— Жизнь отдам за тебя, — прошептал Мусорщик, и когда солнце зашло за гряду гор, он поднялся на ноги и пошел по направлению к башням, минаретам и улицам Циболы, где вновь мелькали проблески света.
Как только дневная жара сменилась прохладой ночной пустыни, идти стало легче. Его разодранные и перевязанные веревкой спортивные тапочки на резиновой подошве шаркали по асфальту шоссе 15. Он из последних сил тащился вперед, голова его свисала, как цветок увядающего подсолнуха, и он не заметил возникший у него на пути зеленый знак с отражателем, гласивший: ЛАС-ВЕГАС — 30.
Он думал о Малыше. По всем правилам Малыш сейчас должен был быть с ним. Они бы въехали в Цнболу вместе под разносящееся по пустыне громкое эхо от выхлопных труб двухместной тачки Малыша. Но Малыш расписался в своей никчемности, и Мусорщика отправили в пустыню одного.
Его ступни поднимались и впечатывались в мостовую.
— Ци-а-бола! — хрипел он. — Бампти-бампти-бамп!
Около полуночи он рухнул на обочину дороги и погрузился в тяжелую дремоту. Город был уже близко.
Он справится.
Он был вполне уверен, что справится.
Он услышал Малыша гораздо раньше, чем увидел. Это был тяжелый рев выхлопных труб без глушителей, несущийся на него с востока и оскверняющий день. Звук поднимался по шоссе 34 от Юмы, штат Колорадо. Его первым импульсом было спрятаться, как он прятался от нескольких уцелевших людей, которых видел еще в Гэри. Но в этот раз что-то заставило его остаться на месте — встать со своим велосипедом на обочине дороги, боязливо оглядываясь через плечо.
Рев становился все громче и громче, а потом на хроме сверкнуло солнце и (ОГОНЬ??!) что-то яркое и оранжевое.
Водитель увидел его. Он затормозил так, что выхлопные трубы выдали целую пулеметную очередь. На расплавленном асфальте остались глубокие следы от покрышек, а потом машина очутилась рядом с ним, но подъехала не плавно, а рывками, тяжело дыша, как загнанный зверь, которого не известно, можно ли приручить. Оттуда стал вылезать водитель, однако поначалу Мусорщик пялился только на тачку. Он разбирался в машинах и любил их, хотя никогда не имел даже ученических прав. Эта была просто красоткой — кто-то годами работал над ней, потратил тысячи долларов на эту штуковину, которую можно было увидеть лишь на выставках экзотических автомобилей, вложил в нее труд и любовь.
Это был двухместный «форд» 1932-го, но хозяин не ограничился обычными усовершенствованиями. Он продолжал возиться с «фордом», превращая его в пародию на все американские тачки, в сверкающий экипаж из научной фантастики, с нарисованными от руки языками пламени, вырывавшимися из многочисленных нарисованных труб. Рисунок отливал золотом. В хромированных выхлопных трубах, вытянутых почти во всю длину машины, яростно отражалось солнце. Ветровое стекло вздулось пузырем. Чтобы установить на задние колеса такие гигантские шины, владельцу пришлось пойти на немалые ухищрения. Из капота вырастал похожий на кошмарный радиатор отопления компрессор наддува. Крыша сзади сужалась в черный акулий хвост, усеянный красными, похожими на угольки пятнышками. На обоих боках красовалось одно слово с наклоном назад, чтобы усилить ощущение скорости: «МАЛЫШ».
— Эй ты, длинный уродец, — растягивая слова, окликнул его шофер, и Мусорщик переключил внимание с нарисованных языков пламени на водителя этой бомбы на колесах.
Ростом он был около пяти футов и трех дюймов. Завитые, уложенные, напомаженные и покрытые бриллиантином волосы добавляли к его росту еще дюйма три. Все локоны соединялись над воротничком не просто в утиной гузке, а живом воплощении всех причесок а-ля утиная гузка, обожаемых панками и хулиганами по всему белому свету. На ногах у него были остроносые черные сапоги с эластичными голенищами и каблуками, прибавлявшими к росту Малыша еще три дюйма и, таким образом, приближавшими его к вполне приличным пяти и девяти. Его узкие полинявшие джинсы были такими тесными, что легко угадывались все цифры на монетках в карманах. Каждая обтянутая тканью изящная маленькая ягодица казалась скульптурно вылепленной, а ширинка выглядела так, словно он засунул туда замшевую сумку с мячиками для гольфа. Он носил шелковую рубашку «Западный стиль» цвета бургундского вина, украшенную желтой отделкой и пуговицами из фальшивых сапфиров. Его запонки были похожи на отполированную кость, и позже Мусорщик убедился, что так оно и было на самом деле. Малыш имел два набора запонок: одни — из человеческих коренных зубов, другие — из резцов доберман-пинчера. Поверх фантастической рубашки, несмотря на дикую жару, он надел черную кожаную куртку мотоциклиста с орлом на спине. Она вся была испещрена молниями, зубцы которых сверкали как бриллианты. С плечей и пояса свисали три заячьи лапки — белая, коричневая и ярко-зеленая. Куртка, еще более вычурная, чем рубашка, щеголевато поскрипывала от обильной масляной пропитки. Поверх орла белой шелковой ниткой было вышито все то же слово: МАЛЫШ. Из щели между высокой копной блестящих волос и поднятого воротника сверкающей мотоциклетной куртки выглядывало крошечное бледное кукольное личико с крупными, но безупречно вырезанными надутыми губками, мертвыми серыми глазами, широким лбом без складок и морщин и пухлыми щечками. Он был похож на Крошку Элвиса.
Два револьверных пояса пересекались крест-накрест на его плоском животе, и из каждой болтающейся на бедре кобуры торчал громадный 45-й.
— Эй, парень, чего скажешь? — протянул Малыш.
И единственное, что Мусорщик мог додуматься произнести, было:
— Мне нравится твоя машина.
Это были верные слова. Быть может, единственно верные. Через пять минут Мусорщик сидел на месте пассажира, а двухместный автомобиль разгонялся до обычной скорости Малыша — где-то около девяноста пяти. Велосипед, на котором Мусорщик доехал сюда от восточной части Иллинойса, превратился в крохотное пятнышко на горизонте.
Мусорщик робко заметил, что на такой скорости Малыш не сумеет вовремя обнаружить аварию или затор на дороге, если они наткнутся на таковой (кстати, они уже несколько раз натыкались на преграды, и Малыш под яростный протест громадных шин устраивал настоящий слалом).
— Эй, парень, — сказал Малыш, — у меня ведь реакция. И точный расчет времени. До трех пятых секунды. Ты мне веришь?
— Да, сэр, — слабым голосом произнес Мусорщик. Он чувствовал себя как человек, случайно разворошивший палкой змеиное гнездо.
— Ты мне нравишься, парень, — своим странным монотонным голосом сказал Малыш. Его кукольные глазки уставились поверх светящегося оранжевого руля на мерцающую дорогу. Большие пластиковые игральные кости с черепами вместо точек свисали с зеркала заднего обзора. — Достань-ка пивка там, сзади.
Пиво «Курс» было теплым, а Мусорщик терпеть не мог пива, но он быстро опорожнил одну банку и сказал, до чего же оно вкусное.
— Эй, парень, — отреагировал Малыш, — нет пива, окромя «Курса». Я бы ссал «Курсом», если б мог. Веришь в эти хенки-пенки?
Мусорщик сказал, что, конечно же, верит.
— Меня зовут Малыш. Из Шривпорта, Луизиана. Тебе известно, где это? Эта вот зверюга получала первые призы на всех выставках тачек на Юге. Веришь в эти хенки-пенки?
Мусорщик сказал, что верит, и взял еще одну банку теплого пива. Похоже, это был самый правильный шаг в сложившейся ситуации.
— А как тебя кличут, парень?
— Мусорщик.
— Как? — На одно жуткое мгновение мертвые кукольные глазки задержались на лице Мусорщика. — Ты шутишь со мной, парень? Никому не стоит шутить с Малышом. И тебе лучше поверить в эти хенки-пенки.
— Я верю, — со всей серьезностью заявил Мусорщик, — но меня так называют. Потому что я раньше любил поджигать мусорные баки, почтовые ящики и многое другое. Я спалил пенсионный чек старухи Семпл. За это меня отправили в исправилку. А еще я спалил методистскую церковь в Поутэнвилле, Индиана.
— Да ну? — восхищенно воскликнул Малыш. — Парень, да ты вроде еще психованней, чем крыса в сортире. Это классно. Мне нравятся психи. Я и сам псих. Совсем спятил. Мусорщик, м-мм?.. Это мне по душе. Из нас получится та еще парочка. Ё…й Малыш и ё…й Мусорщик. Лапу, Мусор.
Малыш протянул свою руку, и Мусорщик пожал ее так быстро, как только мог, чтобы Малыш снова мог обеими руками взяться за руль. Они резко рванули за поворот, и перед ними вырос «бекинз», почти полностью перегородивший шоссе. Мусорщик закрыл лицо руками, приготовившись к немедленному переходу в астральное измерение. Малыш и бровью не повел. Двухместная тачка скользнула вдоль левой обочины шоссе, как водяной клоп, оставив на кабине грузовика немного краски.
— Класс, — выговорил Мусорщик, как только почувствовал, что может говорить без дрожи в голосе.
— Класс, — выговорил Мусорщик, как только почувствовал, что может говорить без дрожи в голосе.
— Эй, парень, — спокойно сказал Малыш. Потом один из его кукольных глаз торжественно подмигнул Мусору. — Ты мне не рассказывай — я сам тебе расскажу. Как тебе пиво? Резковато, мать его, верно? Бьет по шарам после езды на том детском велике, а?
— Конечно, бьет, — согласился Мусорщик и сделал очередной глоток теплого «Курса». Он был сумасшедшим, но не настолько, чтобы спорить с Малышом, когда тот вел машину. Ни в коем разе.
— Ну ладно, что толку ходить вокруг, мать его, да около, — сказал Малыш и потянулся назад, чтобы достать себе банку этой бормотухи. — Похоже, мы едем в одно и то же место.
— Наверное, — осторожно кивнул Мусорщик.
— Едем присоединиться, — сказал Малыш. — Едем на запад. Чтобы сорвать свой долбаный куш. Веришь в эти хенки-пенки?
— Наверное.
— Тебе снились сны про этого лешего в черном летном костюме, а?
— Ты хочешь сказать, священника?
— Я всегда хочу сказать то, что говорю, и говорю то, что хочу, — ровным тоном произнес Малыш. — И ты, ё…й клоп, мне не рассказывай — я сам тебе расскажу. Это черный летный костюм, и парень носит защитные очки. Как в том фильме Джона Уэйна про Больших Двоих. Очки такие здоровые, что за ними не видно его ё…й рожи. Темная он лошадка, верно?
— Ага, — сказал Мусорщик и глотнул теплого пива. Голова у него начала гудеть.
Малыш навис над оранжевым рулевым колесом и принялся подражать военному летчику — тому, вероятно, который выделывал свои трюки в «Больших Двоих» в жаркой схватке. Двухместную тачку стало опасно мотать из стороны в сторону, когда он имитировал нырки, бочки и мертвые петли.
— Иииииияаааааааах… тюх-тюх-тюх…… ду-да-ду-да… На, жри, крыса ё…я… Капитан! Бандиты прямо по курсу!.. Разверни на них пушку с воздушным охлаждением, мудозвон ты ё…й… Та-та-та… Та-та-та-та-та! Мы сбили их, сэр! Все чисто… Уррррааааа! Садимся, ребята! УРРРРААААААА!
Выражение его лица ни капельки не изменилось, когда он играл в воздушный бой; ни один напомаженный волосок не колыхнулся, когда он снова повел машину прямо и перестал мотать ее от одной обочины к другой. Сердце Мусорщика гулко колотилось в груди. Пот струился по телу так, словно он принял душ. Он глотнул пива. Ему надо было отвлечься.
— Но он меня не пугает, — сказал Малыш, словно прежняя тема разговора совсем не прерывалась. — Да ничуть, мать его. Он крутой крошка, но Малышу приходилось справляться с крутыми крошками и раньше. Сначала я укорачивал им язык, а потом и жизнь. Точно, как говорит Босс. Веришь в эти хенки-пенки?
— Конечно, — сказал Мусорщик.
— Сечешь Босса?
— Конечно, — сказал Мусорщик. Он понятия не имел, кто такой или кем был Босс.
— Тебе, мать твою, лучше как следует усекать Босса. Слушай, знаешь, что я собираюсь делать?
— Нет. А что?
— Я ненадолго затаюсь. Проверю, как там дела. Усекаешь эти хенки-пенки?
— Конечно, — сказал Мусорщик.
— Мать твою. Ты мне не рассказывай, мать твою, — я сам тебе расскажу. Просто проверю, как и что. Проверю этого лешего. А потом…
Малыш замолчал, согнувшись над оранжевым рулем.
— Что потом? — поколебавшись, спросил Мусорщик.
— Заткну ему пасть. Отправлю его прогуляться до могилы мертвеца. Пошлю его к черту на рога. Веришь мне?
— Ага… Конечно, верю.
— Я покончу с ним, — доверительно сообщил Малыш. — Выпущу ему кишки и отправлю к черту на рога. Ты держись за меня, Мусорщик, или как тебя там, мать твою, кличут. Мы больше не станем жрать свинину с бобами. Мы сожрем столько курятины, что и представить нельзя.
Двухместная тачка, разрисованная языками пламени, вырывавшимися из труб, с ревом неслась по шоссе. Мусорщик сидел на месте пассажира с банкой теплого пива на коленях в полном смятении чувств.
Утром 5 августа уже почти рассвело, когда Мусорщик вошел в Циболу, известную еще под названием Вегас. Где-то на последних пяти милях он потерял свой левый тапочек, и теперь, когда он спускался по извилистому съезду с шоссе, его шаги звучали как: шлеп-БУМП, шлеп-БУМП, шлеп-БУМП. Это напоминало шлепанье спущенной шины.
Он был почти у цели, но им вдруг овладело легкое удивление, когда он спускался по шоссе, усеянному дохлыми тачками и очень немногими мертвецами, над большинством из которых как следует поработали канюки. Он был тут, в Циболе. Его подвергли экзамену, и он выдержал этот экзамен.
Он видел сотни ночных клубов для белых, вывески, гласившие: СВОБОДНЫЕ СТОЯНКИ, СВАДЕБНАЯ ЧАСОВНЯ «ГОЛУБОЙ КОЛОКОЛ» — ВЕНЧАНИЕ ЗА ОДНУ МИНУТУ, НО НА ВСЮ ЖИЗНЬ! Он видел «роллс-ройс» «Серебряный призрак», въехавший в витрину книжного магазина для взрослых. Он видел обнаженную женщину, висевшую вниз головой на фонарном столбе. Он видел две странички лас-вегасской «Сан», прошелестевшие мимо. Заголовок, вертящийся вместе с хлопающей и переворачивающейся газетой, гласил: ЭПИДЕМИЯ ЧУМЫ РАСПРОСТРАНЯЕТСЯ. ВАШИНГТОН МОЛЧИТ. Он видел громадную вывеску с надписью НЕЙЛ ДАЙМОНД! ОТЕЛЬ «АМЕРИКАНА» 15 ИЮНЯ — 30 АВГУСТА! Кто-то нацарапал: УМРИ, ЛАС-ВЕГАС, ЗА СВОИ ГРЕХИ! — на витрине ювелирного магазина, специализировавшегося, казалось, лишь на обручальных кольцах. Он видел огромный перевернутый рояль, лежавший посредине улицы, как огромная дохлая деревянная лошадь. Глаза Мусорщика расширились от таких диковинных чудес.
Потом ему стали попадаться по дороге другие вывески; их неоновые лампы потухли в середине лета впервые за многие годы. «Фламинго». «Источник». «Дюны». «Сахара». «Хрустальные башмачки». «Империал». Но где же люди? И где вода?
Плохо отдавая себе отчет в том, что делает, и предоставив ногам самим выбирать себе дорогу, Мусорщик сошел с шоссе. Голова его свесилась вниз, подбородок уперся в грудь. Он дремал на ходу. И когда его нога зацепились за бордюр тротуара, когда он упал плашмя и расквасил нос о мостовую, когда он поднял взгляд и увидел, что было впереди, он с трудом сумел поверить своим глазам. Он не обращал внимания на кровь, текущую из носа и заливавшую его изорванную голубую рубаху. Он словно все еще дремал и видел это во сне.
Высокое белое здание уходило в пустынное небо — монолит в пустыне, игла, памятник, каждая крошечная частичка которого излучала волшебство, как Сфинкс или Великая Пирамида. В окнах восточной его стороны как знамение отражалось пламя восходящего солнца. Перед этим белоснежным пустынным сооружением, почти у самого входа, стояли две огромные золоченые пирамиды. Над козырьком у входа красовался внушительный золотой медальон с вырезанной на нем оскаленной мордой льва.
Над ним — тоже бронзовая — сверкала надпись, простая, но могущественная: MGM GRAND HOTEL.
Но приковало его взгляд то, что находилось на поросшем травой квадратном газоне между парковочной стоянкой и подъездной дорожкой. Мусорщик уставился на это, и его охватила столь яростная дрожь оргазма, что на мгновение он смог лишь приподняться на своих окровавленных руках, между которыми мотался развязавшийся конец бинта, и вытаращить на фонтан свои потускневшие, к этому времени полуослепшие от яркого света голубые глаза. Из его горла вырвался слабенький стон.
Фонтан работал. Это была величественная конструкция из камня и слоновой кости, обрамленная и украшенная золотом. Цветные огни подсветки играли в струях, делая воду то пурпурной, то желто-оранжевой, то красной, то зеленой. Непрекращающийся гул, с которым струи падали обратно в чашу фонтана, был очень громким.
— Цибола, — пробормотал он и с трудом поднялся на ноги. Из носа у него по-прежнему текла кровь.
Он заковылял к фонтану. С медленного шага он перешел на быстрый, потом на бег, скорость которого нарастала с каждой секундой. Его ободранные колени поднимались, как рычаги, почти до самой шеи. Одно слово складывалось и вылетало из его рта, длинное, как бумажная лента, вздымающаяся в небо, из окон высоко наверху стали высовываться люди (а кто их видел? быть может, Бог или дьявол, но уж точно не Мусорщик). Слово звучало все пронзительнее, поднималось все выше и выше, росло, пока он бежал к фонтану, и слово это было:
— ЦИИИИИБОЛАААААААААААА!
Звук последнего «а-аа» все звенел и звенел — крик всех наслаждений, которые знали люди, когда-либо жившие на земле, — и закончился лишь тогда, когда Мусорщик ударился грудью о высокий бордюр фонтана, рванулся вверх и рухнул в невероятно прохладную благословенную ванну. Он почувствовал, как все поры его тела раскрываются, будто миллионы ртов, и вбирают в себя воду словно губка. Он закричал, опустил голову, вдохнул носом воду и выдохнул ее обратно с кашлем, кровью и соплями, украсив бордюр фонтана могучим плевком. Потом снова опустил голову и стал пить, как корова.