Камуза распустил шнурки, и набедренная повязка соскользнула, оставив его обнаженным.
– Поторопись! – сказал он. – Я должен вернуться, пока не прозвучал колокол.
Согласно вступившему в силу Закону о торговле алмазами, чернокожим запрещалось появляться на улицах Кимберли после наступления комендантского часа.
– Полиция тебя не заметила? – спросил Базо, снимая свою набедренную повязку.
– Полицейские снуют везде, как клещи в весенней траве, – проворчал Камуза, – но за мной слежки не было.
Базо взвесил в руках меховую набедренную повязку Камузы, пока тот торопливо натягивал замену.
– Покажи, – попросил Базо.
Камуза расстелил свою повязку на плоском камне, залитом лунным светом. Потянув за двойной шнурок, он открыл потайной кармашек из мягкой выдубленной кожи, украшенный керамическими бусинками, – отделка скрывала отверстие. Кармашек шел по всей длине широкой талии, разделенный на отделения, будто ячейки в осином гнезде.
В каждой ячейке лежал крупный кристалл, сверкавший в лунном свете.
– Пересчитай! – велел Камуза. – Чтобы мы оба знали количество камней. И пусть Лобенгула, великий Черный Слон, насчитает столько же, когда ты положишь пояс у его ног в краале Булавайо.
Базо прикоснулся пальцем к каждому камешку, безмолвно шевеля губами.
– Амашуми аматату!
– Тридцать, – повторил Камуза. – Так и есть.
Это были большие прозрачные алмазы – самый маленький размером с ноготь мужчины.
Базо надел набедренную повязку – пушистые лисьи хвосты свисали до колен.
– В самый раз, – кивнул Камуза. – Скажи Лобенгуле, Великому Слону, что я его пес и ползаю на брюхе у его ног. Скажи, что будут еще желтые монеты и яркие камни. Скажи, что его дети каждый день работают в яме и принесут много, много сокровищ. Каждый, кто пойдет на север, принесет с собой богатство.
Камуза сделал шаг вперед и положил руку на плечо Базо:
– Иди с миром, Базо, Топор.
– Оставайся с миром, брат мой, и пусть дни исчезают, как капли дождя в песке пустыни, пока мы не улыбнемся друг другу вновь.
Первое настоящее испытание ожидало упряжку на реке Вааль.
Серая неподвижная вода покрывала обитые железом колеса по самые оси. Отшлифованные течением камни на дне не давали опоры копытам волов и перекатывались, угрожая забить колеса.
Тем не менее, с натугой упираясь в ярмо и почти касаясь носом поверхности воды, животные тащили нагруженный фургон, который подпрыгивал и раскачивался. У крутого противоположного берега задние колеса застряли, и фургон опасно накренился. Тогда-то Исази и проявил свое мастерство погонщика. Он направил упряжку к берегу по дуге, давая волам возможность разогнаться, затем окликнул передних волов и с треском распорол воздух тридцатифутовым бичом. Животные рванулись вперед, выдернули застрявшие колеса и рысью вынесли фургон из реки. Исази пустился в пляс, воспевая достоинства своих любимцев, и даже Умфаан улыбнулся.
Ральф приказал остановиться на ночлег пораньше. Под высокими деревьями росла густая трава, рядом сколько угодно воды, а до следующей остановки, миссии дедушки Моффата, сто двадцать миль тяжелого безводного пути.
– Вот видишь, Маленький Ястреб, – Исази никак не мог успокоиться, восхищенный достижениями упряжки, – видишь, какие они умные! Волы выбирают участок хорошей травы и съедают ее целиком, а не бродят туда-сюда, тратя время и силы, как делают всякие глупые твари. Скоро они примутся жевать жвачку и к утру будут полны сил. Каждый вол – настоящий принц среди волов!
– С завтрашнего дня идти будем по ночам, – приказал Ральф.
Улыбка сползла с лица Исази, сменившись строгим выражением.
– Я и сам уже так решил, – жестко сказал он. – Откуда ты знаешь о ночных переходах, Маленький Ястреб? Это уловка мудрецов.
– Тогда я тоже к ним отношусь, – торжественно заявил Ральф и ушел из лагеря, чтобы полюбоваться закатом.
Берега реки Вааль покрывали ямы и холмики: когда-то здесь работали старатели, а теперь все заброшено и заросло травой. Массовое захоронение несбывшихся надежд, вот что здесь такое. При виде этого запустения радость первого дня пути испарилась.
Впервые в жизни Ральф был свободным человеком и мог делать все, что вздумается. Шагая рядом с собственным фургоном, он мечтал о богатстве: его фургоны – пятьдесят, нет, целых сто фургонов! – повезут грузы через весь континент, возвращаясь на юг с золотыми слитками и слоновой костью. Он представлял себе огромные пространства, стада слонов, домашний скот – богатства севера манили его, наполняя уши сладким зовом сирен. Спуск на землю оказался весьма болезненным: перед Ральфом лежал заброшенный прииск, где другие напрасно пытались поставить себе на службу этот гигантский спящий континент.
Внезапно Ральф почувствовал себя очень маленьким и одиноким. Ему стало страшно. Подумав об отце, он вспомнил его прощальные слова и еще больше расстроился.
«Убирайся и будь проклят!»
Не такого расставания он хотел. Всю жизнь Зуга Баллантайн был для сына примером, недостижимым идеалом в мыслях и поступках. Как ни тяготило возложенное на него отцом бремя долга, как ни злился Ральф на невозможность принимать собственные решения, вынужденный подчиняться приказам, предписывающим каждое действие, теперь ему казалось, будто огромную часть души внезапно отрезали.
Прежде Ральф не думал о том, что потерял отца, не позволял жестоким прощальным словам врезаться слишком глубоко в сердце. Теперь грязная, медленно текущая река отделила его от прошлого. Вернуться невозможно – ни сейчас, ни потом. Он потерял отца, брата и Яна Черута. Он остался один. Горькие слезы обожгли веки. Перед глазами все поплыло, и почудилось, что на той стороне широкой реки появился всадник. Он небрежно сидел в седле, положив руку на пояс. Посадку головы невозможно было спутать ни с кем.
Ральф медленно поднялся, не веря своим глазам, и вдруг скатился по крутому склону и, по пояс в воде, перешел реку вброд.
Зуга спрыгнул с Тома и побежал навстречу выходящему на берег Ральфу. Отец и сын остановились, пристально вглядываясь друг в друга. Последний раз они обнялись в ночь похорон Алетты и теперь, хотя в глазах обоих светилось желание раскрыть объятия, не могли на это решиться.
– Я не хочу, чтобы наше расставание омрачилось ссорой, – сказал Зуга.
У Ральфа перехватило горло.
– Тебе пора пойти своим путем, – кивнул Зуга. – Давно пора. Ты словно орленок, который перерос гнездо. Ральф, я чувствовал это, но не хотел признавать, потому и говорил с тобой так жестоко.
Зуга взял поводья, и Том ласково ткнулся мордой в хозяина. Тот погладил шелковистую щеку коня.
– На прощание я хочу сделать тебе два подарка. – Зуга вложил поводья в руку Ральфа: – Вот один, – сказал он ровным голосом, но тени в глубине глаз выдали, как нелегко ему далось такое решение. – Второй подарок в седельной сумке. Это моя записная книжка. Почитай на досуге – может, что-то заинтересует, а то и пригодится.
Ральф все еще не мог вымолвить ни слова. Он неуклюже держал поводья, стараясь проглотить выступившие на глазах слезы.
– Есть еще один маленький подарок, только он ничего не стоит. Это всего лишь мое благословение.
– Большего мне и не нужно, – прошептал Ральф.
До реки Шаши, за которой начинаются владения матабеле, было шестьсот миль пути.
На закате Исази запрягал упряжку, и они шли по ночной прохладе. Когда луна садилась и наступала непроглядная темнота, Умфаан бросал поводья на шею Голландца – громадный бык прижимал нос к земле и не сходил с дороги, точно идущая по следу ищейка, пока в небе не загорались первые лучи рассвета – время делать привал.
В хорошую ночь удавалось пройти пятнадцать миль, а если приходилось идти по песку, то всего пять.
Днем быки паслись или жевали жвачку в тени деревьев, Ральф верхом на Томе ехал на охоту, а Базо бежал рядом. На берегах реки Зуга, тех самых, где родился отец Ральфа, паслись буйволы – огромное стадо в двести голов. Вожаки полысели от старости, их спины покрывала грязь от валяния в лужах. Размах черных блестящих рогов превосходил размах рук взрослого мужчины, кончики поднимались симметричными дугами, образуя полумесяц; широкие лбы покрывал крепкий костный нарост.
Ральф и Базо загоняли буйволов, и Том обожал эти погони не меньше, чем его всадник.
В пыльных красных дюнах охотники преследовали сернобыков, а среди колючих зарослей стреляли в тонконогих жирафов – с каждым хлопком выстрела на землю падало грациозное, хотя и непропорционально сложенное тело, и длинная изящная, точно лебединая, шея изгибалась в смертельной агонии. Туши зебр служили наживкой, приманивая калахарских львов запахом крови. Том стойко выдерживал атаки хищников: он дрожал, пофыркивал и закатывал глаза от невыносимой вони громадных кошек, но упрямо не двигался с места, позволяя Ральфу всадить пулю промеж свирепых желтых глаз или в широко раскрытую розовую пасть с белыми клыками.
Через пятьдесят дней после выхода из Кимберли они переправились через реку Шаши – Базо оказался на родной земле. Он надел боевой головной убор из перьев, положил щит на плечо и зашагал легкой, радостной походкой, показывая Ральфу дорогу на вершину холма, откуда можно было оглядеть окрестности.
– Смотри, как сверкают холмы, – прошептал Базо с почти религиозным трепетом в голосе.
И верно: в лучах восходящего солнца гранитные вершины сияли, как драгоценные камни: мягкие, задумчивые рубины, нежные сапфиры и блестящие жемчужины всех цветов радуги раскинулись перед глазами, точно павлиний хвост. Холмы простирались до самого горизонта, постепенно поднимаясь к центральному плато; долины покрывал девственный лес.
– В Кимберли ты в жизни не видел таких деревьев, – заявил Базо.
Ральф кивнул. Стволы возносились в небо: некоторые покрыты чешуей, будто крокодилы, другие – белые и гладкие, словно вышли из рук гончара. Ажурные кроны зеленели высоко над желтой травой.
– Смотри, стада буйволов – бесчисленные, как стада коров.
Кроме буйволов, хватало и другой дичи. Небольшие семейства серых куду проносились, точно привидения; самцы с достоинством несли бремя тяжелых витых рогов. На шелковистом ковре травы паслись несметные стада красных антилоп импала. Темные массивные фигуры носорогов казались вырезанными из твердого гранита скал. Там были даже самые благородные из всех антилоп – черные лошадиные антилопы. Надменно изогнув шею, величественный самец черного цвета с ослепительно белым брюхом и длинными рогами, кривыми и острыми, как ятаганы янычар, шел впереди гарема светло-коричневых самок, уводя их с открытой равнины в зеленую прохладу леса.
– Красота какая, верно, Хеншо? – восторженно сказал Базо.
– Красота! – подтвердил Ральф с таким же восхищением в голосе.
Горло перехватило от странной тоски, от желания, которое невозможно утолить, – внезапно он понял, почему отца так влекло сюда. «Мой север», – говорил об этих землях Зуга.
– Мой север! – прошептал Ральф. Вспомнив об отце, он тут же подумал и о другом. – Базо, а где индлову? Где слоны? Куда подевались стада?
– Спроси своего отца, Бакелу, – проворчал Базо. – Он первый пришел с ружьем, за ним последовали другие – много других. Когда Ганданг, мой отец, сын Мзиликази, Разрушителя, и единокровный брат великого Черного Быка Лобенгулы, пересекал реку Шаши ребенком на спине своей матери, равнина была черной как ночь, от слоновьих стад и бивни сверкали, словно звезды. Теперь кости слонов белеют в лесу, точно лилии.
В последние часы перед закатом, когда Исази, Умфаан и Базо все еще спали, набираясь сил для долгого ночного перехода, Ральф вытащил из седельной сумки записную книжку в кожаном переплете – прощальный подарок Зуги Баллантайна. На внутренней стороне обложки была надпись:
Моему сыну Ральфу
Пусть эти заметки направят твое путешествие к северу и вдохновят тебя совершить то, на что я не решился.
Зуга Баллантайн.
Ральф так часто листал книжку, что уголки страниц истрепались. Первые двадцать листов были заполнены нарисованными от руки картами земель между реками Замбези, Лимпопо и Шаши, где путешествовал Зуга, а до него – Том Харкнесс. На картах часто стояла пометка: «Скопировано с карты Тома Харкнесса, составленной в 1851 г.».
Ральф понимал бесценность карт, но в книжке было кое-что еще. На двадцать первой странице Зуга записал аккуратным колючим почерком:
Зимой 1860-го, путешествуя из Тете на реке Замбези в город короля Мзиликази, Табас-Индунас, застрелил 216 слонов. За отсутствием носильщиков и фургонов пришлось спрятать бивни по дороге.
Во время последующих путешествий в Замбезию я забрал большую часть спрятанного.
Осталось пятнадцать тайников, куда я по разным причинам не смог добраться и где лежат восемьдесят четыре хороших бивня.
Далее следует список тайников с указаниями координат и примет на местности.
На странице двадцать два начинался список:
Тайник, сделанный 16 сентября 1860 г.
Координаты по солнцу и счислению пути: 30°55′ в.д., 17°45′ ю.ш.
Гранитный холм, самый высокий на много миль вокруг, названный мной Маунт-Хэмпден, имеет отчетливый пик с тремя башнями. На северном склоне между двумя большими натальскими фикусами есть трещина в скале. В трещине спрятаны 18 больших бивней общим весом 426 фунтов и прикрыты сверху камнями.
Текущая цена слоновой кости составляла двадцать два шиллинга и шесть пенсов за фунт. Ральф подсчитал общий вес спрятанных в вельде бивней: их стоимость превысила три тысячи фунтов стерлингов – огромное состояние, которое ждет, пока его подберут и загрузят в фургон.
Но и это было еще не все. Вот что написал Зуга на последних страницах:
В своей книге «Одиссея охотника» я описал открытие покинутого города, который туземцы называют Зимбабве, что можно перевести как «Гробница королей».
Я описал, как нашел кусочки золота – чуть больше 50 фунтов – во внутренних двориках огороженных стенами руин. Я также увез с собой одну из древних статуй птиц и хранил этот сувенир у себя до недавнего времени.
Возможно, там еще есть золото и наверняка остались шесть статуй птиц, которые я не смог взять с собой.
В «Одиссее охотника» я намеренно воздержался от указания места, где находятся развалины города. Насколько мне известно, ни один белый пока их не обнаружил, а суеверным африканцам табу запрещает приближаться к городу. Поэтому есть все основания полагать, что статуи по-прежнему лежат на месте.
Учитывая, что в то время, когда проводились измерения, мой хронометр не сверялся много месяцев, координаты города указаны такими, какими я их вычислил на тот момент.
Развалины находятся на той же долготе, что и холм, названный мной Маунт-Хэмпден – 30°55′ в.д., но на 175 миль южнее, на широте 20°0′ ю.ш.
Затем следовало подробное описание маршрута, которым Зуга добрался до Зимбабве. Указания заканчивались пометкой:
Мистер Родс предлагал тысячу фунтов стерлингов за вывезенную мной статую.
В полдень следующего дня из потрепанного в путешествиях деревянного футляра Ральф вытащил медный секстант, за который выложил десять шиллингов на субботнем аукционе в Кимберли. Зуга проверил секстант с помощью собственного прибора и показал сыну, как определять «местный истинный полдень», чтобы установить широту. Хронометра у Ральфа не было, но неподалеку сливались реки Шаши и Маклутси, что давало приблизительное значение долготы.
Через полчаса вычислений с помощью «Навигационного альманаха Брауна» Ральф определил свое примерное местонахождение и сравнил его с указанными Зугой координатами Зимбабве.
– Меньше ста пятидесяти миль, – пробормотал он, сидя на корточках над картой и глядя на восток. – Шесть тысяч фунтов просто валяются под ногами, – тихо сказал Ральф и в изумлении покачал головой. Такую сумму трудно себе представить!
Он положил секстант в футляр, свернул карту и присоединился к спящей под фургоном троице.
Ральфа разбудил зычный оклик, который эхом отдался от скал над стоянкой.
– Кто осмелился идти по королевской дороге? Кто рискнул навлечь на себя гнев Лобенгулы?
Ральф торопливо выбрался из-под фургона. Солнце почти село, его отблески горели на верхних ветвях деревьев. От вечерней прохлады обнаженная грудь покрылась гусиной кожей. Ральф суматошно озирался, инстинктивно чувствуя, что не следует хвататься за ружье, прислоненное к заднему колесу фургона. Внизу, под деревьями, тени двигались, как живые, – черное на черном, ряд за рядом.
– Выйди вперед, белый человек, – приказал голос. – Скажи, зачем ты пришел, – иначе блестящие копья Лобенгулы покраснеют.
Говорящий вышел из леса на окраину стоянки. За его спиной сомкнулось кольцо черно-белых боевых щитов, окружая весь лагерь.
Сотни воинов оцепили пришельцев. Копья с широкими наконечниками выглядывали из-за щитов – серебристые лезвия блестели на уровне живота. Над каждым щитом покачивался от вечернего ветерка головной убор из страусиных перьев – единственное движение в застывших на месте безмолвных рядах.
Ральфу еще не приходилось видеть столь впечатляющую фигуру, как вышедший вперед воин. В высокой короне из перьев он выглядел великаном. Плечи казались еще шире благодаря пышным связкам белых коровьих хвостов, повязанных на бицепсах – каждый хвост был подарен королем за доблестный поступок, – связки хвостов обхватывали не только руки, но и колени. Годы, точно искусный резчик, избороздили широкое лицо неглубокими морщинами, разбегавшимися от блестящих проницательных глаз, однако грудь покрывали гибкие мышцы человека в самом расцвете сил – и такие же мышцы переливались под кожей подтянутого живота. Из-под юбки, сделанной из пятнистых хвостов циветты, виднелись длинные прямые ноги. Боевые трещотки на лодыжках мягко шелестели от каждого шага.