Смех дракона (сборник) - Генри Олди 23 стр.

Но если ты? – свистит топор.

Но если мы осиротели?

Но если?.. – кончен давний спор

На черном бархате постели.

Но оловянен быстрый конь,

Но неподкупны в чаще ели,

Но не погас святой огонь

На черном бархате постели –

Но хризантемы отцвели,

Но саксофоны онемели,

Но вот он, самый край земли –

На черном бархате постели…

ПРИЗЫВ

Не надо плакать, господа, не надо плакать,

К чему нам лишняя вода – дурная слякоть,

К чему, дружок, точить слезу острее бритвы,

Когда на голубом глазу иные ритмы,

Иной фасон, иной пейзаж, размах особый –

Идет с окраины гроза, запахло сдобой,

Мальчишка гонит колесо крюком железным,

Собака тащится в лесок; десяток лезвий

Вспорол притихший горизонт. Раскаты грома

Напоминают, что резон остаться дома,

Пить чай, читать, глядеть в экран, любить кого-то,

Лежать в постели до утра, страдать зевотой,

Скучать, томиться, знать, что жизнь проходит мимо,

Что цели – просто миражи, что скорби мира

Остры, как летняя звезда, что очень скоро…

Давайте плакать, господа! Восплачем хором!

ДОРОГА

Говорят, мы родом из детства.

Ерунда. Мы родом из действа.

Из носов – накладных и красных,

Из часов, где минутой – праздник.

Говорят, мы родом из детства.

Хорошо бы нам оглядеться.

Ах ты горький, горький чай

Поездной,

Как по лезвию меча –

Летний зной,

Как по вольной по степи –

Мерный стук,

Спи, дитя, не майся, спи –

В снах растут.

Говорят, что мы – человеки,

Что в конце уходим навеки,

Что за той могильной плитою

Сразу ясно, кто чего стоит.

По заслугам, значит, и баста.

И канючат дьяконы басом.

Ах ты горький, горький чай

Поездной,

Ангел трогает печать –

Все за мной,

Конь по вольной по степи –

Быстр и блед…

Спи, дитя, не майся, спи –

Вот билет.

Говорят, мы родом из мамы.

Это да. Ни капли обмана.

Золотая правда начала –

Относила и откричала.

Откричала – как от причала.

А потом все больше молчала.

Ах ты горький, горький чай

Поездной,

Не светла моя печаль –

Мрак ночной,

Ты гори в ночи, звезда,

Впрок гори…

Спи, дитя – не навсегда,

До зари.

УПРЯМЕЦ

Я напоминаю вам, что люди – свиньи,

Но не все.

Что цинику славно под любым небом,

но небу скверно над ним,

и оно мутнеет.

Я говорю вам простые истины,

такие простые,

что вы бренчите ими, как детскими погремушками –

или мелочью в кармане,

что, в сущности, одно и то же –

и раздраженно выбрасываете в окно.

В полете они продолжают бренчать –

о да, в полете,

пока вы всего лишь пьете коньяк.

Я предъявляю гамбургский счет

каждому встречному,

прекрасно зная, что несовершенен.

Вас умиляет мое несовершенство,

оно служит неиссякаемой темой для разговоров,

поводом для милых шуток

и злых розыгрышей.

А я все предъявляю счет,

как официант в ресторане.

Я говорю пьяной, распоясавшейся компании,

что однажды придется заплатить

и даже – хотите или не хотите –

дать приличные чаевые.

Не верите? Хохочете? Блюете на пол?

Ваше дело.

Я приберу – потом, когда вас увезут в кутузку,

где темно и сыро,

и спит грязный бомж,

в отличие от вас хорошо знающий жизнь.

Он точно выяснил, что небо мутно над циником,

что погремушки – это клево,

что люди – свиньи, и он сам – свинья,

но где-то есть ангелы.

Фото одного ангела он хранит в кармане

и плачет украдкой.

Несогласные хоть в чем-то

Несогласных по-любому

Чаще посылают к черту,

Реже посылают к Богу.

Мне их не переиначить,

Не осалить, не ославить…

Не туда послали? Значит,

Не хожу, куда послали.

Не иду в поход за Богом,

Не иду в поход за чертом…

Только что ж за мной, убогим –

Черный с белым, белый с черным?

Смеясь, прощайтесь с прошлым,

Хорошие мои,

Ведь вам, моим хорошим,

Не светит, не стоит,

Не пляшет, в перспективе

Не радужно блестит…

Когда хандра в активе –

Тогда песок в горсти.

МОЛИТВА

Господи, миленький, дай нам немногого,

Так, чтоб хватило чуть-чуть.

Кесарю – слесаря, Гогу – Магогово,

Чудо-рецептов – врачу.

К пиву – рыбешку, подлещика ржавого,

Выпьем, глядишь, и споём.

Мне – не Вийоново, не Окуджавово,

Маленькое, да своё.

Господи, сладкий, тебе ведь без разницы,

Вышней руке не скудеть,

Не перепутай: на улице – праздника,

Длинных волос – бороде.

Всех ублажи: неврастеника – стансами,

Лирика – хищным совьём.

Мне – не Самойлово, не Левитанское,

Маленькое, да своё.

Господи, лапочка, миленький боженька,

Глазом зеленым сморгни:

Книжнику – водочки, месяцу – ножика,

Хаму – случайной ругни,

Сломанной ветке – без боли отмучиться,

Ране – здоровый рубец.

Мне – это знаешь ли, как уж получится,

С памятником или без.

НЕРАВНОЗНАЧЬЕ

Как хочется быть лучше остальных,

Не прилагая к этому усилий!

Нас в этот мир на равных пригласили,

А мы неравнозначием больны.

О, препинанья знак – неравнозначье,

Ты говоришь: я – так, а все – иначе!

Как хочется стоять особнячком,

Снабдив себя особой упаковкой –

И хвост держать без допинга морковкой,

И без виагры хер держать торчком!

Неравнозначье – ты в конце строки

За нас, любимых, держишь кулаки.

Как хочется воздвигнуть пьедестал,

Не утруждая тело воздвиганьем,

Не утруждая душу содроганьем,

А так, чтоб к воскресенью взял и встал.

Неравнозначье – обалденный знак,

Когда его мы видим в сладких снах…

Как хочется с большого бодуна,

Когда в башке гуляют эскадроны,

Себе – икру, а прочим – макароны,

Себе – коньяк, а прочим – ни хрена.

Неравнозначье – прелестью маня,

Ты для меня, ты точно для меня!

Как хочется… Но вдруг чужой абзац

Возьмет да и начнется новым знаком,

И не на постамент тебя, а на кол,

И не в почетный круг тебя, а за,

За шкирку, за красивые глаза –

Давай, дружок, нагнись и полезай…

Научите смешить, научите смеяться,

А пугать и рыдать я умею и сам,

Научите носить оловянные яйца

И звенеть, чтобы гул к небесам.

Научите гаерской нелепой ухмылке,

Нацепите на темя дурацкий колпак,

Разбросайте под ноги огарки, обмылки –

Подскользнусь… Заливайся, толпа!

Финал провален. Был роман –

И нет.

Злодею – мрачная тюрьма,

Герою – свадьбы кутерьма…

Я лучше сунусь, как в карман,

В инет.

Там, в виртуальных шалашах

Иной роман.

Какие страсти тут шуршат,

Какие кролики спешат,

Какие мысли гоношат

В умах!

Шуми, безбрежный Вавилон,

Кипи! вари!

Мы, кто тобою взят в полон,

Вдыхаем твой одеколон,

Жуем твой сладкий поролон –

И до зари

Курлычем преданным хайлом,

Как сизари.

А за окном проходит жизнь,

Прошла совсем,

Вот двадцать пять тебе – держи!

Вот тридцать пять тебе – дрожи!

Вот сорок – сколько? подскажи…

Вот сорок семь.

И белка тощая бежит

В том колесе.

Был ночью весел и красив,

С утра узнал:

Не все акулы – караси,

И хоть проси, хоть не проси,

Хоть взятку Господу неси,

А слит финал.

ОДИССЕЙ

Возвращаешься, зная, что скоро – дом,

Дети, жена, отец.

Мама.

Возвращаешься с некоторым трудом,

Нет, не прямо.

Зато упрямо.

Возвращаешься с орденом на груди,

Сильный, праздничный,

Загорелый,

Возвращаешься, зная, что впереди –

Лук

и стрелы.

Не готовьтесь ни к чему,

Все равно ведь не удастся

Дать Костлявой по мордасам,

Прежде чем уйти во тьму.

Не готовьтесь уходить,

Все равно ведь не случится

Встать оскаленной волчицей

С малышами позади.

Не готовьте гроб-жилье,

Не заначивайте места

На кладбище, как невеста

Копит юбки и белье.

Уходя без подготовки,

Не считая дней и дат,

Спустим жизнь, как солдат –

Спусковой крючок винтовки.

СМЯТЕНИЕ

То ли я, то ли ты, то ли в гайки болты,

Да, я помню, старик, не болты, а винты,

Или даже шурупы,

Но в конце этой всей суеты, маеты,

Тягомотины, скачки: дом, дети, понты –

Мы, как водится, трупы.

То ли ты, то ли я, то ли бочка вранья,

Да, я помню, старик, в этой бочке – коньяк,

Или даже варенье,

Но деревья стоят, херувимы парят,

В чаше выдохся яд; только мы – слышишь, брат? –

Мы закончим паренье.

То ли здесь, то ли там, плохо в гайке болтам,

Да, я помню, старик, всем котам по кустам,

И кто точен – тот прочен,

Но подбита черта, впереди темнота,

Мы лежим и молчим, и уже ничерта

Не хотим и не хочем.

То ли шаг, то ли швах, то ли пень в головах,

То ли шаг, то ли швах, то ли пень в головах,

Да, я помню, старик, нас помянет молва

И парнишка с гитарой,

А пока дерн, трава, и старуха права,

Та, что ходит с косой и бурчит: черта с два,

Не уйдете от старой!

То ли свет, то ли тьма, едет в Гжель Хохлома,

Да, я знаю, старик, так и сходят с ума,

Не добравшись до Гжели –

Но хотя бы сума, или даже тюрьма,

И кричу тебе в самом финале письма:

Неужели, старик?

Неужели?

То ли звезды, то ли ангелы,

То ли перья из души…

Тридесятое евангелье

По-другому напиши,

Мол, не в яслях, а в роддомике,

Не волхвы, а акушер,

И горел на подоконнике

Апельсиновый торшер,

И сопел, пыхтел, причмокивал,

В рот забрав тугой сосок,

Тот, чей мир – пеленка мокрая,

Тот, чей жребий был высок,

Выше неба, выше синего,

Где закат зажег свечу…

Что же дальше, ты спроси меня,

Не отвечу – промолчу.

Ах, не пишется, не пишется,

Не выходит, хоть убей,

Занавеска не колышется,

Не пугает голубей,

И хоть начерно, хоть набело,

А к кресту судьба спешит…

То ли звезды, то ли ангелы,

То ли перья из души.

ПРОРОК

Моя звезда загорается там, где столько звезд, что они – темнота,

Моя тропа начинается там, где ни земли, ни небес – ничерта,

Моя судьба строит всех по местам, как адмирал на мостике флагмана,

Мой взгляд пронизывает до костей, и в костях нет мозга – одна суета.

Моя строка длинна, как бессмертье, легион лошадиных сил в строке,

Мой аист в небе, мой колос в хлебе, моя синица спит в кулаке,

И мой кулак разбивает горы, которые стоят на чужом месте,

А мой удар поднимает мертвых, и те бредут без гробов, налегке.

Внемлите мне, ибо я глаголю, а что глаголю – какая вам разница, да,

Оденьте меня, ведь король голый, и вот вам грудь, а вот вам задница, да,

Воздвигните мне монумент на склоне, чтоб долго падал и красиво разбился,

И отмените время – чушь-понедельник, среда-чушь и чушь-пятница, да.

О братья и сестры, дяди и тети, тещи и тести, и кто еще есть на земле –

Мне выпал жребий считать песчинки, сечь море плетью, быть искрой в золе,

А значит, нечего махать руками, как ветряки в предчувствии бури,

И значит, необходимо строиться и маршировать навеселе.

Кого вы знаете, кто был бы подобен такому, как я, а не такому, как вы?

Кому вы доверите последний волос с вашей лысой, смешной головы?

Кем вы гордитесь, когда он умер, и презираете, пока он меж вами?

Спросите у бури и ветра, спросите у дня и травы.

Если могут понять неправильно,

Значит, точно поймут неправильно,

Стопроцентно поймут неправильно

Прямо в "яблочко" не туда.

Коль не могут понять неправильно,

Все равно ведь поймут неправильно,

И внесут на руках неправедно

В зал суда.

Я кричу: "Почему – неправильно?"

День кричу: "Как же так – неправильно?"

Два кричу: "Что же вы – неправильно?!"

А на третий смеюсь: пускай!

Понимают ведь – пусть неправильно,

Что-то думают – пусть неправильно,

Что-то чувствуют… Да и правильно –

Это как?

ЗИМНЕЕ УТРО

Флейта и фортепиано.

За окном царит зима.

Из небесного кармана

Сыплется седая манна.

Флейта. В этот раз – сама.

Послевкусие мелодий,

Терпкий и густой пассаж.

За окном, как Карл Коллоди,

Бродит ворон по колоде,

Черен ворон, бел пейзаж.

Он в священники не хочет,

Он желает, чтоб роман,

Чтоб с восторгом каждый кочет

Щелкал клювом и пророчил

Славы полны закрома.

Что ты бродишь, черный ворон,

Что пятнаешь белый снег?

Эхо глупых разговоров

Лезет в память наглым вором,

Не забыться и во сне.

Флейта – я, как эта птица,

Фортепьяно – да, и я…

Ни забыться, ни влюбиться,

Горькой водки не напиться.

Не пригубить сладкий яд.

Дышит воздух ностальгией,

Строем клавиши бегут.

Ветви тополя нагие,

Словно корабли аргивян

На троянском берегу.

Скоро, скоро, ах, как скоро

Стихнет флейты робкий звук,

Улетит бродяга-ворон,

Снег растает под забором,

Вскроет жухлую траву,

Ту, что летом зеленела,

Ту, что осенью спала,

Ту, что дождалась, сумела –

В тишине белее мела,

В белоснежных куполах.

То ли поздно, то ли рано,

То ли солнце, то ли тьма…

Привкус дзенского коана.

Флейта и фортепиано.

За окном молчит зима.

СТАРАЯ ПЕСНЯ

Наяву ли, во сне, не в моей стране,

Трезвый или пьяней вина,

Только помню, что дрался спиной к спине,

Это помню – к спине спина.

С маху зубы считал воровской шпане,

Каждый выдох – не рвись, струна!

Мы держались, упрямцы, спина к спине,

И не знали, где чья спина.

Два нелепых бойца на чужой войне,

На арене, на поле, на

Переломе сил, когда мочи нет,

А пощада и не нужна.

Хруст костей – так хрустит наливной ранет,

Взмах руки – так идет волна,

Ни имен, ни лиц – так спиной к спине

Образуют крепость, стена к стене,

И бессмысленны имена.

Я не помню, чем кончился этот бой,

Я не помню, кто – под, кто – над,

Я не помню, с кем дрался – с самим собой?

Я запомнил одно: спина.

Пусть кромешен ад, и спасенья нет,

Пусть не светит ни нам, ни им,

Но как в старой песне,

Спина к спине,

Мы стоим. Мы еще стоим.

ЗА ЧЕРТОЙ

Они уходят, великие,

Они остаются ликами,

На стеклах оконных бликами,

Аккордом, мазками, книгами –

Но телом уже не здесь.

Мы их провожаем, малые,

Становятся дочки мамами,

Рассветы дымят туманами,

Качается медный маятник…

Мы – есть. Да, конечно – есть.

Мы в ночь уплываем с койками,

Мы пьем, если плохо, горькую,

Мы лет проживаем сколько-то,

Мы сумрак считаем днём,

Строкою, мазком, нелепостью

Мы прах воздвигаем крепостью,

Врачуем усталость дерзостью,

Бичуем огонь огнём.

А нам говорят: "Вы – малые,

Ничтожества вы карманные,

И ваши апрели – маями,

А ваш самолет – трамвай!"

Не споря, мы соглашаемся,

На прения не решаемся,

Окраиной жизни шастаем,

Все просим: "Не убивай!"

Все молим судьбу: "Пожалуйста,

Еще на денек нам жар оставь,

Иначе потом не жалуйся,

Когда мы сдадим ключи –

Ведь там, за чертою синею

Мы, слабые, станем сильными,

Безликие, станем именем,

Безмолвные, прозвучим. "

Вот – вам оставаться малыми,

Вот – мучиться вам кошмарами,

Вот – вам становиться магами,

Бессонниц поводырём,

Но блики стекла оконного,

Но топот отряда конного,

Но холод лица знакомого…

Мы это не заберём.

ШЕСТИСТИШИЯ

В берете с пером петушьим,

При шпаге и при плаще,

Его предпочтенья – души,

Не ваши, а вообще.

Налей-ка мне миску щей!

Не жирных, а вообще…

Шаркаю по листьям не спеша,

Ни гроша в кармане, ни гроша,

Ни копейки за моей душою –

Нищая, свободная душа.

Клены и акации пусты,

Мы сегодня с осенью "на ты".

И жалили звездные осы, срываясь с чернильного августа,

И где-то молчала гитара, дыхание набирая,

Проблемы, ответы, вопросы, трава, как пустые слова, густа,

Я видел, я знаю, я старый; я помню изгнанье из рая.

Забьюсь в немоту, как в скворешник –

Последний оставшийся грешник.

Срифмуй вино-говно, напейся в хлам,

Богема ночью, утром стань амёбой,

Завейся спирохетою флеш-моба

И жди опять пришествия бухла.

Ты типа бог, ты типа андегра…

А в зеркале все тот же хрен с бугра.

Мы снимся планете – со всем нашим визгом,

С тоннелем метро, с буровой установкой,

С рекламой, где киска, и миска, и Вискас,

С ухмылкой начальства, гнилой и сановной,

С буклетом святоши, с колготками шмар…

Мы снимся планете, как давний кошмар.

Тонет двор в снегах-снежищах,

Как богач в деньгах-деньжищах,

Оккупирован водой,

За ночь ставшею седой.

Утром гляну из окна –

Седина.

Кому охота

быть Дон Кихотом?

Оставлю мансы,

Подамся в Пансы.

На все умелец

Помимо мельниц.

Для русских я – жид, для украинцев – жид,

И русский – для израильтян.

Родная планета, покрепче держи,

Не то провалюсь ведь к чертям.

Мой паспорт изучит рогач-погранец…

А я-то надеялся – это конец.

Когда я чувствую, что гений

Меня оставил на часок,

Я предаюсь безбрежной лени,

Изобретая колесо.

Да, я не первый с колесом,

И что с того? Я невесом.

Одни говорят: больше экшн!

Другие: глаголом рази!

И будешь, писатель, успешен,

Иначе утонешь в грязи.