– Гроза идет. Совсем рядом уже гремит. – И поворачивалась к Митьку: – Странные в ваших краях водятся грозы – ни туч, ни молний.
На что Митёк хмыкал и бормотал в ответ:
– Возможно. А вот в ваших краях водятся странные дети.
Забросив картину, Алешка надумал, по примеру Митька, писать книгу.
– Пап, – спросил он, – тебе диктофон нужен?
Папа иногда пользовался на службе диктофоном: всякие несекретные распоряжения записывал. И по привычке взя его и в отпуск.
– А тебе зачем? – спросил он Алешку.
– Буду мысли записывать, – так лаконично и твердо ответил тот, что папа дальше расспрашивать его не решился.
Но Митёк не устоял. Он усмехнулся и спросил Алешку с ехидцей в голосе:
– А у тебя разве мысли есть? Вот уж не подумал бы.
Алешка стрельнул в него обидчивым взглядом, но и Митьку ничего не сказал, забрал диктофон и незаметно куда-то слинял. Как потом он шепнул мне, в деревню.
– Зачем?
– Собачьи мысли записывал.
– Какие еще собачьи мысли? – удивился я. – Тебе своих мало?
– Мысли вслух, – загадочно ответил Алешка. – Например: «Уходи отсюда, я не сплю и все слышу!»
Загадочный мальчик.
Вернувшись домой, «загадочный мальчик» забежал в мастерскую и выпросил у Митька старый динамик, который, оказывается, давно присмотрел.
– Зачем?
– Мысли воспроизводить. Громко и отчетливо.
– А… – Митек сделал вид, что все понял, отдал ему динамик и снова склонился к своему любимому пулемету.
Алешка, сперев еще попутно большой молоток, тут же шмыгнул в нашу комнату и заперся там.
Довольно долго мы его не видели и не слышали. Мама даже забеспокоилась:
– Дим, ты не знаешь, что он задумал?
– Будет чьи-то собачьи мысли воспроизводить вслух.
Мама испугалась.
– Что это значит? Это не опасно? – Она тут же поднялась наверх и забарабанила в дверь. – Открой, Алексей!
В ответ совершенно неожиданно прозвучал грозный собачий лай. Мама отскочила от двери.
– Здорово! – сказал подошедший папа. – И когда это он так здорово лаять научился? Артист!
– Он заболел, – упавшим голосом прошептала мама. – Здоровый ребенок не может так лаять.
– А как лает здоровый ребенок? – с интересом спросил папа.
– Он лает по-человечески! – выпалила мама.
Тут дверь отворилась – и появился здоровый лающий ребенок. С улыбкой до ушей. Вылитый Буратино.
– Ты зачем там лаял? – спросила мама с тревогой. И с опасением, что Алешка ответит ей на грубом собачьем языке. – Фу! – сказала мама на всякий случай.
Алешка расхохотался. И ничего не объяснил. А вечером, после ужина, долго бродил вокруг дома и что-то таинственно сооружал. Потом пожелал всем спокойной ночи и плюхнулся на раскладушку.
– Все, Дим, – очень довольным голосом сказал он мне. – Я такую оборону наладил, что ни один враг к нам не сунется. Особенно – ночью. – И сунул под подушку папин диктофон, от которого тянулись к окну два тонких проводка. – И нечего теперь папе по ночам с пистолетом сидеть. Понял?
– Ага, – сказал я. – Еще как!
И приготовился расспрашивать Алешку, но он уже – ладошки под щекой – спал, как младенец.
Ночью я проснулся от страшного грохота за окном и бешеного собачьего лая.
Алешка сидел на постели – в руках его был диктофон – и довольно жмурился.
– Сработала, Дим!
– Кто сработала? – непослушными губами произнес я.
– Сигнализация! Кто-то тайком проник на участок. – Алешка усмехнулся: – Но теперь он уже далеко. Удирает без оглядки. Давай дальше спать.
Внизу хлопнула дверь, и послышались встревоженные голоса. Мы насторожились.
– Представляете, – взволнованно рассказывал Митёк, – выхожу я в туалет. В одних трусах. Никого не трогаю. Ночь такая звездная. И вдруг – бах! – выстрел. А потом чужая собака дико залаяла. И как она к нам забралась? Калитка ведь закрыта и заперта. – Митёк перевел дух. – Она меня чуть за ногу не тяпнула! Или за левую, или за правую.
– Калитка? – с ужасом спросила мама.
– Собака! Калитки по ночам не кусаются.
– Смотря какие, – услышали мы папин, со смешком, голос.
Наконец они угомонились, и наступила тишина.
Алешка немного поворочался, а потом спустил ноги на пол:
– Мне тоже надо сбегать на двор, Дим. – И выскользнул за дверь.
А утром загадочные события получили свое продолжение и… разъяснение.
Сначала пришел из деревни дед Савоськин. И начал жаловаться маме:
– Ваш ребенок, гражданочка, вчера Буяна моего дразнил. Тот так брехал, что чуть с цепи не сорвался. Имейте в виду, гражданочка, если Буян вашего ребенка тяпнет, претензиев с вашей стороны быть не может.
– Не тяпнет, – успокоила его мама. Она слушала деда не очень внимательно и полоскала белье. – Алешку собаки не трогают. Они его понимают.
Савоськин ушел, и долго слышалось затихающее вдали его бормотание:
– Буян… Гражданочка… Претензиев не будет…
А мама приготовилась развешивать белье. Однако веревки на своем месте – меж двух берез – не обнаружила.
– И когда он успел? – удивилась мама. Она решила, что веревку спер дед Савоськин. Чтобы покрепче привязать Буяна. – Прыткий дед!
Она пошла к дому – поискать другую веревку, обо что-то споткнулась, и тут же что-то рядом грохнуло, как из пушки. Только дым не пошел.
Мама подскочила и посмотрела на небо – откуда такой гром? Но небо было синее и солнечное.
Мама глянула под ноги – прямо перед ней была натянута бельевая веревка.
Тут все и разъяснилось. Оказывается, это была Алешкина сигнализация.
Он решил надежно обезопасить наш дом от возможного вражеского вторжения. Раздразнил из-за забора злобного и горластого пса Буяна и записал на диктофон его бешеный лай. Подсоединил диктофон к динамику и вывесил его за окно. Динамик стократно увеличивал записанный на кассету Буянов лай.
Затем Алешка подвесил рядом с бочкой тяжелый молоток и зафиксировал его во «взведенном состоянии» щепочкой. А дальше еще проще. Натянул возле дома веревку на колышках и один ее конец привязал к щепочке. Ночью Митёк случайно привел «сигнализацию» в действие. А когда все угомонились, Алешка тихонько спустился во двор и снова ее «зарядил».
Ругать Алешку не стали. Только Митёк проворчал:
– Мог бы предупредить…
– А вы тогда не разрешили бы, – ответил Алешка. – Предупреждаю: в двадцать три часа по московскому времени я ее опять включу. Кому на двор приспичит, смотрите под ноги.
– Серега, – с тоской спросил Митёк папу, – когда же твой отпуск кончится?
– Скоро, – успокоил его папа. И тут же добавил: – А ребята у тебя еще поживут, ладно?
Митёк ахнул и схватился за голову.
Вечером, когда мы сидели все вместе в большой комнате, вдруг погас свет.
– Бывает, – сказал Митёк и поставил на стол керосиновую лампу.
Стало как-то по-особому уютно. И очень тихо. Только слышалось, как снаружи барабанили в стекло привлеченные светом ночные бабочки. Да в отдалении лениво лаяли собаки.
Ночь выдалась темная. За окнами было черно. Только блестел, отражаясь в стеклах, желтый язычок лампы.
– Пап, – попросил Алешка, – ты бы рассказал что-нибудь интересное.
– У нас писатель есть, – сказал папа.
– Я не умею, – признался Митёк. – Писать умею, а рассказывать – нет. А впрочем… Хотите, я расскажу, как поступал в Литературный институт? Занятная история…
– А зачем вы туда поступали? – спросил Алешка. – На работу?
– Нет, я поступал туда, чтобы учиться.
– На писателя?
– На поэта. Я тогда стихи писал.
– А разве можно выучиться на поэта или писателя? – сильно удивился Алешка.
Митёк покачал головой.
– Конечно, нет. Но я тогда этого не знал.
– Глупый еще был? – доверчиво спросил Алешка.
– Алексей! – Мама так шлепнула ладонью по столу, что даже вздрогнул язычок огонька в лампе. И сильно запахло керосиновой гарью.
– Да он прав, – успокоил маму Митёк. – А лампу придется задуть – керосин кончается.
Он привернул фитиль, приставил ладонь к ламповому стеклу и дунул – огонек погас. И стало еще уютнее, даже спать захотелось.
– Ну, – сказал Алешка, – мы ждем.
И Митёк стал рассказывать, как он поступал в Литературный институт учиться на поэта:
– А там такой порядок: до экзаменов нужно представить свои литературные труды. Собрал я свои стихи, прочитал их еще раз и отчаялся: думаю, все там шибко умные и талантливые. Прочитают мои стихи – и до свидания, неудавшийся поэт Лосев, нет у вас поэтического дарования. А учиться там мне очень хотелось.
– Да вы бы у кого-нибудь списали талантливые стихи – и все! – деловито посоветовал Алешка. – Я сколько раз так делал. В школе.
– Молодец! – похвалил его Митёк. – Я именно так и поступил. А чтобы уж наверняка, списал стихи у Пушкина. Тут уж, думаю, осечки не будет.
– А они догадались? – нетерпеливо спросил Алешка. – Педагоги эти?
– Не перебивай, – рассердилась мама.
– Молодец! – похвалил его Митёк. – Я именно так и поступил. А чтобы уж наверняка, списал стихи у Пушкина. Тут уж, думаю, осечки не будет.
– А они догадались? – нетерпеливо спросил Алешка. – Педагоги эти?
– Не перебивай, – рассердилась мама.
– Переписал я эти прекрасные стихи своей рукой, запечатал в конверт и послал в институт. Прошло время, получаю ответ. До сих пор его помню. – Митёк тяжко вздохнул: – «Уважаемый товарищ Лосев Д.Д., к сожалению, вынуждены сообщить вам, что по условиям конкурса вы не допущены ко вступительным экзаменам. Присланные вами стихотворения не отличаются поэтическим дарованием и не оставляют надежды на ваши способности. Желаем вам удачи в других областях деятельности».
Мы долго молчали, только Алешка все время пыхтел от возмущения.
– Я думаю, дело не в том, что никто из педагогов не знал стихов Пушкина, – сказал папа. – Просто, Митёк, никто из них даже не прочитал то, что ты прислал.
– Все к лучшему, – сказал Митёк. – Не получился поэт, вышел писатель.
– Грустная история, – вздохнула мама.
– Гнусная, – поправил ее папа. – Я даже спать захотел.
И мы разбрелись по своим гнездышкам. Едва найдя их в темноте.
Но как только мы улеглись, гулко бухнуло во дворе, Алешка врубил свою собачью «сирену». И сказал:
– Я на всякий случай. Это опять Митёк споткнулся. Хороший писатель, но плохой поэт. И под ноги не смотрит, когда в туалет торопится. – И он зевнул так, что даже зубами лязгнул.
А вот утром стало ясно, что никто из нас ночью из дома не выходил. На калитке оказалась сорванной щеколда, а возле самой бочки Алешка подобрал зажигалку.
Она была не папина. Она была не Митькова – тот курил трубку и разжигал ее спичками.
Это была зажигалка предводителя речной шпаны – Витька Полундры.
– На разведку приходил, – буркнул Алешка. Огляделся по сторонам и шепнул мне: – Ничего, Дим, у меня для них еще один сюрприз будет.
Глава XVI Заложник
Часов в одиннадцать вдруг включился папин мобильник.
Он послушал, коротко поотвечал «Да-нет» и «Сейчас выезжаю». И сказал маме:
– Вызывают на службу. Бежал из-под стражи известный вам Каркадил. Подкупил охрану и бежал. Объявлен в розыск. Мой отдел должен подключиться, потому что, по некоторым данным, Каркадил хочет удрать за рубеж.
– Так я и знала, – невесело ответила мама. – Пропал наш отдых.
– Почему? Вы оставайтесь здесь с Митьком. А я быстренько поймаю беглеца и вернусь.
– Я поеду с тобой, – твердо сказала мама. – Буду о тебе заботиться. Поймаем Каркадила и вернемся вместе.
– Ты лучше позаботься о детях, – возразил папа.
– О них Митёк позаботится. Правда, Митёк? – спросила она как раз вошедшего писателя.
– А в чем дело?
Папа ему объяснил – Митёк ужаснулся.
– Я с ними не останусь! – заявил он свой решительный протест. – Они неуправляемые и непредсказуемые. Они дети людоедов. Я их боюсь.
– Они правда кусаются, – усмехнулся папа, – но писателей не едят.
– Брезгуют? – от души обиделся Митёк.
Мы с Алешкой сидели рядышком на диване и только молча переводили взгляды с одного спорщика на другого.
– Смотри, какие смирные и послушные, – указала мама на нас. – Обещаете слушаться дядю Митю и не волновать его?
– Конечно, – быстро ответил Алешка. – Обязательно. Прямо сейчас. Только найдем заложника и поймаем Зубастого. И сразу будем слушаться.
– И не волновать, – добавил я.
Митёк, словно его подкосили, рухнул в кресло.
– А ведь когда-то мы были с тобой друзьями, Серега, – с укором прошептал он папе.
– Ну вот что! – ледяным голосом сказала (приказала, точнее) мама. – Дети остаются с тобой, слушаются тебя во всем. А ты, Митёк, имеешь право наказывать их по своему усмотрению за малейшее непослушание.
– А можно я их на это время в комнате запру?
– Можно, – кивнул папа. – Но бесполезно.
– Ну вот и хорошо, – с облегчением вздохнул Митёк, когда уехали наши родители. – Мы предоставлены самим себе и будем заниматься каждый своим делом. Идет?
– А поточнее? – на всякий случай осведомился Алешка.
– Я дописываю книгу и доделываю пулемет. А вы освобождаете заложника, а то уж он, поди, истосковался. А потом мы вместе испытываем мое новое оружие.
– В бою! – почему-то сказал Алешка.
– В бою так в бою, – почему-то легко согласился Митёк. – Но! – Он поднял палец. – Готовка обедов и ужинов – на вас. И никаких яичниц.
– Согласны, – сказал Алешка. – Димка здорово готовит. И по магазинам любит ходить. И уборку делать. И стирку тоже. А еще он любит в огороде…
– Не люблю я в огороде! – завопил я. – Я люблю читать на диване и плавать на лодке!
– В свободное время, – дуэтом, не сговариваясь, заявили Митёк с Алешкой.
В свободное время, как раз когда Митёк куда-то без предупреждения исчез, мы отправились в затон искать и освобождать заложника. Алешка почему-то был уверен, что его засунули в какой-то старый баркас и он там в одиночестве сидит на койке в наручниках, прикованный к якорю и с пластырем на губах. А кормят его одной яичницей.
Наше свободное время выдалось к вечеру. Уже смеркалось, когда мы приближались к затону. Но Алешка, с его острыми глазками, углядел что-то на воде.
– Дим! – воскликнул он. – Опять! Бутылка! Право руля! Так держать!
Он перегнулся через борт и выловил из воды уже знакомую бутылку из-под шампанского. Мы с нетерпением вытащили из нее пробку и вытряхнули, как и ожидали, записку. Отчаянного содержания. Написанную тем же неровным почерком.
«Умоляю! Спасите! Сил больше нет. Погибаю, но не сдаюсь!»
– Вопль души, – заковыристо отметил Алешка. – Значит, точно – его прячут где-то в затоне. Я так и думал. Если мы сегодня или завтра его не найдем, плохо будет. Он может не выдержать лишений. Поплыли.
Подобрались сумерки. А в сумерках у затона оказался еще более мрачный вид, и все старые корабли казались призраками.
Мы плыли тихо, переговаривались вполголоса, не плескали веслами.
Катера «Амелии» уже не было. Вода вокруг была гладкой и почти черной. Здесь, похоже, даже рыба не водилась. Тоже побаивалась, видно. Незаметно мы углубились в самую даль затона. Здесь мы еще не были, но ничего нового не увидели: все те же мертвые корабли – ржавые и накренившиеся, с битыми стеклами, с погнутыми мачтами, с порванными снастями. Хотя…
Вот это что-то новенькое! Я даже притормозил. Не скажу, что от радости. Скорее – от испуга.
В самой глубине затона нам привиделся слабый дрожащий огонек. Над самой водой.
– Что будем делать? – шепнул я.
– Подкрадемся, – шепнул Алешка. – Уже темно, нас не увидят.
– А если увидят?
– А во! – И он выхватил из кармана свою боевую рогатку. – Мало не покажется.
Это нам мало не покажется, если на рогатку нам ответят пистолетами. Но я этого не сказал. Выглядеть трусом не очень приятно. Особенно перед отважным младшим братом.
– Подкрадемся, – вздохнул я и окунул весла в воду. – Ты только удирай вовремя, ладно?
– Я постараюсь, – не очень обнадеживающе пообещал Алешка.
Плыли мы очень медленно. Тьма вокруг сгущалась все плотнее, а огонек вдали становился все ярче.
Неожиданно наше подкрадывание чуть было не закончилось. В одном месте мы зацепились за какую-то железную корягу на дне. И чуть не пропороли лодку. Но вроде обошлось.
Огонек все ближе и ближе. И уже ясно, что это свет лампы в иллюминаторе какого-то судна.
А вот и оно само. Не слабо!
К борту старого дебаркадера была пришвартована вполне приличная яхта. Вся целая, со свежей краской на бортах. И обитаемая, судя по огоньку.
Мы тихонько пристали к дебаркадеру – он сильно осел в воду, и мы без труда взобрались на него. Подкрались к яхте – заглянули в светящийся иллюминатор.
Похоже, мы нашли, что искали.
Небольшая каюта. На столике – керосиновый фонарь «летучая мышь», несколько тарелок, пепельница с окурками, чашки. Раскрытая книга. И… расстегнутые наручники. Рядом с ними – рулончик скотча.
Возле столика аккуратно застеленная койка. Над ней полка с книгами, целая судовая библиотека. В ногах койки – стопка прочитанных газет. Прямо к переборке прикреплен небольшой радиоприемник.
– Не понял! – прошептал мне в ухо Алешка.
А я, кажется, понял!
Заложник, видимо, отправился в поселок. За свежим хлебом и свежими газетами. Скучно ему стало.
А вот и он! Вдали показался слабый зеленый огонек, и послышался плеск весел. По темной воде затона шла крохотная шлюпка, на корме ее светился маленький фонарик и рассыпчато отражался в ряби, поднятой веслами.
Человек греб умело, шлюпка шла стремительно, как по ниточке, ровно, хотя гребец сидел спиной к яхте.
Мы изо всех сил пригнулись, чтобы таинственный незнакомец нас не заметил. Я подумал, что, отлучаясь с яхты, он нарочно оставил в рубке зажженный фонарь. Иначе разыскать ее в темноте и в лабиринтах затона было бы не просто.