом курсе Гриша ушел в общежитие. Бросил коротко:
– Мне там будет лучше!
Страшнее слов она и не слышала. Но постаралась сына понять.
Вот тогда у мужа и случился первый инфаркт…
А после пятого курса Гриша уехал за границу. На похоронах отца – всего-то через полтора года – он не появился. Объяснил это тем, что обязательно будут проблемы с визой. И Евгения опять постаралась понять его.
Чувство вины в ней крепло и развивалось: сама виновата, сама! Не актриса ведь, не певица, не гастролерша! Всю жизнь просидела дома, над пишущей машинкой, со своими дурацкими переводами. Всю жизнь простояла на кухне, заливаясь по́том от влажного пара.