Хотьков вновь взялся за ножницы. Бинты, наконец, опали, явив чудовищно распухшее предплечье, в буграх и уплотнениях, белый излом кости в ране и три рваные полосы выше, на странного, зеленоватого цвета коже. Больше всего они походили на следы когтей. Когтей здоровенной трёхпалой лапы.
— Чёрт! — совершенно спокойно сказал алхимик. — Так это не гуль был… Альгуль… Моего НЗ тут не хватит! Плохо дело! Мышцы уже перерождаются…
— Что с ним? — пересохшими от ужаса губами спросила Лука. — Он умирает?
— Умрёт в первое же полнолуние, — кивнул Димыч, отчаянно морща лоб, — но до этого станет весь таким, как предплечье, видишь? И кинется убивать! Дурак! Гаранин, я не думал, что ты такой дурак!
— Сумма… — вдруг чётко сказал Яр. Он смотрел на алхимика этими самыми кошачьими зрачками совершенно серьёзно. — Мне нужны деньги!
— Никакие деньги не стоят жизни! — поморщился Хотьков.
Гаранин едва уловимо усмехнулся.
— Ты даже не представляешь, как прав, Димыч! Но в нашем грёбаном мире деньги — иногда то, что может подарить если не жизнь, то надежду на неё!
Лука разговора не слушала. Так и не могла отлипнуть глазами от разлома в ране, трёх кровавых полос и кожи вокруг — зеленовато-мертвенной, бугристой. Умирает? Этот парень, которому она носом упиралась в футболку с изображением какого-то гада, рыдая о жизни, что не смогла спасти? Внутри будто разворачивалась горячая пружина, опаляющая огнём кожу, руки, пальцы. Нет, это неправильно, умирать вот так, превращаясь во что-то, явно отдающее мертвечиной, с этим ненормальным блеском в глазах и ещё более ненормальным спокойствием. Нет, это неправильно — умирать сейчас, ведь каждому отмерен свой срок! И той девуле в ботильонах на каблуках был отмерян, да вот кто-то решился нарушить, а она не смогла остановить… Не смогла! Не смогла умерить злость на брата — и он пострадал! Может быть, останется калекой на всю жизнь! Не смогла спасти… Неужели и здесь не сможет!
— Лука? — предостерегающе воскликнул Димыч. — Лука, что ты творишь?!
Лука не обратила внимания. Накрыла ладонями рану, заставив Гаранина дёрнуться от боли. Сжала предплечье изо всей силы — откуда только они взялись против такого культуриста, силы эти — и ощутила внутри, под зелёной кожей, злую горячую ярость, слепую, глухую, голодную. Так вот ты какой, магический вирус! Не будет тебе места в человеке, от начала времён до скончания века, изыди, Силой нас всех заклинаю тебя, вон из тела! ПРОЧЬ!
Димыча снесло с кровати, основательно шмякнув спиной о стену. Сползя на пол, он расширившимся глазами наблюдал, как поглотила ярчайшая вспышка тонкую белокожую фигурку с черными встрёпанными волосами и горящими нездешним светом глазами, как обожгла она потомственного ведьмака Ярослава Гаранина, заставив заорать не столько от боли и ужаса, сколько от яркости, ранящей адаптированные к темноте глаза. Как свет втянулся в рану, калёным железом выжигая яд, оставляя вместо излома — ровную кость, вместо порванных следов — коричневые полосы. Эти уже не сойдут — шрамы от альгуля ничем не свести! Как, запрокинув голову, медленно оседает Лука в объятия Гаранина, успевшего подхватить её, как пушинку, и уложить рядом, склониться над ней, вглядываясь в запавшие закрывшиеся глаза.
— Димыч! Димыч, твою мать!
— Не ори! Тут я… Ох…
— Что с ней?
— Да отодвинься ты, сейф засыпной! И не сдвинешь же!
Спустя несколько мгновений Хотьков озадаченно почесал себя в затылке. Жест этот так не вязался с его щегольским одеянием и очёчками с дурацкой оправой за пару сотен баксов, что Яр посмотрел на него едва ли не с ужасом.
— Что с ней, Димыч?
— Ты не поверишь… У неё проявился Дар…
— Не понял! Опять?
— Опять… Похоже — она целительница! Очень сильная!
— Ё-моё…
— Вот-вот. Дай руку гляну?
— Не осталось ничего… кроме шрамов. Такое вообще возможно? Она же неинициированная, да?
— Да. Знаешь что, Гаранин, ты помалкивай о том, что здесь произошло. А я осторожненько попытаюсь выяснить, к чему бы это всё… И вот ещё, пусть останется у тебя на сегодня, отоспится. Блин, она от предыдущего-то раза не отошла! Я сейчас съезжу домой и привезу ещё зелий. Тебе тоже скоро понадобятся. Мгновенная регенерация просто так не пройдёт, придётся отлежаться!
— Но…
— Яр. Посмотри на неё. Куда я сейчас её потащу? Знаю, ты никого не желаешь видеть в своём логове, но… она тебе только что жизнь спасла! Не знаю, как, но спасла!
— Убедил, — лаконично ответил Гаранин.
Будто подтверждая свои слова, поднялся, едва заметно пошатнувшись, бережно накрыл Луку одеялом и направился на кухню. Послышалось дребезжание чайника, звуки торопливых, жадных глотков.
Хотьков собрал свои пузырьки в бокс. Брезгливо скинул с кровати побуревшие бинты.
— Бинты пожги, слышишь, Яр?
— Сейчас приберусь. И, Димыч…
— Что?
— Спасибо! Я твой должник!
— Не за что.
— Ты, тож, не говори никому…
— Про что? — уточнил Хотьков, скрывая усмешку.
— Ну… что я облажался…
— Раз признал — не скажу! — засмеялся алхимик и вышел из дома.
В высоком небе перемаргивались равнодушные ноябрьские звезды.
* * *Лука проснулась от ощущения света, балериной танцующего не веках. С изумлением открыла глаза — из незанавешенного окна действительно били солнечные лучи, падали яркими пятнами на кровать, на которой она лежала, прижавшись виском к чьему-то плечу, казавшемуся вырубленным из железного дерева… Последним воспоминанием была чудовищно изуродованная рука Ярослава Гаранина… та самая, к которой она сейчас прижималась! Она вскинулась, разглядывая абсолютно целую руку, с нормальной кожей, не изувеченной ранами и изменениями плоти. О произошедшем напоминали лишь три коричневых бугристых следа на предплечье.
— Я засыпаю чего-то, — буднично сказал Гаранин, — за тобой должен приехать Димыч. Будь другом, там, на кухне, стоит сумка. Сверху листок с адресом. Можешь заскочить, передать?
Лука села на кровати, с силой потёрла щеки. И только после этого оглянулась на говорившего. Тот выглядел бледным и помятым, однако не было ни следа вчерашней мускульной мощи или ненормально суженных зрачков. Он, и правда, засыпал! Зевал отчаянно, тёр глаза, как мальчишка — Тёмка делал так же, когда был маленький. Лука чуть не погладила его по встрёпанной макушке, как брата.
— Я ждал, пока ты проснёшься, — встрепенулся Гаранин, выгоняя себя из очередного сонного облака, — хотел поблагодарить. Ты меня спасла!
— От чего… От чего я тебя спасла? — удивилась Лука.
Навязчивым воспоминанием замаячило перед глазами предплечье цвета мертвечины с белым изломом кости внутри, в красных разводах плоти и крови.
— Альгули — заразны. Если их яд попадает в кровь, в первое полнолуние начинается перерождение… Я не учёл, что это мог быть альгуль, а не гуль, следы идентичны… Там, в Брянске.
— Альгуль? — с ужасом переспросила Лука. — Да что это за хрень такая?
— Телефон… — совсем вяло ответил Яр. — В рюкзаке… Посмотри фотки…
И вырубился. Не задремал, не уснул, а именно вырубился — мгновенно и крепко, и так, что будить его казалось кощунством.
Лука встала и огляделась. В комнате прибрались — ни следов вчерашнего разгрома, ни кровавых бинтов на полу. На Гаранине была простая серая футболка и тренировочные штаны. Трогательный рюкзачок аккуратно стоял на тумбочке у кровати. Прежде чем приступить к его обыску, Лука прошлёпала на кухню, напилась тёплой воды прямо из чайника и заглянула в большой пакет на стуле у стола. Из него выглядывал смешной голубой щен с огромными карими глазами, под которым угадывались пакеты с какими-то припасами. Под ухом щена обнаружился листок с адресом, который Луке ни о чём не говорил. Она повертела бумажку, разглядывая её то так, то эдак, сунула в карман джинсов и, вернувшись в комнату, мужественно полезла смотреть фотки.
Впрочем, мужество быстро себя исчерпало. Телефон скупо показывал темнеющие провалы в земле, молчаливые надгробия, навсегда скрывшие тайны своих подопечных, следы на земле, трёхпалые, глубокие, от тяжёлого тулова… А вот и само тулово — зеленовато-плесневелого цвета, морщинистое, покрытое слизью… Непропорционально длинные руки, точнее лапы, пальцы оканчиваются стилетообразными когтями — вот чем оставлены следы на предплечье Гаранина! — короткие сильные ноги, огромная угловатая голова с ушными отверстиями, покрытыми складками сморщенной кожи, с маленькими красными глазками, с носом, какому позавидовало бы само изображение Смерти, с пастью, нижней челюстью напоминающей ковш бульдозера, усеянной иглоподобными зубами…
— Ффух! — сказала Лука, положив телефон экраном вниз и не решаясь смотреть дальше.
За забором послышался шум мотора. Раздавшиеся спустя пару минут размеренные шаги сообщили о появлении Димыча.
— Ффух! — сказала Лука, положив телефон экраном вниз и не решаясь смотреть дальше.
За забором послышался шум мотора. Раздавшиеся спустя пару минут размеренные шаги сообщили о появлении Димыча.
— Живые? — спросил он ещё от двери.
— Относительно, — мрачно ответила Лука. Едва алхимик шагнул через порог, сунула ему под нос телефон с мерзкой тварью. — Вот что это, а, Димыч? Что это такое, я тебя спрашиваю?
Тот, вздохнув, отнял у неё телефон, которым она потрясала перед его носом, принялся разглядывать картинки. Затем вернул телефон девушке.
— Сия препакостная тварь, — принимаясь выкладывать на тумбочку различные пузырьки и коробочки, буднично сообщил он, — является подвидом гуля обыкновенного, кладбищенского падальщика, и отличается от него — при меньших размерах — силой, скоростью и коварством, а тако же ядовитой слизью, покрывающей кожу и вызывающей мутации у представителей вида homo sapiens. Питается трупами, предпочитает тела возрастом от дня захоронения до одного месяца, но может и старые кости погрызть, если больше нечего, или на живого человека напасть. Обычно они охотятся стаями, и нашему другу несказанно повезло, что представитель славного рода нежити был один. Иначе нам с тобой, боевая подруга, и лечить было бы нечего…
Он так и сказал — нечего, и Луку неожиданно затошнило, да так сильно, что она метнулась на крыльцо, перегнулась через перила, сворачиваемая болезненной судорогой. А затем ощутила укол в предплечье.
— Откат, — констатировал Хотьков, отдёргивая от неё шприц, — потерпи немного, сейчас лекарство подействует. Как придёшь в себя, будь зайкой, сделай нам кофе? Выпьем и поедем… Анфисе Павловне твоей я сказал, что ты у Муни ночевала… А я пока Яра проколю и оставлю инструкции, как восстановиться побыстрее.
Отплевавшись от горькой слюны, заполнившей рот, Лука крикнула в открытую дверь.
— А у меня-то от чего откат? Я понимаю — Гаранин, он вчера такой был… Такой…
— Распрекрасный? — донёсся смешок.
Лука вздохнула и пошла готовить кофе.
* * *Хотьков высадил её по указанному в бумажке адресу и укатил, огорошив напоследок:
— Вот как вспомнишь всё, что вчера произошло, так и поговорим.
До этого на вопросы Луки о том, почему она так плохо себя чувствует, ведь досталось-то Гаранину, отмалчивался или отшучивался.
Что же такого она натворила?
Перед ней высился КПП городского онкологического центра. Прочитала название — и сердце ёкнуло. Место скорби…
— Вам куда? — спросил охранник на входе, и тут только Лука поняла, что понятия не имеет, к кому пришла.
— Направо, третий корпус, — покосившись на голубого щенка в сумке, сообщил охранник. — Посещения с десяти до двенадцати!
— Спасибо! — злясь на Гаранина, ответила Лука.
И ведь у неё даже телефона его нет! С другой стороны, чего злиться? Сама виновата. Надо было его растолкать, да всё выспросить!
Зайдя в вестибюль третьего корпуса, Лука двинулась к окошку, в котором сидела старушка в белом халате, крест-накрест перевязанная пуховым платком. Двинулась решительно — а чем ещё, как не уверенностью, прикрывать собственный идиотизм?
— Вот! — ахнула она сумку на стойку. — Передача!
— Кому? — подозрительно прищурилась бабка, отчего стала напоминать раздобревшего Соловья-разбойника, собравшегося свистнуть.
Лука молчала.
— От кого? — старушка прищурила второй глаз, а Лука оживилась:
— От Ярослава Гаранина.
— А что ж сам Славка не пришёл? — заволновалась бабка, широко раскрывая глаза. — Чай, случилось что?
— Простыл, температурит! — ответила девушка первое пришедшее в голову.
Славка, значит? Первого попавшегося так по-свойски не зовут!
— Бахилы на… — неожиданно приказала старушка. — В следующий раз свои приноси! Куртку в гардероб. Пятый этаж, пятьсот пятнадцатая палата.
Девушка растерянно взяла бахилы и отправилась в гардероб — сдавать куртку.
Пока стерильно-серый лифт нёс её на пятый этаж, она ломала голову, кого увидит? Мальчишку? Вряд ли, конечно, судя по голубому щенку! Значит, девчонку? И при чём здесь некто Гаранин — непонятный парень с тёмным прошлым, заразительным смехом и подозрительным родом занятий?
За раздумьями сама не заметила, как толкнула дверь указанной палаты. Из небольшого холла направо и налево были распахнуты двери. В левом помещении было пусто. В правом у окна стояла худенькая фигурка в смешном халате с розовыми медведями и косынке. На звук двери она резко обернулась… И Лука поразилась сходству скуластого лица с огромными синими глазищами, которое могло бы принадлежать эльфу, но никак не ребёнку, с лицом Яра. Неужели дочь?
— Вы кто такая? — вполне дружелюбно спросил эльф.
— Лука, — осторожно сказала Лука, входя, — а ты? Твоя фамилия Гаранина?
— Бабошкина я, — с достоинством отвечала эльф, — Алуся.
— Это тебе от Яра Гаранина, — Лука протянула ей пакет и поразилась беспокойству, отразившемуся на худом личике, взрослому такому беспокойству, серьёзному.
— А сам он где?
— Простыл, температурит! — уже привычно ответила Лука.
— Ну, вы и врёте, — с убеждением ответила Алуся, но пакет взяла. — У него никогда температуры не бывает! Он мороженое в тридцать градусов мороза съест и не заболеет! Так что с ним?
Почти прозрачные пальцы крепко и бережно обхватили голубого щенка и вытащили из сумки. В изголовье больничной кровати уже сидело несколько разноцветных зверей — розовый бегемот, вполне себе зелёная лягушка, сиреневый единорог и солнечных, огромных размеров котище. В этой славной компании только голубого щенка и не хватало!
— Подрался он… неудачно, — на этот раз почти честно ответила Лука и села на стул у стены. — В общем так, Алуся, он просил меня передать этот пакет, но не объяснил кому. Поэтому давай знакомиться ещё раз — меня зовут Лука, и я его…
— Девушка? — заинтересовалась Алуся.
— Знакомая, — поправила та. — А ты, Алуся Бабошкина, его…?
— Сестра, — церемонно кивнула девочка, — младшая. Родителей у нас нет, так что он мне и за маму, и за папу.
Вблизи Лука рассмотрела, что она старше, чем ей показалось вначале.
— Как это нет родителей? — удивилась она и подумала, что могла бы не спрашивать, а посмотреть пример в зеркале.
— Погибли в автокатастрофе, — Алуся говорила об этом спокойно, как человек, который или принял трагедию, или не помнит её. — А ему очень плохо?
— Не волнуйся, думаю, скоро он сможет тебя навестить сам, — улыбнулась Лука — в мастерстве Димыча она не сомневалась. — Ты лучше сумку разбери, там продукты некоторые надо в холодильник убрать!
— Поможете?
Вдвоём разобрали сумку, оттащили часть съестного в большой холодильник в конце коридора, а когда вернулись в палату, Алуся церемонно пригласила:
— Выпьете со мной чаю?
На столе лежали разнообразные конфеты в пакетах. Как тут можно было отказать?
Шоколад сближает людей. За чаем Алуся задала Луке кучу вопросов — о ней, о её работе, о том, как она познакомилась с Яром, о коте и ещё о многом. Спустя час они болтали, как подружки, а Лука давила, давила, давила в сердце нехорошее ощущение, тень мысли о том, что из ЭТОЙ больницы не все выходят. И хоть и казалась эльф Алуся уже потусторонним существом, тонким, лёгким, прозрачным, слабым, Лука не могла, не хотела додумать эту мысль до конца.
— Девушка, время посещений закончено! — заглянула в палату румяная медсестра.
— Ой, — искренне расстроилась девочка.
Личико перемазано шоколадом, в глазах радость от неожиданного развлечения в виде посетительницы.
— Вот что, Алуся, — решительно сказала Лука, протягивая ей салфетку и поднимаясь, — я спрошу у Яра, можно ли мне тебя ещё раз навестить, договорились?
— Я сама у него спрошу! — расцвела девочка. — Когда явится! Ты мне ещё фотки своего кота покажешь?
— Конечно! Пока.
Только выйдя на улицу, Лука выдохнула. Сырой ветер казался сладким, куда слаще того самого, больничного, шоколада. Почему так произошло? Почему она больна? Смешная, непосредственная, маленькая — и с таким нечеловечески взрослыми глазами, словно глядела издалека… из-за порога. Почему? Почему? Почему?..
Ответов Лука так и не услышала.
Вторую половину дня она провела дома — заглаживала вину перед брошенным и обиженным Вольдемаром (сыром и креветочной пастой, в основном), занималась с Анфисой Павловной. Сегодня стихия слушалась её моментально. Горящий на ладони язычок пламени удавалось уменьшить до микроскопического, увеличить до впечатляющего и распространяющего опасный жар, свить в яркую ленту, пускаемую по всей кухне без ущерба для оной, и даже слепить в тугой опасный шарик, который Лука не хотела бы встретить ни одной из частей тела.