Подобное зрелище меня расстроило, даже разозлило.
Я нахмурился, пытаясь силой мысли сделать все таким, каким оно было раньше, восстановить стершиеся линии, убрать трещины, заделать ямки и сколы, вернуть цвет туда, откуда он пропал.
– Не напрягайся, – сказал брат Пон. – Это не поможет.
Я открыл глаза и посмотрел на него изумленно.
– Если помнишь, мы говорили, что тебе нужно в числе прочего ослабить натяжение цепи взаимозависимого происхождения, той самой, что крепче железной приковывает тебя к обыденному существованию.
С этим я вынужден был согласиться.
– Ты преуспел во многих практиках, цепь ослабела, вот почему начал рушиться ее образ, содержащийся в твоей голове.
Это объяснение вызвало у меня острый приступ разочарования – это выходит, что я таращился на бхавачакру часами, пытаясь запомнить каждый штришок, и все для того, чтобы она вот так взяла и рассыпалась, превратилась в ничто?
– Ты можешь, конечно, попытаться мысленно восстановить ее… – брат Пон, как обычно, читал меня как открытую книгу. – Но только чего ты этим добьешься? Для чего?
Я обиженно шмыгнул носом.
Расставаться с колесом судьбы, пусть даже оно существует лишь внутри моей головы, мне не хотелось.
– Ты все так же привязан к результатам своих деяний, – монах осуждающе покачал головой. – Хотя ничего хорошего в этом нет… Смотри, вот один из древних мудрецов потратил много лет на написание труда, отражающего суть его учения. Но вышло так, что рукопись попала в руки его врагов, и те взяли и привязали ее к хвосту бродячей собаки.
Я хмыкнул – ситуация выглядела надуманной.
– Но мудрец сказал: подобно тому как эта собака пробежит по всем улицам, мое учение распространится по всему миру, – и брат Пон посмотрел на меня с таким торжеством, словно речь шла о нем самом.
Меня эта притча, честно говоря, мало тронула, и на привале, перед тем как заняться «движением против потока», я потратил некоторое время на то, чтобы «отреставрировать» бхавачакру.
Но ничего не добился, она упорно не желала становиться такой, как ранее.
Следующий день мы шли, шли и шли и не видели ничего интересного, кроме стаи гиббонов: черные самцы и серые самки наблюдали за нами, рассевшись на ветках огромного дерева, и вид у них был озадаченный.
Я зверски устал, но выспаться не смог, проснулся еще в темноте, дрожа от холода.
Так что когда вновь пустились в путь, я еле тащился, постоянно зевал и буквально засыпал на ходу. Брат Пон топал впереди, до отвращения бодрый, выбирал дорогу, а там, где заросли были гуще, фактически ее пробивал.
Когда монах резко остановился, я едва не налетел на него, затормозил в самый последний момент.
– А ну-ка иди сюда, – это оказалось сказано дрожащим от возбуждения голосом, и сонливость с меня мигом слетела. – Какая удача! Вот уж не думал, что мы найдем такое!
Брат Пон сделал шаг в сторону, и в первый момент я не понял, что за странная груда предметов лежит под деревом. Потом сообразил, что это труп, облаченный в широкие шорты, сандалии и гавайскую рубаху, в достаточной степени сгнивший, чтобы потерять человеческие черты, но сравнительно свежий, не пожранный до конца падальщиками и разложением.
Я нервно сглотнул, ожидая приступа тошноты, но его не последовало.
– Подойди ближе, – пригласил брат Пон. – Рассмотри эту груду плоти внимательно. Скоро ты сам будешь выглядеть так же.
Брат Пон сделал шаг в сторону… Что за странная груда предметов лежит под деревом?
Я поглядел на монаха с укором, но тот оставался серьезным.
– Подойди, – повторил он с нажимом. – Садись и созерцай. Запомни накрепко. Образ того, что делает с мясом время, должен отложиться в твоем сознании, оказаться рядом с теми картинками телесной красоты, что валяются там грудой, загораживают дорогу…
Под аккомпанемент его слов я сделал пару неровных шагов и опустился наземь. Вопросы зажужжали внутри черепа подобно сотне возбужденных пчел: как он тут очутился? отчего погиб? почему был один? и если не один, то куда исчезли спутники и почему бросили тело вот так?
– Не отвлекайся! – голос брата Пона хлестнул точно кнут. – Созерцай!
Тошнота все же появилась, благодаря тому, что я наконец ощутил трупный запах. Справиться с ней я сумел не сразу, но потом отбросил все мысли о том, что именно вижу, и стало легче.
Пусть это будет набор объектов разного цвета и формы, причудливое скопление кривых, а не человек.
– Нет, этим мы займемся в другой раз, – тут брат Пон похлопал меня по плечу. – Сейчас ты должен видеть в этом именно смерть, именно ту судьбу, что ждет всякого. Отождестви себя с ним, почувствуй, что твою плоть жрут черви, что это она выделяет воду и гной под палящим солнцем, что тебя объедают жуки и клюют птицы и мельчайшие существа устраивают пиры на том, чем ты недавно гордился.
Я содрогнулся от отвращения.
Вообразить себя такой вот смердящей колодой гнилого мяса?
– Но ты же смог сделаться деревом? – поинтересовался монах. – Стань трупом! Разницы никакой!
Тошнота понемногу улеглась, отвращение уступило место легкому раздражению. Оно постепенно рассеялось, когда мне удалось сосредоточить все внимание на лежащем под деревом мертвеце. Убрать догадки насчет того, что было с этим человеком ранее, мысли по поводу собственной смерти, оставить лишь настоящий момент, в котором находился лишь я сам и объект созерцания.
А потом сознание мое заколыхалось и поплыло, та граница, что обычно отделяет «я» от «не-я», стала зыбкой.
Уже я лежал на земле, раскинув руки, и полузакрытыми глазами разглядывал сидящего передо мной мужчину: обритая голова, монашеская одежда, загорелое, изнуренное лицо. Мне не было ни больно, ни страшно, хотя внутри своего тела я ощущал шевеление, там кто-то ползал и ворочался.
Я понимал, что распадаюсь, что не имею возможности двигаться, но это меня не беспокоило.
– Отлично, а теперь с этим настроем вернись в себя, – голос брата Пона я услышал как бы двумя парами ушей, и от этого он прозвучал искаженно.
Я сморгнул, пытаясь выполнить инструкции, и на миг словно размазался между двумя точками в пространстве, ощутил себя одновременно и собой, и тем мертвецом, что валялся под деревом.
Потом все стало более-менее как обычно… хотя нет, не совсем…
Внутри себя я даже не слышал, а скорее ощущал невероятную, нежную тишину – беспокойный хор мыслей, желаний и эмоций, сопровождающих нас при жизни, смолк. Тому, кто мертв, нечего хотеть, не о чем думать, и не существует такой вещи, что может его напугать.
– То, что надо, – радостно сказал брат Пон. – Надень это состояние как костюм. Носи, сколько сможешь.
Я поднялся осторожно, словно боялся расплескать воду из стоявшего на голове сосуда. Глянул на монаха и показал туда, где под деревом лежал объект моего созерцания.
– Ты полагаешь, нам стоит его похоронить?
Я кивнул: этот тип, кем бы он ни был, заслуживал того, чтобы его тело предали земле.
– Хорошо, почему нет? – и брат Пон широко улыбнулся.
Задача была не такой простой, ведь копать яму пришлось ветками, а земля оказалась каменистой. Но за все время, что мы работали, я ни разу не испытал сожаления по поводу принятого решения, желания бросить дело на полпути или раздражения насчет того, что приходится вкалывать непонятно ради чего.
Покой мертвеца продолжал владеть мной, и я лишь исполнял принятый на себя долг.
Слабый укол гадливости я испытал, когда мы укладывали труп в яму, но он быстро прошел, да и мало чем напоминал те волны отвращения, замешанные на тошноте, что одолевали меня раньше.
Насыпать сверху земли и воткнуть в холмик палку, отмечающую место упокоения, было уже плевым делом.
– Да возродится он в одном из благих миров, – сказал брат Пон, и мы пустились в дальнейший путь.
Примерно через час он неожиданно разрешил мне говорить, но воспользовался я этим правом не сразу.
– Я теперь понял, зачем нужна медитация с деревом, – проговорил я. – Убрать… снять противопоставление между тем, что я считаю «я», и тем, что я считаю «не-я»… Ведь так? И с мертвецом то же самое.
– Совершенно верно. Ведь все это… – монах обвел рукой лес, землю, небо, – является частью твоего сознания… не само по себе, а то, как ты его воспринимаешь. Поэтому фокус можно на самом деле перенести в любую точку, необязательно оставаться внутри тела. Этой скучной фиксацией мы обязаны работе ума и мощной энергии привычки.
На привал в этот день мы остановились пораньше, чтобы до темноты набрать хвороста для костра.
– Я-то обойдусь без обогрева, – сказал брат Пон насмешливо. – А вот ты вряд ли. Прошлой ночью я даже проснулся от стука твоих зубов. Иди, собирай ветки, и побольше!
Я топал через лес, высматривая сухие сучья, и не забывал хромать и кривиться набок – обязанности изображать убогого дурачка с меня никто не снял, и даже в горных джунглях можно встретить людей. Сумерки потихоньку густели, тени между деревьев уплотнялись, и я шагал по широкому кругу, чтобы не уходить слишком далеко от выбранной для ночлега полянки.
Ударивший прямо в лицо яркий свет заставил меня зажмуриться, я невольно отступил на шаг. Настроение мертвеца еще не покинуло меня до конца, поэтому я не столько испугался, сколько удивился – что это может быть, бесшумно подкравшийся человек с мощным фонарем или инопланетяне из «Секретных материалов» почтили меня визитом?
Открыв глаза, я обнаружил, что в золотистом сиянии между деревьев парит некто, сидящий на огромном цветке.
Лепестки, их я насчитал восемь, переливались радужным сиянием, а устроившийся на них тип мог похвастаться белым как снег телом, одеждой того же цвета и роскошной короной на голове. Он улыбался мне благосклонно, сжимая в изящной руке небольшое деревянное колесо, словно оторванное от древней телеги.
Будду Вайрочану с дхарма-чакрой я в свое время вырезал из дерева и теперь узнал мгновенно.
Выглядел он точно так, как и положено, вплоть до удлиненных мочек ушей…
Неужели это и вправду бодхисаттва, наделяющий светом прозрения и пожирающий чужие омрачения?
Или галлюцинация?
Пока я стоял в оцепенении, соображая, что именно делать, Вайрочана подплыл ближе. Исходящий от него золотистый свет окутал меня как облако, я ощутил тонкий, сладковатый аромат – жасмин, корица, розовое масло, еще что-то незнакомое, тревожащее.
А в следующий момент он исчез, и лес словно погрузился в глубокую тьму.
Забыв о том, что хотел набрать еще веток, я заторопился к брату Пону.
– Что с тобой? – спросил он, увидев меня. – Встретил тигра? Или одного из асуров?
Голосом я пользоваться не мог, поэтому пришлось рисовать палочкой на земле.
Получилось, конечно, убого, но идею монах ухватил.
– А, тебе явился Вайрочана? – произнес он равнодушно. – Что же, бывает. Немедленно забудь об этом.
Я вытаращился на брата Пона как на сумасшедшего: забыть подобное? как?
– Это абсолютно ничего не значит, – пояснил он. – Это лишь признак, симптом. Показатель того, что твое новое тело готово открыть глаза и действовать самостоятельно. Вспомни гору Меру, что мерещилась тебе год назад… Это совершенно то же самое. Никакой пользы, только искушение считать себя крутым и духовно продвинутым.
Разочарование вонзило в меня острые мелкие зубы: как так, ко мне явился один из пяти великих будд и это не значит ничего, не имеет значения, просто какой-то там «симптом»?
Может быть, брат Пон завидует?
Последней мысли я устыдился и поспешно отогнал ее.
Мы развели костер, и я занялся «движением против потока», вспоминая в обратном порядке события дня. И естественно, тут же наткнулся на встречу с Вайрочаной в вечернем лесу, вновь увидел его прекрасное лицо, ощутил прикосновение того света, что излучало тело будды, ноздри мои затрепетали от запаха огромного цветка.
Я мигом забыл, что именно делаю, погрузился в видение с головой.
Вывел меня из сладостного транса голос брата Пона, произнесшего:
– Вот это как раз то, о чем я говорил.
Я поморщился, с неудовольствием думая, что от наставника ничего не скроешь и что порой это может быть очень неудобно.
С осознаванием во сне у меня по-прежнему ничего не выходило, и это несмотря на все усилия. Я просто не мог уловить тот факт, что не бодрствую, не получалось вспомнить себя внутри сновидения, и на все мои вопросы, что с этим делать, брат Пон отвечал: «Ничего, рано или поздно получится».
Этим утром, проснувшись, я ощутил досаду по поводу того, что опять потерпел неудачу. Хорошо еще, что костер мы устроили как надо, и он тлел до сих пор, давая достаточно тепла.
– С пробуждением, – сказал монах, копавшийся в сумке для пожертвований. – Вставай, пора за дела.
Дела наши начались с трапезы, во время которой мы уничтожили остатки снеди, полученной от Большого Босса.
– Дальше пойдем налегке, – заявил брат Пон с видом на редкость довольным. – Пустые сумы, пустое сознание…
«И пустое брюхо» – очень хотелось добавить мне, но возможности такой у меня не было.
– Но прежде чем отправиться в путь, я научу тебя еще одной полезной вещи. Выбирай дерево.
Я посмотрел на монаха с удивлением – что, еще раз?
– Именно так, – он кивнул. – Воображаемое всегда с тобой, но нужно настоящее.
Я выбрал небольшое растение с коротким, толстым стволом, кудрявыми листьями в полметра длиной, сверху ярко-зелеными и глянцевыми, снизу нежно-салатовыми и с мягким на вид пушком.
– Отлично. Созерцай его, как ты умеешь, чтобы запомнить все детали.
На это у меня ушло около часа, и за это время солнце успело выбраться из-за гор и начало припекать.
– А теперь разложи его на части, – велел брат Пон. – Кора отдельно, ветки отдельно. Пусть оно перестанет быть для тебя единым целым, превратится в набор не связанных друг с другом элементов. Ты уже делал подобное, практиковался на собаках и вряд ли забыл, как оно исполняется.
Да уж, такое забудешь…
Прежде чем все получилось, меня пару раз кусали.
Я сосредоточился на новой задаче, и именно в этот момент в моем сознании тысячеваттным прожектором вспыхнул образ Вайрочаны, тот самый, что явился мне вчера…
Я даже вздрогнул, так неожиданно это случилось.
– Ну что, вот и он? – сказал брат Пон насмешливо. – Как, сильно помогает?
Я попытался избавиться от назойливого явления, стереть его, изгнать, но ничего не вышло. Белоснежный Вайрочана, окруженный облаком света и сжимающий колесо учения, продолжил мне улыбаться.
На помощь пришло «это не я, это не мое», и видение начало понемногу блекнуть.
– Понимаешь теперь? – спросил монах. – Это не значит вообще ничего. Симптом. Помеха. Иллюзия.
Я горестно вздохнул.
Через какое-то время я смог разложить дерево на части, воспринимать отдельно бурую кору с вертикальными морщинками, огромные листья, пушок на них, торчащие в разные стороны ветки. Картинка оказалась занятной, но долго наслаждаться ей я не смог, поскольку образ Вайрочаны явился вновь, и концентрация моя растаяла подобно брошенному в горячий чай кусочку сахара.
На этот раз я изгнал назойливого будду с куда меньшим трудом, чем раньше.
Прошел все этапы медитации снова и когда достиг момента разделенного восприятия, брат Пон заговорил вновь:
– Теперь разорви связи между ними. Перестань осознавать, что это фрагменты единой сущности. Пусть каждая будет по отдельности.
И опять мне пришлось отмахиваться от настырного видения, прежде чем я достиг какого-то результата. Что-то сместилось у меня то ли в глазах, то ли в голове, но я потерял осознание того факта, что смотрю на дерево, а воспринял ряд не связанных друг с другом объектов.
Продлилось это всего мгновение, но странное, даже немного пугающее ощущение я запомнил.
– Браво! – воскликнул брат Пон. – Понимаешь, зачем все это было нужно?
Я помотал головой, а затем еще и плечами пожал.
– Мы, люди, привыкли связывать пучки зрительных впечатлений в цельные образы. Это очень полезно с точки зрения выживания – видеть не набор черных и оранжевых полос, а тигра. Но тому, кто хочет заботиться не о выживании, а о свободе, нужно уметь преодолевать эту инерцию восприятия, а если и пользоваться ей, то по собственному выбору, осознанно, а когда надо, то с легкостью отключать.
На этом мои утренние упражнения закончились, и, закидав землей кострище, мы возобновили наш путь через джунгли.
Прошагали с десяток километров, и я, к своему удивлению, почуял запах гари. Вскоре на пути у нас оказался участок аккуратно вырубленного и затем выжженного леса – видно было, что его огородили канавами, чтобы огонь не пошел дальше, а крупные деревья, которые все равно не сгорят, оставили стоять.
– Мы приближаемся к землям мон, – объявил брат Пон торжественно. – Это поле. Точнее, земля, что будет полем. Недаром про мон по всему Лаосу ходит пословица, что они пашут огнем, а сеют копьем…
Лаосу? Мы что, опять пересекли границу?
– Извини, чиновника со штампом под рукой не оказалось, – монах, глаза которого ехидно блестели, развел руками. – До ближайшего около сотни километров, и если хочешь, то можем заглянуть, он с радостью проштемпелюет что-нибудь подходящее… Паспорта у тебя все равно нет.
Но если в предыдущий раз нелегальный переход из одного государства в другое вызвал у меня состояние, близкое к панике, то сейчас я испытал лишь быстро исчезнувшую тревогу.
– Эти ребята официально именуются мео, но сами предпочитают прозвище «повелители гор», – продолжал рассказывать брат Пон, пока мы спускались по будущему полю, что уходило вниз под углом градусов в сорок. – И что интересно, они кочевники.
Эти сведения заставили меня недоверчиво хмыкнуть. Кочевники – это покрытые травой степи, кибитки и верблюды, огромные стада и бескрайний простор.
– Так и есть, – подтвердил монах. – Странствуют с места на место по горам. Бросают старые поля, что перестали родить, создают новые…
Выжженный участок кончился, но за следующей горой мы наткнулись на новый, прилепившийся к еще более крутому склону. И вот тут обнаружились люди, мужчины в широкополых шляпах и женщины в цветастых юбках и головных уборах, похожих на черные кастрюли.