– Я не люблю самодеятельность, – снова с педагогическим высокомерием ответила она и остановилась аккурат напротив входной двери. – Никогда не принимала участия в любительских плясках или песнопениях.
– Да поняли вы, о чем я! – воскликнул он в сердцах и глянул себе под ноги.
Ботинки, пока он готовил ужин, говорил с ней и неуклюже пытался соблазнить, подсохли. Грязь спеклась противной серой коркой. Надевать их сейчас и снова брести по лужам к себе домой не хотелось до тошноты. И даже тон Анин учительский, мгновенно устанавливающий меж ними дистанцию, он простить ей был готов. Куртка валялась у порога большущим мокрым комом. И под нее натекла лужица с мокрых рукавов. Значит, промокла и внутри. Может, напроситься на ночлег по этой причине?
Володин воровато покосился на хозяйку, пока ворочал в руках отяжелевшую вдвое куртку. Даже продемонстрировал ей влажную подкладку. Но Аня будто утратила всякую проницательность. Попрощалась с ним на дружелюбной волне и даже пообещала, что не станет предпринимать никаких попыток к расследованию. И он ей даже поверил. Это когда уже домой ввалился – промерзший, промокший и злой, – то засомневался.
Не станет она сидеть сложа руки. Ни за что не станет. Ее доброе имя опорочено – это раз. Девушка погибла непонятно по какой причине – два. Сына бывший муж может у нее забрать на веки вечные, потому что имя доброе ее опорочено, – это три.
Разве мало причин?
Из ванны он вылез через полчаса. Размякший, отогревшийся и немного подобревший. Поставил чайник на огонь, всыпал в чашку две ложки растворимого кофе, сахара. Залил через пару минут кипятком, размешал и пошел с кружкой в комнату. Где-то в ящиках его старенького-престаренького серванта сохранилась записная книжка, куда он аккуратно вписывал номера телефонов еще со времен студенчества. Номеров была тьма-тьмущая. Все с пометками, адресами и характерной оценкой абонента как человека вообще.
Володин достал свои записи, сел на диван, кружку поставил у ног. Положил записную книжку на голую коленку и принялся листать.
Так… Кто тут у него?
Сысоев Витек – пометка – спился окончательно. Потом Романенко Валерка, галочка на полях – высоко взлетел, звонить в случае крайней необходимости, говорить не просто не захочет, некогда. Щипачев – всегда будет рад. Яковлев…
Вот! Вот, кто ему нужен. Поздно, нет? Володин задрал голову вверх – часы висели над диваном – половина одиннадцатого. Не в девять же Юрец в кровать заваливается? Так ведь? Жены у него нет. Если бы и была, давно сбежала бы. Детей, соответственно, тоже. И разбудить его отпрысков поздним звонком он не мог
Илья пододвинул к себе телефонный аппарат, набрал номер из записной книжки. Пару минут общался с автоответчиком, потом Юрка все же снял трубку.
– Попозже не мог позвонить? – проворчал он вместо приветствия.
– Не мог. В гостях был.
– Ты? В гостях? Расскажи кому-нибудь! – фыркнул Юрец недоверчиво. – Ты же мент, а они по гостям не ходят. Если и идут, то без приглашения.
– Ладно тебе, не заводись. Лучше скажи, как твои дела?
– Ой, Илюха, прекрати, а! Ты про дела у меня решил спросить, когда на часах почти полночь?
– Двадцать два тридцать семь, – уточнил Володин. – Время детское.
– И чего? Чего с того? Полгода не звонил, а тут вдруг о делах моих забеспокоился! – Яковлев помолчал, потом проговорил со вздохом: – Вот жизнь, а! Приятель позвонил, наверняка помощь нужна, а я гавкаю! Совсем в скотов превращаемся, да, Илюха?
– Ладно тебе, Юрец, нормально все.
Володин тихо рассмеялся, представив своего приятеля сидящим в продавленном кресле. Лохматым, неумытым, в широченных семейных трусах. Других тот не признавал. В майке-алкоголичке и наверняка разных носках. Умница-разумница Юрка Яковлев презрительно относился к бытовым заморочкам, предметам гардероба и особенно к расческам. Считал все это наносным и пижонским, вытесняющим из личности истину и разум.
Он был очень хорошим парнем – этот неухоженный, странный лохмач. И всегда готов был прийти на помощь.
– Ты прав, брат. Помощь твоя мне будет очень кстати.
– Я так и знал, – выдохнул как будто с обидой Юрка, но Володин уже понял: тот был страшно рад его звонку. – И что на этот раз?
– Понимаешь, случилась одна страшная история с ученицей одиннадцатого класса.
– Ты ее соблазнил?! – Юрка хихикнул. – Ух ты, Володин! Ты соблазнил школьницу?!
– Нет, она покончила жизнь самоубийством.
– Из-за тебя?!
– Да нет же, нет! Вот бестолочь! – Илья согнулся, достал кружку с пола и звучно отхлебнул. – Девочка выпрыгнула из окна, разбилась. А перед этим оставила записку, в которой обвинила свою учительницу.
И вот тут Володин запнулся. Дальше надо было как-то объясняться. Потому что Юрец непременно спросит, а в чем же его-то интерес? Он же умница, он же знает, что, если девчонка оставила записку и убила себя, тратить время на расследование никто Володину не позволит.
– Училка – твоя, что ли, телка? – быстрее, чем можно было ожидать, догадался Яковлев.
– Фу, Юрец, фу! Что за сленг? Учительница очень хороший человечек, обвинять ее в чем-то практически невозможно. А ее обвинили.
– Все ясно, твоя пассия, – перебил его Юрка. – Заметь, я стал вежливее.
– Заметил.
– И теперь тебе надо защитить эту училку, так?
– Если бы! Ее и защищать-то особо не надо. Никто не нагнетает. Ну, ты понял?
– Понял. А в чем тогда проблема?
– Она не верит…
– Училка? – снова перебил его Юрка.
– Да! Она не верит, что ее ученица покончила жизнь самоубийством. И оставила такую глупую записку, да еще написанную печатными буквами. С ее слов, она ненавидела писать таким шрифтом. Не терпела вообще! А тут вдруг взяла и написала именно так.
– И в окно сиганула?
– Именно.
– Ага… Училка не верит, хочет поискать, а ты не можешь, потому что тебе не позволит твое начальство и дефицит свободного времени? Я прав? – Равнодушный вялый голос приятеля наполнился вдруг жгучим интересом. – Можешь не отвечать, я прав. Продолжу… Но позволить ей в одиночку этим заниматься ты не хочешь. Вдруг она права и девчонку убили? Что тогда получится? Получится, что если училка чего-то нароет, то и ее могут из окна кинуть, так?
Володин судорожно глотнул из кружки, обжег горло и закашлялся. Так далеко и так страшно он не думал. Ему не хотелось, чтобы Аня даже с отцом Нины разговаривала. Это ни к чему не приведет. Тот в горе, озлоблен, к чему может привести этот разговор?
– И что ты хочешь от меня-то, Илюшенька? – уже захлебывался азартом Юрка. – Где и что я должен поискать?
– Понимаешь, Юрец, какое дело… – Володин поискал правильные слова, не нашел и начал говорить, как есть. – Анна…
– Это училка? – возрадовался Яковлев, перебив в очередной раз.
– Да, Анной ее зовут.
– Пр-р-рекрасное имя! Итак?
– Анна считает, что Нину могли убить из-за каких-то дел ее отца.
– Отец кто? Бизнесмен, олигарх? Заводчик? Ювелир, нотариус? – засыпал Юрец его вопросами.
– Если бы! Шут он гороховый, папаша этот несчастный. Просиживает в каком-то ООО, раньше это ООО именовалось НИИ.
– С тех пор просиживает? С совковых?
– Именно!
– И ничего не высидел?
– Ничегошеньки. Квартирка обставлена кое-как. Достатка не было и нет до сих пор. У папаши одни ботинки, подозреваю, на все зимние и летние периоды, вместе взятые.
– Так чего тогда твоя Анюта кипешует?
То, что Юрец угадал и с именем и к тому же назвал Аню его, Володину легло теплом на сердце. Хоть кого-то хоть когда-то назвать своей. Здорово!
– Она придумала, что отец девушки из бесхребетности своей мог влезть в какую-то историю или завербовать его могли.
– Он что, так хорош?
– Она утверждает, что да. Мол, талантливый ученый, но очень слабый.
– Хм-м-м…
После этого многозначительного хмыканья прошло минут пять, прежде чем Яковлев запросил имя и фамилию отца покойницы.
– Если что узнаю, позвоню, – пообещал Юрец. – Если нет, не обессудь.
– Да ты просто позвони. Без всякого узнаю, просто.
– Зачем? – осторожно поинтересовался приятель.
– Приятно, черт возьми, с тобой говорить.
– Хм-м-м… – снова хмыкнул Яковлев и снова надолго умолк, а потом проворчал прежде, чем бросить трубку: – Приятно ему… Мне вот тоже, между прочим… Рад был, Илюха! Рад был тебя услышать!
Володин глотком допил кофе, посидел в тишине, потом с тяжелым вздохом поднялся. Отнес кружку на кухню. Вернулся, расстелил постель. Забрался в нее с боязнью, что снова придется ворочаться без сна до утра, слушая непогоду за окном. Но неожиданно уснул почти мгновенно. Спал спокойно, снилось что-то хорошее, светлое. Кажется, он улыбался во сне, хотя подтвердить это было некому. И просыпаться не хотелось. А пришлось, потому что телефон, который он на всякий случай подтащил к дивану поближе, звонил как ненормальный, без остановки.
Он приоткрыл глаза. Было темно. Ткнул в мобильник, который достал из-под подушки. Три тридцать утра. С ума сойти! Кто мог звонить в такую рань?! Тут же сковало страхом: вдруг Аня?! Вдруг что-то у нее стряслось?! Нет, постойте-ка, домашнего номера она не знает. Новый номер мобильника, рабочий – да, он оставлял. Домашний нет. Кто?!
Он приоткрыл глаза. Было темно. Ткнул в мобильник, который достал из-под подушки. Три тридцать утра. С ума сойти! Кто мог звонить в такую рань?! Тут же сковало страхом: вдруг Аня?! Вдруг что-то у нее стряслось?! Нет, постойте-ка, домашнего номера она не знает. Новый номер мобильника, рабочий – да, он оставлял. Домашний нет. Кто?!
– Спишь, бродяга? – спокойным, живеньким голосом, как в рабочий полдень, поинтересовался Яковлев.
– Ну да, полчетвертого как будто.
Володин надсадно с хрустом зевнул. Тут же просек, что Юрка не стал бы звонить в такое время по пустякам, рывком уселся, свешивая босые ноги на пол, по которому несло сквозняком откуда-то. Потянул на плечи одеяло.
– Что-то нарыл?
– А то!
– Ну?!
– Галкин, говоришь? Растрепыш эдакий?
– Ну!
– А растрепыш этот такой переполох в научном мире время от времени устраивал, что возьми его кто-то в хорошие руки, давно бы уже Нобелевскую получил.
– Да ладно! – Володин дотянулся до кнопки светильника, щелкнул и тут же зажмурился от яркого света. – Что, в самом деле так хорош?
– Генерировал идеи, как пироги пек. Мало того, практически все доводил до стопроцентной стадии завершения. Но… Двух-трех процентов до последней точки ему не хватало никогда. Ну вот ломался он где-то в самом конце пути – и все.
– И эти два-три процента за него доделывал кто-то весьма шустрый?
– Именно!
– И все его разработки выходили под другими именами?
– А как же! С чего тогда, думаешь, его держали до сих пор? Нет, дорогой Илюша, он там штаны свои старые просиживал не просто так. Он их со значением просиживал. И зарплату получал за то, что работал исправно на других людей, чуть менее талантливых. Чуть менее догадливых, но чрезвычайно предприимчивых. Ты же знаешь, так бывает часто в их заоблачном научном мире.
– Так бывает везде, – снова зевнул Володин и окончательно проснулся. – И что, Юрец, думаешь, он все же нашел какую-то золотую жилу и сумел промыть все до последней песчинки?
– Черт его знает, дорогой! Тут полная загадка. Тот, кто меня просвещал, совершенно отказался говорить на эту тему.
– И чего теперь?
Володин встал, дошел до окна и выглянул за штору.
Темнота сделалась пожиже, проступили очертания деревьев с мокрой озябшей листвой, черные от дождя скамейки, рябые от ветра лужи. Одно радовало – дождь, кажется, прекратился. Придется мыть ботинки, вспомнил он с неудовольствием. И брюки чистые гладить. Вчерашние он так в стирку и не сунул, отмокая в горячей воде после вечерней одинокой прогулки под ледяным дождем.
– Чего теперь, чего теперь? – отозвался после продолжительного молчания Яковлев, Илья уж было подумал, что тот уснул с трубкой в руках на своем старом продавленном до днища кресле. – Поедем сегодня теперь уже в одно место с тобой, покалякаем.
– Как сегодня?! У меня же работа, Юрец! Двойное убийство сладкой парочки – раз, еще один мужик изрезан до смерти – два. И…
– Да помню я про твою работу, – вздохнул Юрка с присвистом. – Готов пожертвовать своим вечером. Придется отменить парочку свиданий со сладкими кошечками.
Он захихикал и положил трубку. А Володин с грустью подумал, что нет и быть не может у Юрца никаких сладких кошечек. И вечера у него были совершенно свободны и не заняты ничем важным. Давно и прочно тот сидел безвылазно дома, принимая безвозмездную помощь от многочисленных племянников и сестер. Те ему убирали, стирали, готовили еду и покупали продукты. А Юрка сидел в своем кресле, сутками пялился в компьютер и… зарабатывал хорошие легальные деньги, которыми и засыпал свою многочисленную заботливую, почти бескорыстную родню.
День у Володина не просто пролетел, он промчался с такой скоростью, что от стремительности его полета со свистом у него уши просто заложило. Он метался по адресам, разделив их со своей группой. Говорил с людьми, писал, наблюдал, снова писал. Но ничего путного, ничего, что могло бы натолкнуть их всех на разработку единственной верной версии, не было.
– Вода одна, – недовольно сморщился начальник на вечернем совещании по подведению итогов расследования. – Прямо никто ничего не видел, не знает? Это же люди! Двое людей! Молодой мужик, молодая баба. У них родня есть?
– Есть, – ответил за всех Илюхин. – У Гаврилы Иванова старуха мать в деревне, сто пятьдесят кэмэ от нас. Ездили, говорили. Деньги присылал, рассказывает, редко звонил, последние два года носа не показывал. О его делах знать ничего не знает. Его женщина – Лилия Воинова, приехала из Перми. История та же.
– Контакты?! Контакты-то были у этих людей? С кем-то они общались? Телефоны! Были же в их мобильных чьи-то телефоны?! Мне вас учить работать?!
– Все проверили. Опрос произведен. Ни к чему не вышли.
– Твою мать, а!!! – взревело руководящее лицо, багровея этим самым лицом до предынсультного состояния. – Он что, Гавр этот, человеком-невидимкой был?! Как он очутился в этой квартире?! Как???
– Они ее снимали.
– У кого?! Кто хозяева?!
– Хозяева на ПМЖ в Европе где-то, пока не выяснили. Ключами распоряжался кто-то из их знакомых, тоже пока не выяснили.
Володину гнев начальства был понятен, хотя и неприятен. А что они могли сделать, если везде, куда бы они ни направляли стопы, их ожидал тупик? Эти двое были той еще сладкой, загадочной парочкой. Скрытные, недоверчивые, по слухам, занимались перекупкой и сбытом всего, что только возможно было купить и продать. Но глубоко и опасно не лезли. Краденым брезговали. Дружить ни с кем тесно не стремились, тайнами не делились.
– По нашим предварительным заключениям, эти двое никого в свои тайны не посвящали. И еще… Основываясь на проверке всех их звонков и сообщений, могу предположить… – Володин сделал паузу, набирая воздуха для следующей фразы, вбивающей еще один кол в утлое тельце этого жуткого дела. – У них был еще один телефон.
– Который не нашли? – с демонической ухмылкой, обнажающей его десны, предположил начальник.
– Не нашли. Но среди имеющихся в памяти их телефонов номеров нет ни одного абонента, к которому бы вел след.
– Все досконально проверили?! – недоверчиво покосился в его сторону начальник.
– Однозначно! У каждого практически алиби стопроцентное. Время рабочее, так что…
– И если верить твоим предположениям, деловые контакты у него или у нее были забиты в другом телефоне?
– Да, именно. И думаю, что зарегистрирован тот был не на них, а на кого-то еще. Либо был краденым, либо…
– Ладно, – отмахнулся от него раздосадованный начальник. – Начнешь сейчас фантазировать до ночи. Ищите, ищите, парни! Пресса рвется до новостей, наверху рвут и мечут. Ищите хозяев квартиры! Кто сдал этой сладкой парочке квартиру? Кто-то вошел и вышел из подъезда. Может, где-то камеры… Соседи? Что соседи говорят? Все мне на стол через день. – И тут же без переходов: – Что по убийству любовника Петровской?
– Тут более-менее все понятно, – пожал плечами Володин. – Сын Петровской, пользуясь отсутствием отца, способного его остановить, решил поговорить серьезно с разлучником. Пришел к тому без приглашения и предварительного звонка. Они повздорили, и он его убил.
– Убил! – фыркнул недовольно начальник. – А орудие преступления найдено? Нет! А кровь на одежде парня обнаружена? Тоже нет! Обнаружена, вернее, но мало! Потому что он нос дяде будто разбил. Да, его зафиксировала камера подъездная, и как входил, и как выходил, но следов крови… Следов крови, которой в квартире море разливанное, не было! Ты глазами-то на меня не ворочай, Володин! Знаю, что говорю устами адвоката этого молодого засранца, н-да… Тут вот что еще… Как можно было выйти из квартиры этой сладкой парочки, не запачкав ног и не наследив? Вы потом весь подъезд утоптали, а убийца нет. Что в голову приходит? Ничего?! А должно бы… Давайте выметайтесь отсюда и работайте, работайте, работайте. Да, и еще! Тут мне директриса школы звонила, где учится этот самый Петровский. И интересный разговор у нас с ней состоялся…
Все уже было рванули на радостях к выходу, но тут вдруг притормозили. Негоже срываться, когда начальство мысли не закончило.
– Кто-нибудь учительницу допрашивал? Да, ту самую, про которую в записке упоминала малахольная самоубийца. Ага! Никто пока не допрашивал! Что, Володин?
– Я с ней говорил, – признался он нехотя, старательно прячась за спинами товарищей.
– И что наговорил?
– Ну…
– Что она думает по поводу того, что одна ее ученица выбрасывается из окна, обвиняя в записке ее. Второй убивает человека. А прямо над головой у нее совершается дикое убийство, не оставившее ни единого следа моим доблестным сотрудникам? А? Что говорит?
– Она говорит, что Галкину убили. Что девушка не могла совершить такое. И записку не могла писать печатными буквами, потому что…
– Па-а-а-ашли все во-о-он!!! – заорал страшно начальник, вскочил с кресла, какое-то время таращился на них бешеными глазами, беззвучно глотая открытым ртом воздух, потом уронил себя обратно в кресло и проговорил едва слышно и сипло: – Пошли все вон…