– Я все же не понимаю… – Голос Эллы дрогнул.
– Нет, это я не понимал, – с горечью сказал Павел. – Вы с моим братом убили двух зайцев. Первое – теперь он может не опасаться моей к вам любви. Второе – благодаря браку Ники и Аликс, которая находится всецело под вашим воздействием, Сергей может удовлетворить свое непомерное честолюбие и начать влиять на будущего императора уже сейчас.
– Боже, я просто ушам не верю! – возмущенно сказала Элла. – Вы оскорбляете Сергея, который вас так любит?!
– Да ведь и я люблю его, но что оскорбительного я сказал? – усмехнулся Павел. – Быть братом императора и не мечтать добраться до власти – невозможно. Этим болезненным честолюбием так или иначе заражены мы все – Владимир, Алексей, Сергей, ваш покорный слуга… Другое дело, что даже Владимир и пальцем не шевельнет, чтобы подчинить интересы наследника своим интересам. А вот Сергей шевельнул… причем, как опытный кукловод, шевельнул вашими пальцами…
– Не понимаю, как можете вы оставаться нашим другом, нашим братом – и обвинять нас в холодной, бездушной расчетливости?! – почти прошипела Элла. – И вы еще смели говорить мне и Сергею о любви…
– Любовь с закрытыми, нет, даже с зажмуренными глазами – это любовь маленькой, неопытной девочки. Так любит меня моя жена. Это слепая любовь, которая не желает прозреть, – печально проговорил Павел. – Но яркий свет реальности может с такой силой ударить по глазам, что уничтожит эту любовь. А вот если видишь все недостатки любимого человека – и в то же время не перестаешь его любить, вот это и есть любовь истинная. Именно это чувство я испытываю к Сергею и… к вам, Элла. И на мое чувство ничто не повлияет. Ничто и никто. Даже отчетливое понимание того, что Вильгельм Прусский почему-то не посватался ни к одной из прелестных Гессен-Дармштадтских сестер. Почему? Не потому ли, что опасался некоей наследственной болезни, которую называют проклятием Кобургов?
– Что?! – выдохнула Элла. – Вы на что намекаете?! Мои сестры замужем, у них есть дети, здоровые дети!
– Но ваш брат Фридрих был болен! – неумолимо проговорил Павел. – Значит, кто-то из женщин вашей семьи может оказаться носительницей смертельной заразы, опасной для любой династии. Это так?
Элла пробормотала что-то невнятное.
– Вы не спорите, – с тоской проговорил Павел. – Значит, понимаете это. И понимаете, что я должен предупредить императрицу о такой страшной возможности. Лучше наследнику русского престола подождать, пока подрастет сестра моей жены, в конце концов, лучше взять в жены родовитую русскую девушку, как поступали наши предки.
– Вы еще скажите, жениться на его любовнице, этой польской танцорке, как ее, Кшесинской! – хихикнула Элла. – И не знать, кто станет истинным отцом наследника престола: сам милый, простодушный Ники – или ваш кузен Сергей Михайлович, который в Кшесинскую отчаянно влюблен? Или вовсе ваш обаятельный дядюшка – великий князь Владимир Павлович!
– О, да вы хорошо осведомлены, – усмехнулся Павел.
И даже Александра, как ни была она потрясена подслушанным, невольно усмехнулась этой осведомленности Эллы, которая всегда брезгливо морщилась, стоило ей услышать хотя бы намек на какую-нибудь придворную сплетню. А тут, глядите-ка – выпалила столько…
– У меня есть глаза и уши, – зло сказала Элла. – Я вижу то, что происходит, и слышу то, о чем говорят. Кроме того, у меня есть разум! И он позволяет мне делать верные выводы даже о том, о чем не говорят вслух! Если бы я была мужчиной…
Павел фыркнул:
– Умоляю вас… Не подвергайте мое воображение такому зверскому насилию! Вы – мужчина? Вы, с вашей красотой, очарованием, нежностью.
– С таким умом и с таким характером, – непримиримо дополнила Элла. – И все же… Если бы я была мужчиной и любила женщину так, как любите, по вашим словам, меня вы, я бы для начала задумалась, почему это она и ее муж дали друг другу слово никогда не быть друг для друга не чем иным, а только братом и сестрой? Почему они решили соблюдать вечную девственность?
– Боже мой, Элла… – простонал Павел. – Вы хотите сказать, что…
– Я хочу сказать, что моя младшая сестра Аликс совершенно здорова, – твердо сказала Элла. – И для судьбы русской династии она не несет никакой угрозы. У меня – носительницы наследственной болезни Кобургов – нет и не будет детей. Проклятие Кобургов умрет вместе со мной!
Настало молчание, Александра не верила своим ушам! Она никогда не слышала ни о каком проклятии Кобургов, ни о какой болезни, которая могла быть опасна для судьбы династии. Но, видимо, это и впрямь было что-то ужасное, потому что Павел все молчал, а когда заговорил, у него дрожал голос:
– Так вы принеси себя в жертву року? Неужели это правда, Элла? Любовь моя… Мне нет прощения!
Элла что-то сказала в ответ, однако голос ее был заглушен смехом пары, пролетевшей мимо. А через минуту Павел и Элла отошли от колонны и снова влились в танцующий круговорот.
…Александра почувствовала, что сейчас зарыдает. Боль в сердце казалась невыносимой. Но страшным усилием воли она удержалась от слез. Заплакать могла та маленькая, неопытная девочка, которой считал ее Павел. Но за несколько минут Александра повзрослела. Она чувствовала эту перемену в себе так остро, как человек ощущает выздоровление от болезни.
Новыми глазами теперь взглянула она на свою жизнь и на отношения с мужем. О нет, любовь ее к нему не дала трещины… просто это была уже другая любовь.
Александра вспомнила мать, которая со странным, мечтательным выражением лица поет: «Святой Васили приходит!» – и знает, не может не знать о тайных поездках отца в Париж. Но продолжает любить его, продолжает рожать от него детей. Вот так теперь и Александра будет знать тайну своего мужа… И рожать от него детей.
Первого, во всяком случае, она уже носит, хотя об этом еще не знает никто. Александра хотела раньше других сообщить эту новость Элле, но теперь сначала напишет матери.
И сделает все, чтобы больше не видеть Эллу!* * *...Владимир Александрович прижмурил один глаз.
Лихое письмецо! Много сказано, а еще больше читается между строк. В прошлый раз, когда он заезжал к Леле (для близких друзей и самых уважаемых людей, а великий князь, несомненно, относился не к одним, так к другим, Ольга Валерьяновна была Леля или «мама Леля», как называли ее дети. А подражая им, и взрослые стали называть так мадам Пистолькорс, усматривая в этой фамильярности что-то почти интимное – и в то же время прикрывая словом «мама» совсем даже не родственные чувства, которые вызывала в них эта женщина), она повела его в свой кабинетик смотреть какие-то фотографии и усадила ради этого в кресло. Комнатка была настолько тесна, что никакой другой мебели, кроме бюро и стула, там не помещалось. Ну, Леля и уселась на ручку кресла – жесткого, скользкого – и оживленно принялась рассказывать великому князю о том, кто изображен на фото.
– А это мы с сестрой Любочкой, я к ней, к слову сказать, на Пасху собираюсь поехать на Ривьеру, она там сейчас с детьми, я тоже всех своих заберу… На этой фотографии она уже замужняя дама, а я, видите, еще гимназистка… Помню, родители повели нас делать фото, а помощник фотографа из-за занавески высовывался и строил такие глазки, что нас с сестрой разбирал ужасный смех. Фотограф не мог понять, с чего мы покатываемся и не хотим принять томный вид, какой полагается для съемки, но в конце концов маман заглянула в салон, заметила этого молодого человека и устроила страшную сцену – сказала, что тут развращают девиц и приличных дам, а потому мы немедленно уходим. Фотограф ужасно разволновался, стал умолять остаться, посулил сделать снимки за полцены, а помощника выгнать взашей… Фотографии и правда сделал почти за бесценок, а вот выгнал ли помощника, не знаю, хотя, помню, моя мстительная маман собиралась пойти проверить!
Она так бурно жестикулировала, так раскачивалась от смеха, что вдруг соскользнула с подлокотника – да и угодила прямо на колени к Владимиру Александровичу. Этого, конечно, никак не могло не случиться, очень уж милочка Леля ерзала, и он все поджидал, ну когда же, когда?.. И вот – нате вам!
Конечно, она пискнула, ойкнула и охнула, и принялась извиняться, и попыталась вскочить, и как бы невзначай оперлась на плечо Владимира Александровича, и лицо ее оказалось рядом с его лицом, а губы рядом с его губами, и случился весьма пылкий поцелуй, который повторялся неоднократно, и великий князь убедился, что Ольга Валерьяновна не носит дома корсет. О, это было так волнующе… Ее гибкая спина, и упругие округлости под капотом, и мягкий животик, и шея, которую щекотали его усы, а Леля смеялась, закидывая голову, так что полы ее капота на груди разошлись, и он своими усами добрался до белых холмов груди, и тут она перестала смеяться, а начала постанывать, и Владимиру Александровичу оставалось только расстегнуть себе галифе и задрать ей юбку, однако…
Она так бурно жестикулировала, так раскачивалась от смеха, что вдруг соскользнула с подлокотника – да и угодила прямо на колени к Владимиру Александровичу. Этого, конечно, никак не могло не случиться, очень уж милочка Леля ерзала, и он все поджидал, ну когда же, когда?.. И вот – нате вам!
Конечно, она пискнула, ойкнула и охнула, и принялась извиняться, и попыталась вскочить, и как бы невзначай оперлась на плечо Владимира Александровича, и лицо ее оказалось рядом с его лицом, а губы рядом с его губами, и случился весьма пылкий поцелуй, который повторялся неоднократно, и великий князь убедился, что Ольга Валерьяновна не носит дома корсет. О, это было так волнующе… Ее гибкая спина, и упругие округлости под капотом, и мягкий животик, и шея, которую щекотали его усы, а Леля смеялась, закидывая голову, так что полы ее капота на груди разошлись, и он своими усами добрался до белых холмов груди, и тут она перестала смеяться, а начала постанывать, и Владимиру Александровичу оставалось только расстегнуть себе галифе и задрать ей юбку, однако…
Однако за стенкой вдруг затрезвонил телефонный аппарат, и послышались быстрые шаги Мальцева, адъютанта ее мужа (ну да, у всякого адъютанта важного лица есть еще и свой адъютант, и не один, который дежурит в его квартире во время отсутствия своего начальника, а при надобности оказывает услуги его супруге и детям). Мальцев взял трубку, сообщил, что ротмистр Пистолькорс в полку, – и Владимир Александрович при звуке его голоса и при упоминании фамилии хозяина дома несколько протрезвел. Да и Леля спохватилась, запахнулась, слезла с его колен и приняла такой вид, будто вообще ничего не произошло. Ни словом они не обмолвились о случившемся! Однако в глубине прекрасных удлиненных глаз Ольги Валерьяновны мелькали такие бесенята, что было ясно: происшедшее доставило ей немалое удовольствие и она надеется на продолжение.
– Ах, – сказала Леля, – этот Мальцев, он ужасно старательный. И никогда не отказывает помочь даже в мелочах. Право слово, если послать его к модистке за новой шляпкой, он непременно пойдет и все выполнит наилучшим образом, несмотря на то, что моя модистка живет на другом конце города и часа два уйдет на поручение. Никак не меньше! Завтра у нас, к сожалению, Ковалев дежурит, а это такой зануда, лентяй и каждой бочке затычка, вечно по всем комнатам нос сует, однако послезавтра снова Мальцев, к счастью, дежурит. Вот как раз послезавтра в три часа я его к модистке собиралась отправить.
Даже круглый дурак догадался бы, что мадам Пистолькорс назначает великому князю на «послезавтра в три часа» любовное свидание, во время которого им уже никто не помешает. Догадался и Владимир Александрович – тем более что дураком он не был, тем паче круглым.
Разумеется, великий князь ничего не обещал – приедет или нет, это было бы слишком уж откровенно, да и не был он вполне уверен, – однако поцеловал хорошенькую ручку хорошенькой хозяйке особенно пылко и даже провел усами и губами выше запястья, нарочно щекоча нежную кожу, что, как он неоднократно слышал от многих дам, действовало на них возбуждающе.
Леля и в самом деле возбужденно хихикнула, томно вздохнула – и быстро поцеловала Владимира Александровича в разгоряченную, гладко выбритую щеку.
Как только он вышел из дому и сел в свои легкие санки, вдыхая запах весны (Пасха в этом году пришлась на март, и, хоть все кругом было завалено свежевыпавшим снегом, синички уже тинькали и вообще теплом веяло!), как в голове мгновенно прояснилось.
Конечно, Леля все это нарочно подстроила, в этом у Владимира Александровича не было никаких сомнений. И, если бы не телефонный звонок, отдалась бы ему прямо там, в кресле. Надо полагать, послезавтра будет организовано нечто подобное… Или гостеприимная хозяйка сразу поведет его в будуар? Под каким предлогом? А нужен ли предлог людям, которые желают предаться любви?
Нет, если желают оба. А если – нет?..
Вообще стоило подумать… Если бы не звонок, Владимир Александрович, скорее всего, впал бы во грех. В мгновенный, необременительный, усладительный такой грешок. Это было бы даже извинительно – бес подзудил, искусил, можно ли было устоять?! Ну, конечно, потом великий князь, раскаиваясь, заехал бы в церковь – может быть, даже вот в эту самую, маленькую, низенькую, неказистую и неприметную, что мелькнула на повороте Ильинки. Здесь бы на него никто не обратил внимания, он помолился бы, поставил свечку – и вышел с обновленной душой, ощущая, что милосердный Господь простил рабу своему Владимиру эту маленькую плотскую слабость. Однако ехать на заранее условленное свидание ему, человеку женатому, к замужней даме, жене своего адъютанта… Это уже совсем другая история! Это значит, он жаждет прелюбодеяния, жаждет своего падения! Нехорошо, господа, нехорошо.
И Пистолькорс, главное, все время под боком. Как ему в глаза потом смотреть? Не исключено, что даже Зевсу было бы не вполне ловко смотреть в глаза Амфитриону, что же требовать от великого князя? Чего греха таить, были, были у него любовницы, но в связь с женами своих адъютантов он еще не вступал. Слишком все на виду! Так стоит ли начинать?
О, конечно, Леля – обворожительное создание. И доставила бы ему удовольствие немалое! Однако в ее глазах есть что-то… черти какие-то там водятся, причем в немаленьком количестве. Опасное создание, опасное! Чего она хочет? Нового любовника? Можно не сомневаться, что они у нее есть. Мечтает чего-то выпросить для себя или мужа? Да нет, она ведь не относится к числу тех чрезмерно преданных жен, которые показывают мужнину начальству разрез в своих панталонах – ах, до чего удобная вещь эти панталоны с разрезом в шагу!!! – дабы добиться протекции для супруга. Пистолькорс – служака ретивый, и ни назначением своим, ни наградами стараниям жены нимало не обязан. Если и поговаривают, будто великий князь сделал его своим адъютантом, чтобы приблизиться к его жене, то это полная глупость. Потому что предложение обратить внимание на Пистолькорса исходило от Михень.
Хм, а почему она вдруг заговорила о Пистолькорсе?.. Может быть, великая княгиня неравнодушна к этому высокому светловолосому красавцу? Он и в самом деле очень привлекателен внешне, а десять лет назад, пожалуй, был сказочно хорош, хоть Феба с него пиши!
Нет, Михень в любовные игры не играет, тут можно не беспокоиться. Она слишком честолюбива для этого, слишком амбициозна. Она ведь урожденная принцесса Мекленбург-Шверинская. И не может забыть, что одна представительница Мекленбург-Шверинской династии, Элизавет Катарина Кристина, в православном крещении Анна Леопольдовна, уже была правительницей России. Почему бы у власти и Марии Александрине Элизабет Элеоноре, великой княгине Марии Павловне не оказаться? К тому же она кичится тем, что Мекленбурги ведут свой род от западных славян, а значит, Михень считает себя куда большей славянкой, чем все Романовы, вместе взятые, и император Александр – в отдельности. Михень спит и видит – самой стать императрицей или хотя бы увидеть одного из своих сыновей на царском престоле. Или для начала мужа…
Что ж, Владимир Александрович и сам с трудом усмиряет свое честолюбие, искренне полагая, что достоин престола куда больше, чем ограниченный, твердолобый брат Саша. Конечно, он свои мечтания никогда не афишировал, подчинялся династической дисциплине (в отличие от Михень, которая фрондерствовала на всех углах, видя себя новой герцогиней де Монпасье) и до последнего времени пребывал в уверенности, что брат о его амбициях не догадывается, однако недавно понял: это не так.
Некоторое время назад произошла катастрофа – крушение царского поезда под Харьковом. Александр, обладавший огромной силой, поддерживал на плечах крышу рухнувшего вагона, пока семья и другие пострадавшие выбирались из-под обломков. Когда он сам выбрался на насыпь, то насмешливо сказал: «Как же огорчится мой брат Владимир, узнав, что мы спаслись!»
Поскольку тайное расследование выяснило, что крушение произошло из-за взрыва бомбы, Владимир Александрович всерьез опасался, что фрондерские высказывания Михень и ее нескрываемое огорчение спасением императора доведут его и его семью до беды. Однако вскоре выяснилось, что заложил бомбу помощник повара императорского поезда, связанный с революционными организациями. Поставив бомбу с часовым механизмом в вагон-столовую, устроив так, чтобы взрыв произошел во время завтрака царской семьи, он заранее спрыгнул с поезда. Его так и не нашли, но Владимир Александрович вздохнул свободней и запретил жене дразнить гусей.
Ну что ж, он тоже не будет их дразнить. Тем более что причины такой любовной активности мадам Пистолькорс ему совершенно непонятны!
Итак, послезавтра он никуда не поехал. И получил письмо, которое заставило его лукаво прижмурить глаз…
Ну и письмо… Хорошо он сделал, что не поехал, уж слишком эта дама настойчива. И, вполне возможно, хвастлива… Некоторые особы не могут удержаться, чтобы не намекнуть всем своим знакомым, какого бобра удалось убить. Не то чтобы надо от Ольги Валерьяновны держаться подальше… Жаль будет не видеть ее, не болтать с ней, не бывать на ее приемах – уж очень она прелестна, мила, обаятельна! – но больше таких двусмысленных ситуаций лучше не допускать. Никаких встреч наедине! Она умна и поймет, что между ними может быть только дружба. Веселая и ни к чему не обязывающая дружба.