– Будем знакомы, Миша! – засмеялась Наташа.
– А это – Сергей! – указал Бирский на Гоцкало, вышедшего на крыльцо с веником и совком в руках.
– Вы из Москвы? – полюбопытствовала бабы Анина внучка.
– Да, – признался Михаил, отмахиваясь в душе от жестов Гоцкало, предостерегавшего с крыльца. – Мы учёные. А на кого вы учитесь?
– Я в МВТУ, – сказала девушка с тайной гордостью, – на третьем курсе. Нанотехнология.
– Наш человек! – сказал Сергей. – Заходите. Мы вам компот откроем, у нас его много!
– Ой, я ж совсем забыла! – подхватилась девушка.
– Не уходите! – взмолился Бирский внезапно.
Наташа глянула на него, вспыхнула и сказала:
– Да нет, я быстро, схожу только, молока вам принесу… И хлеба свежего!
– Богиня! – умильно молвил Гоцкало.
Михаил смолчал. Пятясь, он вернулся в дом, нащупал скрипучий стул, сел. И всё это время смотрел не отрываясь, как Наташа спускается с крыльца, как покачиваются крутые бедра, как перекатывается то левая, то правая ягодица, как меняют вектор складки на сарафанчике, и ловил себя на том, что улыбается – глупейшей улыбкой отрока, влюбившегося в одноклассницу. И зря он не верил в любовь с первого взгляда… Ещё и спорил с Риткой, насмехался над «романтическими бреднями» и «сопливыми сантиментами»… Хотя… откуда ему знать, что это то самое? Что это любовь кружила над ним, и вот выбрала себе добычу, и напала на него, закогтила миокард… Господи, да какая ему, в сущности, разница – любовь это, не любовь? Он испытывает томительные и сладкие ощущения, его полнит счастье нахождения объекта амурных фантазий в пределах видимости, и тёплая, тёмная бездна разверзается под ним, когда Наташа приближается. Чем ближе, тем глубже… И пусть… Как это у Миронова?
* * *Конца он не помнит, жалко. Там было что-то вроде: «Спасённому – листик травы, упавшему – синий цветок!» Лично он с радостью бы упал…
Наташа вернулась и принесла с собой двухлитровый глечик с молоком и румяный каравай.
– Только давайте втроём, – попросил Бирский. – Ладно?
– Ладно! – засмеялась девушка.
Они сели и стали завтракать – ломали тёплый, сладкий хлеб и запивали его ещё не остывшим молоком.
– Баба Аня как чувствовала, – болтала гостья, – говорила, что вряд ли вы рано встанете. И точно!
Михаил ничего не говорил. Он блаженствовал.
– Вы тут долго будете? – спросила Наташа. – У меня машина, мы бы вместе уехали.
Бирский отчаянно запереживал, а Гоцкало сказал со смущением:
– Боюсь, что мы уедем уже сегодня… Вернее, уйдём.
– Да? – огорчилась девушка. – Жалко… Вам по работе, да?
Сергей повернулся к Михаилу и пнул его под столом ногой.
– Всё ужасно плохо, Наташа, – тихо проговорил начальник проекта, не обращая внимания на выходки подчинённого. – Больше всего в жизни я хочу остаться здесь и уехать с вами на машине. Но я не могу. И вообще… – поборовшись с собой, он добавил: – Наташа, вам опасно быть с нами.
– Нас ищут, – буркнул Сергей и ожесточённо рванул кусочек от каравая.
– Но вы не могли сделать ничего плохого! – убеждённо сказала Наташа. – Я же вижу!
– Да мы и не делали, – пожал плечами Гоцкало.
Бирский, не вытерпев, выложил девушке историю их злоключений – давясь фактами, морщась от эпитетов. Внучка бабы Ани была потрясена.
– Бедненькие… – прошептала она, сжимая ладонями щёки. – И что же теперь делать?
– Не знаю, Наташенька… – вздохнул Михаил. – Но мы так привыкли убегать, что вот я сижу, а у меня спина деревенеет – всё чудится, что окружают и вот-вот схватят… Когда бежишь, хоть видимость спасения остаётся, кругом много путей отступления. Адом… Он как ловушка, как западня.
– Мы не сию минуту уйдём, – сказал Сергей. – Лично я, пока в баньку не схожу, шагу никуда не ступлю. Хватит! Я уже насквозь провонялся!
– Правильно! – обрадовалась Наташа. – А я вам постираю! У нас стиралка есть.
Бирский вяло запротестовал, но девушка смотрела так умильно, что он совершенно разрыхлел душою, как мякиш в молоке.
Гоцкало подхватил совок и веник – навести чистоту в бане, а Михаилу велел наносить дров и всего, что сии дрова заменить сможет. Бирский безропотно подчинился. Дров, сложенных в поленницу, хватало, правда, многие поленья успели подгнить и сыпались трухой, но горят, и ладно.
Наносив воды из колодца во вмурованный котел, начальник, доктор, лауреат и прочая, и прочая, и прочая, растопил печку. С первой попытки это у него плоховато получилось – вьюшку забыл открыть, но потом дело пошло. Огонь в топке загудел, тяга была хорошая, и тепло мягко повалило от каменки, нагревая баньку.
Работа убавила Бирскому отчаяния. Руки, занятые простой и монотонной работой, не требующей особого интеллекта, как ни странно, мешали мозгу мыслить. И страдать сердцу. Ох уж эти хомо сапиенсы! Любят они причинять себе мучения. Ну, повстречал ты девушку своей мечты, и что? Ну, расстаёшься с ней в тот же самый день. И что?! А ничего, угрюмо думал Михаил. Совершенно ничего! Ни сейчас, ни в будущем. Вот нагрянут эрвисты доконать его, приставят дуло к голове, а что той голове вспомнить? Абитуру, общагу, аспирантуру, диссертацию? Хорош набор, нечего сказать! Всё, что нужно для счастья – кроме самого счастья. Кроме Наташи…
Бирский пошурудил кочергой жаркие уголья, подкинул дров и закрыл дверку. Вода нагрелась, можно мыться… И сваливать. Бросать всё, рвать едва протянутые ниточки, выдирать их с нервами, с сукровицей…
Он вышел во двор и остановился. По двору бродила рыжая корова, позванивая колокольцем, за нею присматривала Наташа с хворостиной.
– Пастушка младая… – осклабился Гоцкало и заторопился. – Я пошёл мыться, вода уже горячая!
Михаил едва заметил Сергея. Наташа увидела Бирского и крикнула:
– Я тут, у вас, Марту попасу! Тут травка зелёненькая ещё! А вы раздевайтесь, я постирать возьму!
Улыбающийся Михаил кивнул только, будто поклон отвесил. Оставив всю одежду в предбаннике, он шагнул в маленькую низкую дверь и окунулся во влажную горячую духоту. Гоцкало, даром что хохол, остервенело хлестался веником в парной, покряхтывал только. Напарившись, он окатил себя из ушата и, довольно стеная, выбрался вон, кутая тощие чресла полотенцем. Наташа, впрочем, и внимания не обратила на Сергея, ковылявшего по стерне и издававшего шипящие звуки. Бирский вздохнул и принялся вяло натираться мылом душистым. Всё земное есть тщета…
Дверь опять хлопнула, запуская порыв не горячего, а обычного тёплого воздуха с улицы, воспринимавшегося зябким.
– Вам спинку потереть? – грянул с небес ласковый голос, и Михаил обомлел, узрев Наташу подле себя, голую и босую. Всё, что сарафан подчёркивал, оказалось ещё чеканней и выпуклей, всё, что скрывали его складки, радовало глаз крутизной изгиба, глубиной западин и мягкой гладью.
– Это было наитие! – призналась девушка, алея щеками.
Бирский только головой покачал.
– Вы лучше всех! – сказал он убеждённо и коснулся груди девушки. Касание обожгло его и словно зарядило от поверхностного натяжения.
– Никакого секса! – предупредила Наташа. – Ладно?
– Ладно! – с восторгом согласился Михаил. – Да мне просто видеть вас – уже наслаждение! Оно меня переполняет. Всего! Наташа! – сказал он в порыве. – Я вас люблю! Тс-с! Ничего не говорите! Я знаю, что это глупо, смешно даже – вот так, на третий час знакомства говорить о любви и в страсти признаваться! Но вот я уйду и оставлю вас, и… и… я не знаю, что стану делать! Как жить? Нет, если всё кончится хорошо и мы уцелеем, я обязательно разыщу вас. Год буду искать, но найду! Но… Господи, Наташа, уже столько смертей позади, что я просто боюсь с кем-то расставаться! Так и ждёшь, что первая встреча окажется последней… вы только не подумайте, что я пытаюсь вам понравиться, прикинуться этаким несчастненьким, нет. Я говорю то, что чувствую сейчас, и ни врать, ни притворяться пока не способен. Пока! Мне просто очень хочется донести до вас то, чему вы сами стали причиной – мою любовь… Я люблю вас и хочу, чтобы вы знали об этом, Наташа…
Девушка молча подошла к нему и положила ему ладони на грудь. Бирский с удивлением ощущал себя и уже начинал сомневаться – на Земле ли он или где-то гораздо выше. Наташа гладила его по лицу и шептала, что верит, что рада, что ей очень приятны и слова его, и чувство, и он сам…
– Всё будет хорошо… – выговаривали её губы. – Вот увидишь… Ещё целый час всё будет хорошо, потому что стиралка ещё не выполнила программу, а ей надо и сушить, и гладить… и только потом…
Михаил слушал Наташин шёпот, впитывал его, вбирал в себя, вдыхал запах её волос, касаясь шелковистого и мягкого.
– Только кто тебе сказал, глупый, – тихо сказала девушка, – что я с тобой расстанусь? Нетушки… Я пойду с тобой, с вами…
– Это опасно, Наташенька! – выплыл Бирский из нирваны. – Правда!
– Только кто тебе сказал, глупый, – тихо сказала девушка, – что я с тобой расстанусь? Нетушки… Я пойду с тобой, с вами…
– Это опасно, Наташенька! – выплыл Бирский из нирваны. – Правда!
– Я верю! – проворковала девушка. – Ну и что? Все мы внезапно смертны. Что будет, то и будет… но мне почему-то кажется – всё будет хорошо…
Наташа закинула ему руки за шею, опуская трепещущие ресницы, и губами нашла его рот, словно снимая поцелуем заклятие, и Бирский ответил девушке, и ощутил на щеке её опаляющее дыхание, и то, как приятно вдавливаются отвердевшие соски, и прерывистые сокращения сердец, и сладостный опустошающий провал…
Глава 28. «Рой»
– Я хочу собрать свою команду – заявил Тимофей, – из профи, типа спецназовцев или ребят из «Альфы». Деньги у меня есть, куплю и оплачу всё, что надо и сколько надо.
– Риту искать? – уточнил Сенько.
– Её… Поможете, Алексей Дмитрич?
– А то! – расплылся Савельев. – Считайте, что у вас лучшая опергруппа в мире и его окрестностях!
– А меня возьмёте? – потянул руку Сенько.
– И меня! – спохватился Гияттулин.
– Беру! – успокоил обоих Тимофей.
Кнуров с ходу развил бурную деятельность. Цель была сформулирована предельно чётко и просто – найти и спасти.
Средства для этого у акционера «Росинтеля» нашлись. Сам Кнуров и близко к банкам не подходил, посылал доверенных, и не просто людей проверенных, а им же назначенных руководить холдинговыми фирмами-однодневками. И «проверенные доверенные» снимали деньги с его счёта – якобы на расширение производства, – тащили в дом генерала Жданова и тратили, тратили, тратили… Брали новейшие образчики стрелкового оружия, комплекты лёгкой брони, спецаппаратуру. Взяли в лизинг два скоростных вертолета «Анатра».
Отличные машины, покрытые ещё не рассекреченной пласт-броней и достаточно вместительные, чтобы с минимумом комфорта перебросить команду осназа.
С осназом здорово помогли Жданов и Савельев. Генерал привёл на смотрины шестерых здоровых, ладных крепышей из ВДВ. Савельев мобилизовал четырёх молчаливых офицеров. Двое из них состояли в спецотряде «Вымпел», весь свет исколесили, искали, находили и уничтожали на месте террористов и прочих, кого wanted and listed. А другая парочка служила в отряде «Альфа», прошла огонь и воду, только что медных труб услыхать не сподобилась – не та у «альфовцев» была работа, чтобы о ней трубить.
А тут и Ершов подмог – прислал в Королёв четырёх космических пехотинцев, тренированных, как космонавты, наученных десантироваться с кораблей орбитального базирования и вступать в бой там, где приземлялся модуль – хоть в джунглях, хоть во льдах Антарктиды.
Тимофей был очень доволен новобранцами и зачислил всех.
Но главную свою надежду Кнуров возлагал на малых сих, на микроинформаторы, туча которых вилась над Подмосковьем, а отдельные шлейфы подтягивались со всего света. Полного управления «Роем» Тимофей добиться не мог, Гоцкало успел сообщить ему всего несколько кодов, но и это было удачей. С этим можно было начинать работать, вычислять прочие шифры связи, а помогал в этом новенький ИТУ, реквизированный в секретной тюрьме РВ, где Кнуров отсидел целых трое суток.
Был поздний вечер. Тимофей расположился за пультом терминала и перебирал агентно-базированные алгоритмы – побуждал микроулавливателей искать Маргариту Ефимову.
Хитрые программки для мультиагентных сетей, созданные на основе поведения пчелиного роя, позволяли управлять микроинформаторами так, как будто они были единым целым.
– Хороша штучка! – хмыкнул из-за плеча Кнурова генерал.
– Как в президенты выбьетесь, – сказал Тимофей, – а я пролезу в совет директоров «Росинтеля», закажете мне большую партию. Наштампую для родимого государства этих микро-шпионов… за наличку!
– Ну, ты своего не упустишь! – ухмыльнулся Жданов. – Ладно, договорились. У тебя голова ещё не заболела от этого калейдоскопа?
Перед Кнуровым светились экраны-кубы в два ряда, картинки на них сменялись, утомляя глаз стробоскопическим мельтешением, и чего только они не показывали! Лес на обочине, полыхание цветовых пятен на дискотеке, грязную посуду и мужика в майке, девушку, выговаривавшую бойфренду по телефону, озабоченную мать семейства, перекособоченную под тяжестью дамской сумки-чувала, пустой двор и двух котов, не поделивших территорию, пацаненка на велике… Много чего они демонстрировали, но пока что ни одно изображение не сходилось с образом Гоцкало, и ИТУ трудолюбиво тасовал сигналы с микроинформаторов.
– Рябит… – вздохнул Тимофей. – А что делать?
– Дашку не видел, случайно? – вырвалось у генерала.
– Нет, – виновато сказал Кнуров. – Но мы её обязательно спасём!
Жданов выдавил на лицо улыбку…
Повезло инженеру-программисту в полдвенадцатого. Один из экранов мигнул, и картинка с него перебросилась на все остальные. ИТУ вежливо дринькнул звоночком: внимание!
Тимофей вздрогнул и приник к экранам. На них, освещённая фарами, двигалась Рита. Руки у неё были связаны, лицо выглядело хмурым и недобрым.
Кнуров автоматически вжал клавишу, и микроинформатор пошёл на контакт. Изображение девушки выросло, заняло весь экран и провернулось. Теперь улавливатель информации, подработав микрофибриллами, засел в декольте Маргариты Николаевны и передавал то, что открывалось взгляду девушки.
Силёнок, чтобы передавать изображение самому, у микро-информатора не хватило бы, конечно, но для того и «Рой». Неразличимые глазом собиратели информации выстраивались в «цепочки», «цепочки» компоновались в «сборки» и совместными усилиями слали сигнал.
Затаив дыхание, Тимофей следил за прыгавшим изображением. Лагерь какой-то… Палатки, машины… Седой человек с мужественной мордой курит сигарету и лениво переговаривается. Тима усилил громкость. Седой говорил на французском. Так-так, уже теплее…
Риту повернули и ввели под полог палатки. Там было светло, под ногами пузырились надувные матрасы.
Чей-то резкий голос выговорил какую-то команду, судя по времени – «Спать!» – и свет погас. Только смутные тени шевелились в потёмках и глухо доносились голоса.
Тимофей защёлкал клавишами. На экран, поверх изображения, полезла индикация, замелькали цифры координат. Да это рядом совсем, в сторону Тулы!
Кнуров сорвался с места, опрокидывая стул, и вылетел в гостиную.
– Подъём! – заорал он весело. – Тревога! Я её нашёл!
Глава 29. Игры на чужом поле
1Туссен Норди посадил самолёт на поле можайского аэроклуба. Пронзительно свистя турбинами, «Сухой» откатился к дальним ангарам и замер, качнув носом. Заглушил двигатели – будто воздух спускали из гигантского воздушного шарика. Туссен отстегнулся и вышел в салон. Там, развалясь в креслах, обитали Эрве и Коста – Мориса-Арамиса оставили в лагере под Тулой сторожить мадемуазель Марго.
– Портос, д’Артаньян – за мной!
Спрыгнув на бетонку, полковник вразвалочку прошёл в тень ангара и уже там достал из кармана фото.
– Запомните этих людей, – сказал он. – Вот Тимофей Кнуров, он у них программист. Это – Сергей Гоцкало, какой-то старший оператор-информатор, кто это такой, не знаю даже… Это – Михаил Бирский, генератор идей, теоретик и главный конструктор, начальник проекта «Гото». Их и будем брать. Кнуров далеко, а эти где-то здесь. Надо будет бабкам показывать фото и спрашивать – типа, друзей ищем, в дороге разминулись. Бабки – народ ушлый, мигом смекнут, что мы из «органов». У русских память долгая… Пошли.
До деревни доехали на электробусе, сошли в центре, напротив земской управы. На другой стороне маленькой площади уютно белел колоннами особнячок, где разместился полицейский участок. Сквозь зелень сквера проглядывал памятник героям афганской войны, а поодаль соседствовали электробусная станция и мотель.
– Вряд ли они в центре остановятся, – лениво предположил Портос. – Я бы на их месте по окраинам прятался…
– Вот там и порыщем… – сказал Туссен. – Коста, слетай в мотель, возьмёшь напрокат машину…
Одно хорошо в деревнях – они быстро кончаются. Только начнёшь уставать от ходьбы, а уже всё, улица пройдена, можно посидеть и подумать.
Всё Заречье с его многоэтажками Норди исключил сразу. Старую Александровку они поделили между собой на три части и начали «чёс». Улица Прямая досталась Портосу – Эрве Граншану.
Неширокая, заросшая травой, улица была зажата высокими могучими заборами, за которыми давились грубым лаем волкодавы. Над оградами-частоколами только крыши выглядывали и тарелки антенн, да ещё деревья. Во дворы вели титанические ворота, в любые из них спокойно мог проехать большегрузный самосвал.
Странно было Портосу видеть этакие фортификационные нравы. Привыкший к низеньким оградкам – лишь бы собачки газон не помяли, да к «французским окнам», он с трудом усваивал парадоксы Евразии, якобы коллективистской. Отчего же такая закрытость и тяга к полной изоляции? И чего в загадочной русской душе всё-таки больше – индивидуального или общинного? Поди, разберись…