— Цибола! Цибола! — восторженно выкрикивал Мусорщик. — Жизнь отдам за тебя!
Он барахтался по-собачьи в фонтане, снова пил, а потом перелез через бордюр и неуклюже рухнул на траву с глухим стуком. Дело того стоило — оно стоило чего угодно. Его желудок вдруг свело судорогой, и он неожиданно блеванул с громким рыком. Но даже блевать было прекрасно.
Он поднялся на ноги и, держась за горловину фонтана искалеченной рукой-клешней, снова стал пить. На этот раз его желудок с благодарностью принял воду.
Булькая, как наполненный курдюк, он заковылял к алебастровым ступенькам, ведущим к дверям этого сказочного места, ступенькам, лежащим между двумя золотыми пирамидами. На полпути судороги в желудке снова согнули его пополам. Когда они прошли, он весело устремился вперед. Двери были вращающимися, и ему потребовался весь остаток его сил, чтобы сдвинуть с места одну из створок. Он протиснулся в холл, покрытый ворсистым ковром и показавшийся ему длиной в несколько миль. Ковер цвета клюквы был толстым и мягким. Здесь находилась регистрационная стойка, почтовый отдел, стопка портье и окошки кассиров. И ни одной живой души. Справа от него, за узорчатой решеткой, было казино. Мусорщик с благоговейным страхом уставился туда, на ряды игральных автоматов, выстроившихся как солдаты на параде, за ними виднелись рулетка и столики для игры в кости; мраморные загородки обрамляли столы для баккара.
— Кто здесь? — прохрипел Мусорщик, но никакого ответа не последовало.
Тогда он испугался, потому что это было место привидений — место, где тебя могут подстерегать монстры, но страх притупился от усталости. Он спустился по ступенькам и прошел в казино мимо бара «Куб», где в тени, наблюдая за ним, тихо сидел со стаканом минеральной воды в руке Ллойд Хенрид.
Мусорщик подошел к столу, обитому зеленой бязью, с вышитой таинственной надписью БАНКОМЕТ ОБЯЗАН ВЫДАВАТЬ ДО 16 и ОСТАНАВЛИВАТЬСЯ НА 17, залез на него и мгновенно заснул. Вскоре около полдюжины мужчин собралось вокруг спящего оборванца, звавшегося Мусорщиком.
— Что нам с ним делать? — спросил Кен Демотт.
— Дай ему поспать, — ответил Ллойд. — Он нужен Флаггу.
— Да? А между прочим, где же, Господи, сам Флагг? — спросил другой.
Ллойд повернулся и взглянул на того, кто это сказал, — лысеющего мужика на добрый фут выше самого Ллойда. Тем не менее тот отступил на шаг под взглядом Ллойда. Камень, висевший на шее Ллойда, оказался единственным, который не был сплошь черным; в центре его мерцало маленькое и тревожащее красное пятнышко.
— Тебе так не терпится повидать его, Гек? — спросил Ллойд.
— Нет, — пробормотал лысеющий. — Слушай, Ллойд, ты же знаешь, я вовсе не…
— Конечно, — Ллойд взглянул на спящего на столе для блек-джека. — Флагг будет здесь, — сказал он. — Он ждал этого парня. Этот малый — кое-что особенное.
На столе Мусорщик, не слышавший ничего этого, продолжал спать.
Ночь на 18 июля Мусорщик и Малыш провели в мотеле в Голдене, штат Колорадо. Малыш выбрал две смежные комнаты. Соединяющая их дверь оказалась заперта. Малыш, теперь изрядно захмелевший, разрешил эту маленькую проблему, попросту продырявив замок тремя пулями из пушки 45-го калибра.
Потом Малыш поднял один из своих миниатюрных сапожков и пнул дверь. Она распахнулась, окутанная красивым голубым дымом от выстрелов.
— Вот так, мать ее, — сказал он. — Какую хочешь комнатку? Выбирай, Мусорок.
Мусорщик выбрал комнату справа, и на некоторое время его оставили одного. Малыш куда-то слинял. Мусорщик медленно обдумывал мысль о том, чтобы просто исчезнуть, раствориться в сумерках, пока не произошло нечто и в самом деле поганое, он пытался прикинуть, как ему обойтись без транспорта, когда вернулся Малыш. Мусорщик пришел в ужас, когда увидел, что тот катит магазинную тележку, нагруженную доверху упаковками с пивом «Курс». Его кукольные глазки налились кровью и были обрамлены красными кругами. Прическа а-ля Помпадур вздыбилась, как выскочившая сломанная пружина от часов, и сальные патлы свисали на уши и щеки Малыша, отчего он стал похож на опасного (хотя и нелепого) пещерного жителя, отыскавшего и напялившего кожаную куртку, оставленную каким-то путешественником во времени.
— Оно теплое, — сказал Малыш, — но кого это колышет, верно я говорю?
— Совершенно верно, — сказал Мусорщик.
— Выпей пивка, жопа, — сказал Малыш и бросил ему банку.
Когда Мусорщик потянул за кольцо, всю его физиономию окатила пена, и Малыш разразился странным тоненьким хохотом, обеими руками ухватившись за свой плоский живот. Мусорщик слабо улыбнулся. Он решил, что ночью, когда это маленькое чудовище сморит сон, он удерет. С него было достаточно И что там Малыш сказал про темного священника… Страх Мусорщика по этому поводу был так велик, что он даже не мог до конца его осознать. Говорить такие вещи, пусть даже в шутку, было все равно что срать на алтарь в церкви или задирать лицо к небу во время грозы и просить молнию врезать по тебе.
Самое плохое заключалось в том, что ему отнюдь не казалось, будто Малыш пошутил.
Мусорщик не собирался ехать в горы через все крутые повороты с этим сумасшедшим карликом, который пил целыми днями (и скорее всего ночами) и болтал про то, как он свергнет темного человека и сам займет его место.
Тем временем Малыш опорожнил две банки пива за пару минут, смял пустые жестянки и равнодушно швырнул их на одну из кроватей в комнате. С новой банкой «Курса» в одной руке и 45-м, с помощью которого он справился с замком на двери, — в другой, он ледяным взглядом уставился на цветной телевизор.
— Нет ё…го электричества, нет и ё…го телика, — сказал он. Чем больше он пьянел, тем сильнее чувствовался его южный акцент, словно обволакивающий слова в мех. — Не то чтобы я страдал по нему. Мне нравится, что всех этих задниц повымело, но, Господи-старый-лысый-дерганый-Иисусе, где же все киношки? Где эти чертовы спортивные матчи? Где канал «Плейбоя»? Этот-то был неплох, Мусорок. Я хочу сказать, там никогда не показывали разных засранцев, жующих волосатый пирожок, эту бородатую ракушку, понимаешь меня, да? Но у кое-каких тамошних дамочек ножки доходили аж до подбородков, понимаешь, мать твою, о чем я?
— Конечно, — сказал Мусорщик.
— Вот так вот, мать твою. Ты мне не рассказывай — я сам тебе расскажу.
Малыш уставился на мертвый телевизор.
— Ах ты, п…да немая, — сказал он и выстрелил в экран. Кинескоп с грохотом взорвался дождем осколков, брызнувших на ковер. Мусорщик поднял руку, чтобы прикрыть глаза, и пиво из банки, которую он держал, выплеснулось на зеленый нейлоновый ворс ковра.
— Ты что делаешь, мудак! — воскликнул Малыш. В голосе его слышалась слепая ярость. Неожиданно дуло револьвера 45-го калибра, здоровенное и черное, как дымовая труба океанского лайнера, нацелилось на Мусорщика. Тот почувствовал, как у него немеет мошонка. Он подумал, что описался, но не мог сказать наверняка.
— Щас я тебе за это провентилирую твою думающую машинку, — сказал Малыш. — Не смей проливать пиво. Будь это другой сорт, я не стал бы этого делать, но ты пролил «Курс». Я бы ссал «Курсом», если б мог, веришь в эти хенки-пенки?
— Конечно, — прошептал Мусорщик.
— Ты что, Мусор, думаешь, теперь делают еще «Курс», а? Ты, наверное, так думаешь, мать твою?
— Нет, — прошептал Мусорщик. — Наверное, не делают.
— Ты прав, мать твою. Это опасные речи. — Он слегка приподнял револьвер. Мусорщик подумал, что его жизни пришел конец, точно конец. Потом Малыш снова опустил револьвер… чуть-чуть. У него было совершенно отрешенное выражение лица. Мусорщик догадался, что это выражение свидетельствует о напряженной работе мысли. — Вот что я тебе скажу, Мусор. А ну-ка возьми еще одну банку и выпей ее в один прием. Если сумеешь вмазать всю, я не пошлю тебя к черту на рога. Веришь в эти хенки-пенки?
— А что… что такое вмазать?
— Господи Иисусе, парень, да ты туп как пробка! Выпить всю банку разом — вот что такое вмазать! Ты где ошивался всю жизнь, мать твою, в Африке, что ли? Лучше тебе стать поумней, Мусорок. Если я тебе всажу, то прямо в глаз. Я зарядил этот отсосник болвашками. Ты превратишься в месиво и станешь ё…м ужином для тараканов в этом гадючнике. — Он повел дулом револьвера, уставившись налитыми кровью глазами на Мусорщика. На верхней губе у него повисла пена от пива.
Мусорщик подошел к картонному ящику, взял банку пива и дернул за колечко.
— Давай. Все до капли. И если сблюешь, то ты — покойник, мать твою!
Мусорщик раскрыл рот и поднял банку. Пиво потекло ему в горло. Он конвульсивно глотал его, кадык Мусорщика прыгал вверх и вниз, как обезьяна на ветке. Когда банка опустела, он уронил ее, выдержал, казалось, бесконечную битву с собственной отрыжкой и отвоевал свою жизнь одним долгим и звучным выдохом. Малыш откинул свою маленькую головку и довольно расхохотался. Мусорщик пошатывался и слабо улыбался. Он вдруг разом здорово опьянел.
Малыш сунул в кобуру свою пушку.
— Ладно. Неплохо, Мусорщик. Совсем нехило, твою матушку.
Малыш продолжал пить. На кровати росла груда смятых банок. Мусорщик держал банку «Курса» у себя на колене и отпивал глоток, как только ему казалось, что Малыш бросает на него недовольный взгляд. Малыш болтал без умолку, и чем больше росла груда пустых банок на кровати, тем глуше становился его голос и тем явственнее чувствовался южный акцент. Он говорил о разных местах, где бывал раньше. О гонках, которые выигрывал. О грузе наркотиков, который он перевез через границу из Мексики в прачечном фургоне с фантастически мощным двигателем под капотом. Поганое зелье, сказал он. Все наркотики — ё…е поганое зелье. Сам он никогда к ним не притрагивался, но, елки-палки, если ты перевез пару мешков с этим говном, ты можешь подтираться туалетной бумагой из чистого золота. В конце концов он начал клевать носом, маленькие красные глазки закрывались все чаще и чаще и с усилием приоткрывались лишь наполовину.
— Я его достану, Мусорок, — бормотал Малыш, — съезжу туда, осмотрюсь, вылижу его ё…ю задницу, пока не разберусь, что к чему. Но никто не будет помыкать Малышом. Никто… мать его. Это ненадолго. Я полработы не делаю. Если я за что берусь, то делаю до конца. Это просто мой стиль. Я знать не знаю, кто он такой, откуда пришел и как это он умеет залезать в наши думающие машинки, но я вышвырну его… — широкий зевок, — …к ё…й матери из города. Заткну ему пасть. Отправлю к черту на рога. Ты держись за меня, Мусор, или кто ты там, мать твою, есть.
Он вырубился и медленно откинулся на спину. Только что откупоренная банка пива выпала из его разжавшейся руки. Пиво пролилось на ковер. Ящик опустел, и, по подсчету Мусорщика, Малыш один выпил двадцать одну банку. Мусорщик не мог понять, как такой маленький человечек может выпить столько пива, но он хорошо понимал, что настало время убираться прочь. Он знал это, но чувствовал себя пьяным, слабым и больным. Больше всего на свете ему хотелось хоть немного поспать. В этом же нет ничего такого, правда? Малыш продрыхнет всю ночь, а может быть, и половину завтрашнего утра. У него полно времени, чтобы немного подремать.
Он прошел в другую комнату (на цыпочках, несмотря на коматозное состояние Малыша) и как можно плотнее закрыл дверь — получилось не очень плотно. Ударная сила пуль расшатала петли. На столике стоял механический будильник. Мусорщик завел его, поставил стрелки на полночь, поскольку не знал (да его это и не волновало), который час на самом деле, а потом поставил будильник на пять утра и улегся на кровать, даже не скинув тапочек. Через пять минут он крепко спал.
Через какое-то время он проснулся в тусклых сумерках наступающего утра; запах пива и рвоты сухой волной обдавал ему лицо. Что-то было рядом с ним в постели, что-то гладкое, горячее и извивающееся. Первая паническая мысль, закравшаяся в его голову, была о ласке, которая каким-то образом вылезла из его сна про Небраску и стала реальной. У него вырвался дрожащий стон, когда он понял, что зверь, лежавший с ним в постели, хоть и небольшой, но все-таки слишком велик для ласки. У него раскалывалась голова от выпитого пива и безжалостно стучало в висках.
— Хватай меня, — шепнул в темноте Малыш. Руку Мусорщика сжали и подвели к какому-то твердому, цилиндрическому и дергающемуся предмету. — Подрочи меня. Давай же, дрочи, ты знаешь, как это делается, я понял это сразу, как только первый раз поглядел на тебя. Давай же, ты, мать твою, подрочи… подрочи меня.
Мусорщик знал, как это делается. Во многих смыслах это было облегчением. Он знал это по многим ночам в тюряге, Говорили, что это плохо, что это извращение, но то, что делали извращенцы, было лучше того, что делали некоторые другие — те, кто ночами затачивал ручки от ложек, и те, что просто лежали на своих койках, хрустели костяшками пальцев и поглядывали на тебя с ухмылками.
Малыш положил руку Мусорщика на ствол того сорта, в котором тот разбирался. Мусорщик сжал его и начал двигать рукой. Когда все закончится, Малыш снова заснет. И тогда он уберется отсюда.
Дыхание Малыша стало прерывистым. Он принялся шевелить бедрами, подлаживаясь под движения руки Мусорщика. Мусорщик поначалу даже не понял, что Малыш одновременно расстегивает его пояс и стягивает его джинсы и трусы к коленям. Мусорщик не противился. Не важно, что Малыш хочет запихнуть ему. Мусорщику пихали и раньше. От этого не умрешь. Это не отрава.
Потом его рука застыла. То, что неожиданно прижалось к его заднему проходу, не было плотью. Это была холодная сталь.
И вдруг он понял, что это такое.
— Нет, — прошептал он. Глаза его расширились от ужаса в темноте. Теперь в зеркале он смутно видел это нависшее над его плечом смертоносное кукольное личико с волосами, лезущими прямо в налитые кровью глаза.
— Да, — шепнул в ответ Малыш. — И ты не прекращай дрочить, Мусор. Не смей прекращать, мать твою. А не то я возьму и нажму спуск у этой штуковины. И разворочу весь твой говнопровод. Болвашки, Мусорок. Веришь в эти хенки-пенки?
Скуля, Мусорщик снова начал двигать рукой. Его скулеж сменился слабыми вскриками от боли, когда ствол револьвера 45-го калибра стал, вдавливаясь, крутясь и разрывая ткани, проталкиваться в него. Но возможно ли, чтобы это его возбуждало? Да, вполне.
В конце концов его возбуждение дошло до Малыша.
— Нравится, верно? — выдохнул Малыш. — Я знал, что понравится, ты, мешок с говном. Нравится чувствовать его у себя в заднице, а? Скажи «да», сучонок. Скажи «да», или отправишься прямиком в пекло.
— Да, — проскулил Мусорщик.
— Хочешь, чтобы я делал это с тобой?
Он не хотел. Возбудился он там или нет, но он не хотел. Однако он понимал, что лучше в этом не признаваться.
— Да…
— Да я бы не стал трогать твой отросток, будь он даже бриллиантовым. Делай сам. Зачем, по-твоему, Бог дал тебе две руки?
Сколько это продолжалось? Одному Богу могло быть известно, только не Мусорщику. Минуту, час, век — какая разница? Он был уверен, что в момент оргазма Малыша почувствует две вещи: горячую струю спермы маленького чудовища у себя на животе и дикую, страшную боль от пули-болвашки, вгрызающейся в его кишки. Последняя клизма.
Потом бедра Малыша замерли, пенис конвульсивно дернулся в руке Мусорщика. Его ладонь стала скользкой, как резиновая перчатка. Мгновение спустя револьвер был вытащен. Беззвучные слезы облегчения покатились по щекам Мусорщика. Он не боялся смерти, по крайней мере на службе у темного человека, но он не хотел умирать в этой темной комнате мотеля от руки психопата. Так и не увидев Циболы. Он бы помолился Богу, но инстинктивно сознавал, что Бог не обратит сочувственное ухо к тем, кто присягнул на верность темному человеку. Да и разве Бог сделал хоть что-то для Мусорщика? Или, если уж речь зашла об этом, для Дональда Мервина Элберта?
В наступившей тишине Малыш фальшивым, хриплым голосом затянул песенку, постепенно погружаясь в сон:
— Я узнал своих дружков… понял, что это такое… да-а-а-а, и плохим парням совет… вы оставьте нас в покое…
Он начал похрапывать.
«Теперь я уйду, — подумал Мусорщик, но он боялся шевельнуться, чтобы не разбудить Малыша. — Я уйду, вот только удостоверюсь, что он на самом деле спит. Пять минут. Пять — не больше».
Но кто знает, как долго тянутся пять минут в темноте, может, честнее будет сказать, что пяти минут в темноте вообще не существует. Он ждал. Он погружался в дремоту и выныривал из нее, сам не зная, что задремал. И вскоре он незаметно соскользнул в сон.
Он был на темной дороге, высоко-высоко в горах. Звезды, казалось, сияли так близко, что до них можно было дотянуться рукой, казалось, их можно просто снимать одну за другой с неба и класть в банку, как светлячков. Стоял жуткий холод. Было темно. Завороженный сиянием звезд, он смутно видел живые лики скал, сквозь которые была выдолблена эта дорога.
И в темноте что-то шло к нему.
А потом раздался его голос, идущий из ниоткуда и отовсюду:
«В горах я дам тебе знак. Я покажу тебе свою мощь. Я покажу тебе, что случается с теми, кто идет против меня. Жди. Наблюдай».
Красные глаза стали раскрываться в темноте, словно кто-то выставил впереди три дюжины сигнальных ламп с экранами на них, и теперь этот кто-то снимал экраны парами. Это были глаза, и они окружили Мусорщика роковым кольцом. Сначала он подумал, что это глаза ласок, но когда кольцо сжалось вокруг него, он увидел огромных серых горных волков — уши у них были выставлены вперед, пена капала из темных пастей.
Он испугался.
«Они не для тебя, мой хороший и верный слуга. Ты видишь?»
И они исчезли. Их словно и не было — эти тяжело дышащие серые зверюги исчезли.
«Наблюдай», — сказал голос.