– Удивительное дело, но сегодня ко мне приходил похожий. Только вот цепочки я не заметил. Удивительное дело! – Фонсека взял еще кусочек халвы. Кажется, ученому нравилось происходящее, говорил он с удовольствием. – Вот так приключение, вот так битва за экземпляр старой карты!
– Люди погибли, синьор, – не выдержала Роуз, – невинные люди, которые пришли позавтракать.
– Простите! – На лице Фонсеки отразилось раскаяние. – Об этом я и не подумал. Смерть подчас забирает невинных, не думая о том, что их срок еще не пришел. А может, и пришел, и им суждено было погибнуть именно так – кто знает! – Он покачал головой. – Жаль. Но я не знал, что это взаимосвязано – взрыв и мой утренний визитер!
– И вы рассказали ему, – вздохнул Джеймс.
– Рассказал! Конечно, нет! – возмутился ученый. – Я же говорю, что он показался мне подозрительным! А потому я лишь ответил, что его, по всей видимости, ввели в заблуждение, и у меня нет никаких сведений о карте Ортелия.
– Но ведь они есть? – почти шепотом спросила Роуз.
Фонсека нахмурился и не ответил. Казалось, он оценивает посетителей, пытаясь выяснить, можно им доверять или нет.
– Сеньор, – произнес Джеймс, – если это убедит вас, – я не охотник за сокровищами, что могут подтвердить несколько человек, известных своей репутацией. Например, Огюст Мариет, директор Каирского музея. Все находки, добытые мною в Египте, переданы в его руки. Правда, он знает меня как Джеймса Рамзи.
Фонсека просиял.
– Огюст! Мой французский друг! Так Джеймс Рамзи – это вы? Он говорил о вас! Говорил, что вы лорд, который из скромности прикрывается простым именем, и он никогда не спрашивал, как вас зовут на самом деле! Ха, теперь я знаю то, чего не знает Огюст!
– Сомневаюсь, что моя личность является для него секретом, – улыбнулся Джеймс. – Я не скрываюсь, просто предпочитаю не подписывать найденное своей фамилией. Мне не нужна слава, не нужна выгода. И я не люблю людей, которые ради своей наживы идут на убийство. Так что же, знаете вы о каком-нибудь экземпляре Ортелия или нет?
Ученый помолчал еще немного.
– Вы действительно передадите его в музей, лорд Уэйнрайт?
– Могу поклясться на Библии.
– В этом нет необходимости. Ладно… – Он вздохнул. – Это правда, я знаю об одном, потому Луиш и направил вас ко мне. Видите ли, у меня есть старый друг, который давным-давно живет отшельником в доме на склоне одной из гор Серра-да-Эштрела. Этого человека зовут Серхио Перес, и в его коллекции старинных карт имеется экземпляр копии Ортелия. Но до недавних пор мой друг категорически отказывался с ним расставаться. Видите ли, он из тех коллекционеров, которые получили карту по наследству, потом ее украли, затем похищенное удалось вернуть – а у самого него нет ни семьи, ни детей. Год назад Серхио прислал мне письмо, в котором спрашивал совета: дескать, возраст уже немалый, что делать с коллекцией? Я посоветовал завещать все какому-нибудь португальскому музею или нескольким музеям, и он признал, что это разумное решение. Но, возможно, вам Серхио согласится отдать карту… если вы его убедите, разумеется.
– Так просто! – воскликнул Джеймс, пребывавший в невероятном возбуждении – Роуз еще ни разу не видела его таким. – Всего лишь уговорить!
– Да, молодой человек, всего лишь! И учтите, что этот старый пень упрям, очень упрям! – Фонсека засмеялся и тут же оборвал смех. – Если тот убийца, что охотится за картой, узнает о Серхио…
– Он не узнает, – пообещал Джеймс. – Никто не скажет ему. В горах скрыться тяжело, а я знаю Серра-да-Эштрела.
– Откуда?
– Я балуюсь картографией. Этой весной составлял тамошние карты.
– Тогда вы его найдете.
Глава 14
Когда вышли от Фонсеки, время уже приближалось к обеду, солнце спустилось ниже и золотило кроны деревьев; воздух стоял неподвижный, словно в закрытой печи. Вдоль улицы сидели местные жители, каждый второй – с кальяном; гибкие трубки тянулись к почерневшим от табака губам, полупрозрачные облачка дыма вились над склоненными головами. Роуз шла под руку с Джеймсом мимо этих людей, чья жизнь сводится к добыче табака и неподвижному сидению под белой стеной, и радовалась, что она не с ними.
Она могла бы жить так. Конечно, не с кальяном, не здесь и не в полной праздности. Но годами она могла бы вышивать, читать старые книги, бродить по саду, подрезать цветы. Могла бы принимать соседей, которые громко смеются и отпускают неудачные шутки. Могла бы следить, как сменяются времена года, сидеть у окна, сложив руки на коленях. Она знала такой образ жизни и не осуждала его; каждый выбирает то, что ему по душе. Однако у этих мужчин, куривших табак, имелся небольшой выбор: они могли продолжать курить, а могли встать и отправиться на поиски своей удачи – крохотный шаг, одно первое движение. Для многих женщин в Англии, женщин состоятельных, но запертых в оковы брака или приличий, подобный шаг отсутствовал вовсе. Только чтение, капли дождя на стекле, тепло у ног, когда рядом примостится собака. Многие находят свое счастье в этих простых радостях. Роуз не могла.
– Вы погрустнели, – сказал Джеймс.
– Так и есть. – Она шагала рядом с ним, закинув зонтик на плечо, и солнечные лучи, пробившиеся сквозь кружево, щекотали кожу. – Мне нравится, что я здесь, но я иногда думаю – ведь этого могло не быть.
– Если бы вы остались замужем.
Роуз уже не впервые удивляла проницательность Джеймса; впрочем, неизвестно, что именно Эмма ему написала.
– Да, так. – Легко говорить об этом на живописной улице, среди экзотического города, когда знаешь, что все уже позади. – Я перелетная птица, как и вы, всегда такой была. Это семейное. И когда я вышла замуж, то все надежды когда-нибудь жить так, как хочу, разбились.
– Вы любили его? – спросил Джеймс.
– По-своему – да.
– Но не вы его выбирали.
Роуз покачала головой, ощущая тепло и твердость руки Джеймса сквозь перчатку, тонкую, как паутина.
– Он выбрал меня, а его выбрала бабушка. Вы тогда уже уехали, но, конечно, знали, что происходило. Долги, и мы все в них погрязли. Вас это коснулось меньше, но моя мать… – Роуз вздохнула. – Холидэй-Корт – огромное поместье, Дайсон-Хаус, где жила моя семья, – тоже довольно большой дом. Плюс особняк в Лондоне… Остатки состояния стремительно убывали, и мы знали, что вы не возвратитесь. Вы ясно дали нам понять. И тогда я сказала, что готова. Мне было девятнадцать, я уже выезжала в свет, имела поклонников. Бабушка сказала, что все устроит. Меня представили Эндрю Фостеру, лорду Шелдону, вдовцу, и я приглянулась ему. Мы сыграли свадьбу. Моя мать… через некоторое время ее не стало в нашей жизни, а лорд Шелдон оплатил долги нашего рода и устроил мою судьбу. Лишь после замужества я узнала, что мой муж неизлечимо болен. Он был старше меня на тридцать лет и перед смертью сделал доброе дело – дал мне свою фамилию, спас нашу семью. Но когда я выходила замуж, то не знала этого. Никто не знал, даже Эмма.
Джеймс внезапно зарычал, как тигр, схватил не успевшую удивиться Роуз за руку и втащил в узкий переулок. Тут никого не было, солнце освещало балконы в вышине, полоскалось на веревке сохнущее белье. Развернув кузину к себе, Джеймс взял ее за плечи и рявкнул в лицо:
– Вы вышли замуж из-за меня?!
Роуз только ошарашенно моргала.
– Кузен… Что вы имеете в виду?
– Вы сказали, я не собирался возвращаться, а у семьи были долги. И тогда вы положили себя на алтарь – вернее, это Эмма положила вас, словно Авраам Исаака! Вы что же, думали, я какой-то чертов идол?! Почему вы не настояли, чтобы я вернулся?!
Роуз не понимала причин его ярости – и тем более не понимала, отчего эта ярость вспыхнула теперь, спустя шесть лет.
– Джеймс, – проговорила она осторожно, – но вы все знали. Бабушка отсылала вам отчеты управляющего, а вы ответили, что не видите в том большой беды. И к тому же это был мой долг, и я не жалею, что его исполнила. Семью нужно защищать. Почему вы злитесь?
Джеймс обмяк, отпустил ее плечи, отошел и с силой стукнул кулаком по беленой стене.
– Как же можно было не видеть дальше своего носа! – пробормотал он и снова стукнул. Посыпалась побелка. – Быть таким недальновидным, таким… эгоистичным!
Роуз осторожно коснулась его плеча.
– Джеймс…
Он глянул на нее дикими глазами, моргнул, и ярость исчезла, спряталась.
– Извините меня. Извините. Я только сейчас в полной мере осознал, что произошло тогда. Вы сможете когда-нибудь меня простить?
– Я никогда не обвиняла вас, – мягко объяснила Роуз. – Ни я, ни бабушка. Почему мы стали бы делать так? У вас имелась свобода выбора, и вы решили не иметь отношения к Англии, к людям, живущим там. Зная историю ваших родителей, я понимаю, почему так случилось.
– Вы не понимаете. – Он покачал головой. – Они были такими же, как… как я. Вернее, я оказался таким же. Отцу не было дела до того, что творится в Холидэй-Корте, и я пошел по его стопам, хотя клялся себе, что никогда не стану на него похожим.
Джеймс произносил слова с трудом, словно вспоминая что-то.
– Вы не в ответе за ту индийскую лихорадку, – сказала Роуз. – Ваши родители умерли в считаные дни – как вы могли на это повлиять?
– Но ответственность за вас, за остатки моей семьи… Как я мог… – Он снял шляпу и взъерошил волосы пятерней. – Почему я не сказал ему… – И осекся.
– Кому не сказали? Что?
– Неважно. – Джеймс снова нахлобучил шляпу и взял Роуз за плечи. – Вы маленькая самоотверженная путешественница, которая спасла нас всех. Это ведь вы ценой своей жизни купили мое будущее. Разве вы того не понимаете?
Она покачала головой. Роуз никогда не приходила в голову мысль, что Александр должен возвратиться и принять на себя ненавистные обязанности, если он этого не хочет. Кузен всегда считался свободной птицей, а в их семье никого не принуждали. Как можно принудить человека, как?
«Но ты это сделала, – подсказал внутренний голос, – ты заставляешь его вернуться и принять титул графа Дарема».
– Вы всерьез думаете, что я могла поступить иначе?
– Вы – нет. А я мог бы.
– Оставим прошлое в прошлом, пожалуйста, – попросила Роуз. При воспоминании о том дне, когда объявили о ее помолвке с лордом Шелдоном и она поняла, что пути назад нет, к горлу подкатили непрошеные слезы. – Я не считаю тот брак несчастливым. Он научил меня многому. Видите, все устроилось как нельзя лучше. Теперь у нас обоих есть та жизнь, которой мы хотели, и если вы поведете себя умно, то, даже будучи графом Даремом, сможете путешествовать и…
– Я не хотел такой жизни, – перебил ее Джеймс, – она сама меня взяла. И долгое время я думал, что это моя обязанность, и даже жалел… Но сейчас я не жалею.
Он склонился и поцеловал Роуз.
Она задохнулась, его теплое дыхание обжигало губы, и она подалась навстречу, так как знала, что иного шанса может не представиться. Этот поцелуй никак нельзя было назвать нежным – нет, вовсе не такие поцелуи дарят романтически настроенные юноши девушкам, которых невинно катают в лодках. Не таким бывает первый поцелуй благовоспитанной девицы – когда есть опасность, что вот-вот кто-то войдет в гостиную, где влюбленных неосмотрительно оставили наедине, и нужно сорвать с губ сладость обещания, а не смутить натиском. Джеймс был взрослым и явно опытным мужчиной, а Роуз уже побывала замужем, и ее муж, несмотря на большую разницу в возрасте (а может, благодаря ей), знал, что такое страсть, и умел обольстить женщину. Она не любила Эндрю высокой, романтической, страстной любовью, но как же его уважала и как была ему благодарна!
Джеймс отодвинулся и пробормотал:
– Боже, что я делаю… – И тогда Роуз притянула его к себе снова.
Они стояли в переулке, где, признаться, изрядно воняло и где в любой момент могли появиться местные жители; кружевной зонтик скособочился, весьма удачно прикрывая парочку от любопытных взглядов с улицы; они были родственниками – не по крови, только через бабушкин брак, но все же родственниками! – и целовались так, что у каждого не хватало дыхания, но тут же находилось общее.
– Роуз.
– Да? – шепнула она, не открывая глаза.
– Мы не должны так поступать.
Упоение уходило, наступало отрезвление. Джеймс снова отодвинулся, отпустил плечи Роуз, на которых, наверное, синяки остались – так сильно он ее сжимал. Выглядел кузен виноватым.
– Если тебя беспокоит, что это аморально, то это не так, – фыркнула Роуз, на которую накатило смущение. Губы горели, щеки горели, будто она угодила лицом в кипяток. – Во мне нет ни капли крови твоей семьи.
– Я знаю это. – Двумя пальцами он коснулся ее подбородка, приподнимая лицо и вглядываясь пристально, словно пытался отыскать какой-то ответ. Но что можно прочесть на коже, в разрезе глаз?! – Даже кузенам по крови дозволено… – Джеймс осекся.
– Дозволены связи? – насмешливо уточнила Роуз.
Он опустил руку.
– Да… связи.
– Я бы не назвала то, что произошло, связью. Я назвала бы это поцелуем.
И тут он ухмыльнулся. Этой широкой довольной ухмылки битого жизнью лиса Роуз уже несколько дней не видела, с тех пор как выяснилось, кто таков Джеймс Рамзи на самом деле.
– Ты лучшая родственница, которая могла мне достаться. И именно поэтому я рад, что все так обернулось. – Джеймс провел ладонью по ее порозовевшей щеке. – Я не могу тебе ничего обещать. Когда мы возвратимся в Англию, все станет иначе. Ты понимаешь это?
Сглотнув, Роуз кивнула – говорить она больше не могла и не знала, что ей делать: смеяться или плакать.
– Но сейчас мы здесь. Ты поедешь со мной в Португалию?
– Я обещала, что глаз с тебя не спущу. – Прозвучало это сварливо, оттого что горло сдавливало.
– Хорошо… хорошо. – Он снова погладил ее щеку и заложил руки за спину. – Мы должны идти. Твоя компаньонка будет недовольна, а мы и так уже слишком задержались.
– Конечно. И неподалеку бродит убийца, – вздохнула Роуз.
– Этого можно не опасаться.
Она вопросительно посмотрела на Джеймса, и тот объяснил:
– Кунвар незаметно следует за нами и охраняет.
Роуз коснулась губ кончиками пальцев.
– Значит, он видел… о…
– Не стоит беспокоиться, – улыбнулся Джеймс. – Кунвар никогда не разглашает моих тайн.
Глава 15
Шторм, разыгравшийся в море, задержал пароходы в Александрийской гавани; три дня громадные валы катились к берегу, и ни один капитан не решился вывести свое судно в разгул стихии. Капитанам платят не за то, что они теряют товар и пассажиров, а за то, что они благополучно доставляют все это в пункт назначения. И хотя билеты на пароход «Венто», следовавший из Александрии в Лиссабон, были куплены, пассажиры скучали в гостиницах на берегу.
Роуз не скучала: у нее имелось общество Джеймса, его дом, где она остановилась по приглашению, разговоры и игра в карты. И хотя миссис Браун, чутью которой могла позавидовать любая гончая, старалась больше не оставлять наедине кузена и кузину, это не особо огорчало. Роуз знала, что поцелуй вряд ли повторится. Интерес Джеймса к ней – запретный плод, и, хотя искушение велико, возможности отсутствуют. Пожалуй, это к лучшему.
Джеймс держался отлично, не демонстрируя ни одного из тех предательских приемов, что выходят за пределы вежливости и дают понять окружающим: этот мужчина заинтересован в этой женщине больше, чем старается показать. Роуз даже сама почти поверила в «доброго кузена», и поверила бы окончательно, если б не взгляды, которые изредка бросал на нее Джеймс: резкие, содержательные, полные холодного огня. Роуз не понимала, испытывает он ярость оттого, что не может ее получить, или играет с нею, приспосабливает для своих нужд. Конечно, Джеймс больше не давал поводов для подозрений, но Роуз помнила, какой он искусный лжец. Она старалась доверять ему, и все же не могла убить сомнения.
Конкурент, охотившийся за картой, не давал о себе знать. Возможно, он следил за лордом Уэйнрайтом, возможно, даже проведал, что тот снова собирается в Португалию, но попыток что-нибудь еще взорвать не делал. Впрочем, Джеймс нанял нескольких человек приглядывать за домом и объяснил Роуз, что не желает больше рисковать.
– Ставки возросли, – туманно выразился он, – для меня, во всяком случае. Страховка не помешает.
Роуз только вздыхала и выигрывала у него в карты.
На четвертый день море улеглось, ветер унес дождевые тучи, и Александрия ожила, расцвела, засверкала умытыми фасадами домов и глянцевыми листьями деревьев. На улицах возобновилась вечная суета, и Роуз, глядя на нее из окна дома Джеймса, подумала, что станет по ней скучать. По ней – и этим спокойным дням, которые уже ушли в прошлое, сгинули, и никак, никак их не догонишь.