Итак, Денис… Я скучала по нему, иногда вечером приезжала к его дому на своей новой, какой-нибудь потрясающе дорогой машине и стояла под окнами, представляя себе, как он живет, что делает. Я знала, что он все еще живет один, много работает… А потом я узнала, что он женился. На женщине с ребенком!!! О! Это был для меня самый настоящий шок! Вероника — не молоденькая девушка-дурочка с длинными ногами и упругой попкой, а вполне нормальная женщина, я бы сказала, но — с оригинальной и какой-то изысканной, утонченной красотой. Вот. Когда я увидела ее в первый раз, мне стало больно. Да, у меня просто сердце разболелось. Это была ревность. Злая, жестокая ревность, которая лишает сна, не дает дышать! Да, представьте себе: я задыхалась, воображая, как они вместе проводят вечера, спят в обнимку… Я сходила с ума от ревности! Не знала, что мне делать. Чаров отправил меня в Германию — подлечить нервы. Да, и такое было! Но, вернувшись, я поняла, что не излечилась от своей любви к Денису.
В этих мучениях прошло два года. Я убивала время, занимаясь обустройством новой квартиры. Это было приятное занятие. Много часов и сил уходило на споры с дизайнерами, на поиски оригинальных решений. Нет, не подумайте, моя квартира меньше всего походит на дворец, но она очень уютная и душевная, понимаете? В ней много красных, розовых, оранжевых и желтых вещей и огромное количество светильников. Много путешествуя, находясь где-то очень далеко, на каких-нибудь островах, я мечтаю поскорее вернуться домой, чтобы запереться там и побыть одной. Наедине со своим миром. Вот так… Можно немного воды?
А потом я узнала, что Борисов ушел от Вероники. Добрые люди нашептали. Сказали, что он опять живет один в своей квартире. И я сразу же решила поехать к нему, поговорить. О чем? О том, чтобы он позволил мне вернуться к нему! Или хотя бы — чтобы мы время от времени встречались. Я захотела невозможного — наслоить на сытую жизнь с Чаровым нашу любовь с Денисом. Да, я понимаю, после этих слов вы уж точно будете меня презирать.
Словом, я поехала к нему, но так случилось, что он куда-то очень спешил, у него были важные дела, несмотря на то что была суббота. Что ж, я уже привыкла к тому, что у деловых людей нет такого понятия, как выходные. Извинившись, Борисов прошел как бы сквозь меня и — исчез. Я стояла в его подъезде и недоумевала: что произошло? Вот он только что был — и теперь его нет.
Я вернулась домой, и знаете, что мне пришло в голову? Что никаких важных дел у него не было, он просто не знал, как себя со мной вести, растерялся и сбежал! Это очень похоже на мужчин. Он, сегодня такой успешный и уверенный в себе, увидев меня, свидетельницу его прежней жизни, всех его слабостей и неудач, просто не знал, как себя вести!
Я решила, что надо повторить визит и прийти к нему поздно вечером, чтобы не дать ему возможности улизнуть от меня на какие-нибудь «деловые переговоры».
Это все и было как раз двадцать второго числа.
Конечно, я нервничала. Знала, что ему есть что сказать мне, есть в чем упрекнуть.
Знаете, когда я шла к нему, мои глаза были полны слез. Я вспоминала все то хорошее, пропитанное романтикой и каким-то сладким безумием, что было между нами. Я и без того, конечно, знала, что я тварь, но мне так хотелось вернуть те чувства, то состояние, какие я испытывала тогда, в первые месяцы нашей с ним совместной жизни, — словом, все то, что делало нас счастливыми.
Но чем выше я поднималась — к нему, чем ближе оказывалась, тем мучительнее становилось у меня на душе. Ведь я в его глазах, да что там, в глазах всего нашего окружения я была предательницей! И это правда.
Я поднялась и, когда он открыл, почему-то поняла, что он ждал меня. Он выглядел как человек, который едва ли не стоит под дверью в ожидании гостя. Словно он был предупрежден о моем визите, хотя, конечно, ничего такого не было. Разве что он действительно почувствовал меня.
Знаете, ученые проводили опыт. Вернее, в одном научном журнале описывался случай, когда собака, находясь одна в доме, реагировала лишь на телефонные звонки хозяина. Она чувствовала, что звонит именно он: бросалась на телефон, весело лаяла. На остальные же звонки она даже ухом не вела, лежала на коврике с закрытыми глазами и дремала… Вы понимаете, о чем я?
Вот и Денис чувствовал меня. Он даже не удивился, когда я пришла. Открыл дверь и просто сказал мне: «Входи». Я вошла, он поставил чайник…
— Скажите, Катя, чем занимался Денис? — спросила помощница адвоката.
— Ой, вы не поверите! Он готовил! Он всегда хорошо готовил…
— Что именно он готовил?
— Ну, судя по тому, что я увидела на кухне, — борщ!
— То есть вы были на кухне. Кастрюля стояла на плите?
— Ну да! Он в моем присутствии положил туда картошку… А что? В чем дело? Какие странные вопросы вы мне задаете!
— Что было дальше? — спросил Мирошкин.
— Да ничего. Выпили чаю. Я спросила его, как он, почему живет в своей квартире — один? Он ответил, что у него не все гладко в той семье, не сложились отношения с мальчишкой, с сыном Вероники. Я спросила его, вернется ли он туда, и он ответил, что ему нужно время. Да и Максу тоже нужно время, чтобы понять: из-за его капризов страдает в первую очередь его мать.
— Вы сказали ему, зачем пришли?
— Да. Сказала. Только ничего хорошего из этого не вышло. Он сказал, что свой выбор я уже сделала и обратного пути нет. Я спросила, любит ли он меня. Да, вот так я унизилась, задала этот важный для меня вопрос, на что он ответил: «У нас все в прошлом». Так… аккуратно ответил. Я расплакалась. Сказала, что я несчастлива, не о такой жизни я мечтала. Он сказал — раньше нужно было думать, ну и все в таком роде… Я сказала, что он жестокий, я не верю ему, любовь так просто не проходит… Что я его люблю, он снится мне… Ну, а потом я просто ушла.
— Вы не поругались?
— Не думаю, что наш разговор можно назвать ссорой. Просто он дал мне понять, что никакого будущего у нас нет и быть не может. Я поняла, что он любит Веронику и рано или поздно к ней вернется. Знаете, он тоже выглядел несчастным… Я ушла от него вся в слезах, не помню, как выбежала на улицу… Мне было очень плохо.
Разве могла я тогда думать о том, что случится с ним практически сразу же после моего ухода?! Или что моя бывшая подруга станет меня шантажировать этим моим визитом?! Но знаете, что я вам скажу? Когда невиновный человек вдруг попадает в трудное положение, в ситуацию, в которой он выглядит виноватым, он все равно будет более спокойным, чем тот, кто действительно виноват. Вот и я — так же. Я верю, что меня это преступление не коснется. Я боюсь другого: что Вера преподнесет под особым соусом этот мой роковой визит к Денису моему любовнику — Чарову! Что она, сгорая от зависти и ненависти ко мне, расстроит мои с ним отношения. И боюсь я этого не потому, что это повлияет каким-то образом на мое материальное благополучие, нет, у меня есть все, что нужно для жизни. Просто мне хотелось бы сохранить с Чаровым хорошие, чисто человеческие отношения. Я понимаю, что когда-нибудь мы с ним все равно расстанемся, это неизбежно, но хотелось бы, повторяю, не выглядеть в его глазах свиньей.
— Значит, Борисов варил борщ… — задумчиво произнесла рыженькая помощница адвоката. — И когда вы уходили от него, кастрюля все еще продолжала стоять на плите, на огне…
Катя мысленно перенеслась на кухню Борисова и словно почувствовала запах вареной капусты.
— Мне кажется, я понимаю, что именно вас интересует. Кто выключил газ? Я правильно угадала?
— Вот именно! Вы ушли, борщ варился, следом за вами пришел кто-то, он не засветился в камере, и этот человек попытался убить вашего бывшего мужа, после чего выключил газ и ушел. Возникают два вопроса. Первый: кто этот человек? Второй: зачем он выключил газ?
— Я на лестнице или возле лифта никого не заметила. И если, по вашим данным, этот потенциальный убийца появился в квартире Борисова сразу же после моего ухода… Не мог же он прилететь, как Карлсон?! Значит, это был вполне реальный человек, он воспользовался крышей, чтобы перебежать из другого подъезда в этот.
— Но если так, — вмешался Мирошкин, — значит, преступник знал о существовании камер видеонаблюдения и не хотел попасть в кадр. Не хотел потому, что задумал убийство. Но если так и было, тогда почему же он воспользовался обычным кухонным ножом, которым Борисов едва ли не в его же присутствии резал капусту?
— Да все очень просто, — сказала Катя, шаря в кармане в поисках пачки сигарет. — Этот человек уже был у Борисова в квартире!
Произнесла она это вслух — и сама ужаснулась сказанному. Получалось, что все то время, что она унижалась перед Денисом, умоляя его вернуться к ней, в его квартире кто-то был!
— Браво! — тихо произнесла Глафира, в восхищении качая головой. — И как это мне раньше в голову не пришло?!
— Но если это действительно так, — продолжила развивать свою мысль Катя, — значит, это был кто-то… человек, очень близкий ему, вы не находите?
— Браво! — тихо произнесла Глафира, в восхищении качая головой. — И как это мне раньше в голову не пришло?!
— Но если это действительно так, — продолжила развивать свою мысль Катя, — значит, это был кто-то… человек, очень близкий ему, вы не находите?
Глава 27 Анатолий Блохин
— Сережа, проходи, рассказывай!
Лиза и Глафира усадили Мирошкина за стол. Глафира принялась ухаживать за ним, налила ему чаю, поставила на стол корзинку с печеньем.
— Что Блохин? Признался?
— Глаша, ты хорошо, конечно, придумала — связаться с этим Кондратьевым, и то, что он сделал для нас, — просто неоценимая услуга! Но вот бы мне все это знать перед допросом Блохина!
— Неужели он ни в чем не признался? Даже в том, что был здесь, в городе?
— Представьте себе, нет! Вероятно, он думал, что ни одна душа не узнает об этом. У него же вроде алиби имеется, притом железное! Он был в Крыму — и все!
— Но ты же предъявил ему доказательства, результаты экспертизы…
— Честно говоря, когда он разговаривал со мной, у меня создалось такое впечатление, словно он немного не в себе. У него все лицо опухло от слез. Он не из тех мужчин, кто умеет владеть своими чувствами. Он просто убивался по своей дочери! Странная картина вырисовывается. С одной стороны, мы как бы знаем, что он был в городе, имеются свидетели, а теперь и доказательства — я имею в виду его полет вместе с Юрием Заточным на самолете из Евпатории в Саратов. С другой стороны — я видел перед собой убитого горем отца! Нет, конечно, чувствовалось, что он что-то скрывает, но что именно? Может, это Юрий Заточный убил Полину?
— Не знаю, он ли убил или нет, — сказала Глафира, — но когда я позвонила ему (а номера его телефонов я узнала от того же Кондратьева), выяснилось, что он дома, в Москве, готовится к какой-то очень важной встрече. Однако на мою просьбу поговорить с ним по скайпу он согласился с легкостью, с готовностью, я бы даже сказала. Я представилась ему помощником адвоката, занимающегося защитой интересов семьи Блохиных. Сказала, что погибла дочь Анатолия Блохина. Он ответил, что в курсе, Толя звонил, очень он переживает, и все в таком духе. Просто я хочу сказать, что он вел себя совершенно естественно для человека, у приятеля которого убили дочь. Он согласился поговорить с нами, ответить на вопросы, что тоже вызвало к нему симпатию.
— Уверена: после беседы с нами он первым делом связался с Анатолием, хотел условиться, о чем ему можно говорить, а о чем — нет, — сказала Лиза. — То есть какие тайны приоткрывать, а где держать рот на замке. Все-таки этот «волшебный» полет на частном самолете был не случаен. Это дорогая поездка, и чтобы все это устроить, заказать и осуществить, нужна была веская причина. Повод. Мотив! Зачем они прилетали сюда? По чьей инициативе?
— Я запланировала разговор на одиннадцать. Сейчас без пяти минут. Давайте сядем поудобнее… — сказала Глафира.
Но не успела она договорить, как зазвенел звонок в дверь. Глафира открыла и впустила в квартиру человека, которого они меньше всего ожидали увидеть: Анатолия Блохина.
Высокий, нескладный, с помятым лицом, в черном костюме, он выглядел совсем больным. Было очевидно, что человек этот всю ночь не спал, переживал.
— Привет всем, — сказал он, оглядывая присутствующих. — Я знаю про одиннадцать часов. Заточный звонил мне. И я пришел сюда, чтобы этого разговора — между вами и Юрой — не произошло! У него сегодня тяжелый день, поверьте мне. Он подписывает судьбоносный для него договор. И он тут вообще ни при чем! Я сам вам обо всем расскажу. Хотя и рассказывать-то нечего! Но моя жена ничего не должна знать. Ей сейчас и так нелегко, а тут еще я со своими признаниями…
У меня есть женщина. Любовница. Понимаю, что никакого впечатления этим признанием я на вас не произвел. Но я люблю эту женщину. Очень. И как раз двадцать второго она родила мне сына. Я рассказал об этом Юре, и мы решили вдвоем отправиться в Саратов, в роддом, чтобы поздравить ее, поддержать. Может, женщины поймут меня… — Он посмотрел на Лизу и Глафиру, слушавших его с явным интересом. — Лиля рожала, зная, что я с женой в Крыму. Уверен, она сильно переживала. Она все эти годы ждала, что я обо всем расскажу жене, мы разведемся и я женюсь на ней. Но время шло, а ничего не менялось. Я не мог сказать своей жене, которая, я знаю, очень меня любит, что у меня есть другая женщина, к тому же еще и ожидающая от меня ребенка. Марина не заслужила такого отношения. Но Лиля — реальная женщина, это не фантазия, понимаете? И я, получается, люблю их обеих! Но только по-разному.
— Да уж, неожиданно, весьма… — пробормотал Мирошкин. — Не понимаю, что мешало вам признаться в этом вчера вечером? Вы же меня совершенно вымотали! И если бы не трагедия, то есть, я хочу сказать, не переживания, читавшиеся на вашем лице, я бы запросто арестовал вас — из-за огромного количества улик и свидетельских показаний!
— Вы что, действительно предполагали, что я убил собственную дочь?!
— Назовите фамилию вашей Лили, — сказала Лиза. Никто не мог знать, что после этого признания она почему-то представила себе своего собственного мужа, осыпавшего цветами какую-то чужую, придуманную ею женщину-роженицу, любовницу Дмитрия. И ей вдруг стало так больно!
— Хорошо, назову. Но, пожалуйста, поберегите психику моей жены Марины, ничего ей не рассказывайте! Фамилия Лили — Черненко. Вы можете проверить роддом, он на Бахметьевской, двадцать второго октября Лиля родила там сына.
— Итак. Вы прилетаете в Саратов, берете такси и едете в роддом?
— Да. Вернее, нет. Понимаете, я должен был привести себя в порядок. Я знал, что Полина в школе, она не должна была меня увидеть. Так вот. Я приехал домой, принял душ, выпил кофе, покурил, взял ключи от гаража и на своей машине поехал в роддом. Я что тогда думал? Ну, если и увидят меня знакомые в городе, скажу, что они все перепутали, меня там не было, и все. Короче, я поехал в роддом, а меня к Лилечке не пустили. Она же только родила. Но я передал ей цветы, деньги, написал записку, что все будет хорошо, мы будем вместе… Я должен был поддержать ее.
— В свой приезд вы видели Полину?
— Видел. Мельком. Она шла из школы, а я как раз проезжал мимо. Я не должен был светиться перед ней, не должен, понимаете?! Начались бы расспросы. И что бы я ей ответил?
— Но есть свидетельница, и она утверждает, что видела вас в вашей машине поздно вечером, как раз когда вы обычно забираете Полину из клуба.
— Глупости! Мы весь оставшийся день потом бухали с Заточным в одном заведении. Хозяин — мой друг. Мы сидели в отдельном кабинете и просто тупо пили, отмечали рождение моего сына.
— А где был Юрий Заточный, пока вы ездили в роддом?
— Он спал в гостинице. Я понимаю, вам нужно на кого-то повесить убийство Поли, но это не Юра. Гостиница «Нива», тихая, скромная, спросите на рецепшене, вам скажут, что Юра Заточный постоянно находился там. Я даже знаю, что он заказал в свой номер: минеральную воду и лимон. Он с глубокого похмелья всегда заказывает только это.
— Это мы проверим, — сказал Мирошкин. — Но почему, почему вы не пожелали встретиться с вашей дочерью?! Могли бы придумать причину, по которой вы вернулись из Крыма. Сказали бы, что у вас важная встреча, судьбоносный, как вы говорите, контракт…
— Да, мог бы, но не сделал этого… Не хотел впутывать ее в это дело, не хотел, чтобы она потом врала своей матери. Она догадалась бы, что дело нечисто… Теперь представьте себе мое состояние, мои чувства! Получается, что я и только я виновен в том, что с ней случилось! Если бы я встретился с ней, если бы Поля знала, что я здесь, она, быть может, не отправилась бы в этот злосчастный клуб и ее никто не подкараулил бы, не встретил… Она была бы жива. И как мне теперь с этим жить?!
— Скажите, Анатолий, у вас есть еще родственники, помимо ваших братьев — Антона, Бориса и Виталия, — которые могли бы оказаться в вашей квартире, в вашей машине? — спросила Глафира.
— Родственники? Конечно нет. Да я и с братьями-то не встречаюсь, мы даже и не перезваниваемся почти. И дело тут не только в расстоянии. Просто они поступили со мной как скоты. Когда умерли наши родители, они состряпали фальшивую бумагу, вроде только они втроем — наследники, и разделили дом и землю между собой. А я им, получается, как бы и не родственник! Отрезанный ломоть. Они знали, что я не стану с ними судиться, поэтому так и поступили. Они решили, что я и так богат, у меня все есть, я не стану претендовать на свою долю. А я вам скажу: я и без этого не претендовал бы ни на что, раздал бы все братьям, знаю, как им кусок хлеба достается, но чтобы вот так взять — и кинуть меня… Говорю же — свиньи! Завистливые свиньи. И вообще, я давно заметил, что кровь, я имею в виду, родная кровь, не играет никакой роли в людских отношениях. Чужой человек, к примеру мой друг или даже просто сосед, может быть мне куда ближе и роднее, чем тот же брат. А почему вы спросили о братьях?