– Так и есть, – подтвердил монах. – Странствуют с места на место по горам. Бросают старые поля, что перестали родить, создают новые…
Выжженный участок кончился, но за следующей горой мы наткнулись на новый, прилепившийся к еще более крутому склону. И вот тут обнаружились люди, мужчины в широкополых шляпах и женщины в цветастых юбках и головных уборах, похожих на черные кастрюли.
Завидев нас, они радостно завопили и двинулись навстречу.
Один из мужчин затрубил в трубу, другой принялся бить в барабан, третий затряс бубном.
Это что, нас тут ждали? Или мео-мон всякого чужака встречают вот так?
Я изумленно поглядел на брата Пона, но тот лишь улыбнулся и покачал головой: он то ли не знал, в чем тут дело, то ли просто не собирался прямо сейчас развеивать мое любопытство.
Когда мы подошли ближе, встречавшие отвесили дружный поклон, а затем старший из мужчин произнес речь.
Монах ответил на нее благосклонным кивком, и среди мон это движение породило взрыв радости. Они заплясали вокруг нас, а из музыкальных инструментов было извлечено то, что могло сойти за мелодию.
Я так же изображал убогого, таращился на горных кочевников с открытым ртом.
Дальше нас повели, указывая дорогу, едва не подхватывая под руки и постоянно кланяясь.
Путь наш закончился у небольшой деревушки, и лишь увидев ее, я понял, что брат Пон не преувеличил – строения ничуть не напоминали капитальные дома луа, более походили на шалаши, какие можно возвести за один день и без сожаления бросить, когда придет время перебираться на новое место.
Посреди селения торчал грубо обтесанный чурбан, изображавший то ли Будду, то ли духа окрестных гор. Перед ним лежали увядшие цветы и плоды, над которыми лениво жужжали толстые пчелы.
Нас с песнями и танцами проводили до самого большого из «шалашей».
– Здесь мы и остановимся, – сказал брат Пон, когда мы зашли внутрь.
Земляной пол, два набитых соломой тюфяка вместо постелей, огороженное камнями место для очага – раньше я бы посчитал такую обстановку убогой, но после двух месяцев странствия в компании неправильного монаха она показалась мне чуть ли не роскошной.
Как же, крыша над головой! А вон и одеяла!
Я не успел как следует обрадоваться, как предметы в поле моего зрения начали дрожать, сделались зыбкими, и вот я уже воспринимаю не их, а потоки крошечных обрывков-впечатлений.
Но через подобное состояние я в этот раз проскочил в одно мгновение и вновь оказался там, где не существовало даже дхарм. Я был чем-то и в то же время ничем, понимал, где я нахожусь и что делаю, и в то же время не обладал умом в обыденном понимании, находился в покое и постоянно изменялся, нечто текло через меня, трансформировалось, превращалось, зарождалось и умирало.
Наверное, так может чувствовать себя поток… не воды, а огня…
Такого, что впереди себя сжигает растения, а позади выращивает новые.
– Садись сюда, – сказал брат Пон, за руку подводя меня к стене.
Я осознал и его слова, и то, что он взял меня за предплечье, затем на миг потерялся и очнулся уже сидящим. Перед собой обнаружил деревянное блюдо, на котором лежала аккуратно порезанная на дольки и очищенная от семян папайя, а рядом – глиняный кувшин без ручки.
– Теперь ты понимаешь, что дхармы – это тоже иллюзия, порождение сознания, – проговорил расположившийся напротив монах. – Исчезает оно, исчезают и дхармы. Хозяева принесли нам поесть, и я думаю, в ближайшее время никто нас не потревожит. Жуй и задавай вопросы, если хочешь.
Земляной пол, набитые соломой тюфяки – раньше я бы посчитал такую обстановку убогой.
Тишина в моей голове сменилась обычным бормотанием мыслей лишь после того, как мы закончили трапезу.
– Что… это… было? – осведомился я, с трудом ворочая языком.
– Технически говоря, это называется «поворотом в основании», – ответил брат Пон. – Момент, когда алая-виджняна, сознание-сокровищница, оказывается направленной сама на себя.
– А до этого?
– До этого оно функционировало через другие семь видов сознания, начиная с ума. Исчерпывало энергию одних событий, порождало другие, проявляло себя мыслями, эмоциями, телесными ощущениями… а вот сейчас оказалось очищено от всей шелухи. Понимаешь теперь, что нет ни личности, ни дхарм, есть лишь некий способ восприятия личностью дхарм?
Я кивнул…
Да, осознание того, что так дело и обстоит, было в этот момент кристально ясным. Похоже, что только оно и являлось тем, что я мог бы назвать «собой», все остальное, начиная с тела и заканчивая мыслями, мне не принадлежало, существовало как нечто внешнее.
Хотя ведь нет ни внешнего, ни внутреннего…
Я ощутил, как ясность, только что бывшая такой всеобъемлющей, начинает таять, словно попавшее в лапы урагана облако.
– Сознание-сокровищница похоже на мозг человека, что видит сны, и объекты во снах принимает за реально существующие, и материал для следующих сновидений черпает из предыдущих… Ты же заставил этот мозг встрепенуться, на миг проснуться. Осознать, что он есть на самом деле.
– А он есть? – требовательно спросил я. – Алая-виджняна – реальна?
Брат Пон глянул на меня задумчиво, огладил подбородок.
– Относительно реальна, – сказал он. – Но с абсолютной точки зрения – иллюзия. Просветление-бодхи в конечном итоге состоит в том, что деятельность сознания-сокровищницы останавливается, что она оказывается как бы в замороженном состоянии. Но не исчезает окончательно, ведь только с ее помощью может просветленный явиться в этот мир снова, обзавестись умом и телом.
Он говорил еще что-то, но я уже не слушал, поскольку под ногами у меня разверзлась бездна. Я ощутил, что стою над краем обрыва, а внизу нет ничего, даже дна, о которое можно удариться.
Брат Пон мгновенно осознал, что со мной творится, и прервал объяснения.
– Похоже на то, что я переборщил, – сказал он мягко.
– А что за алая-виджняной? Что за ней? – спросил я, цепляясь за последнюю надежду получить четкий и ясный ответ, найти хоть что-то, на что можно опереться.
– Нирвана, истинная реальность.
– Но какова она?
– Ты же знаешь, что я не отвечу, – тут монах развел руками. – Никто не ответит. Любые попытки описать нирвану приведут к тому, что мы будем описывать наши мысли о нирване… Вместо луны будем говорить о том пальце, что указывает на луну. Хочешь?
Я помотал головой.
Честно говоря, в этот момент я сам не знал, чего именно хочу, ощущал лишь отчаяние и тотальную неуверенность в себе, в самом факте собственного существования. Тоскливое желание обрести опору, вернуть приятную картину стабильной реальности мешалось с четким пониманием того, что это невозможно, что опоры прежнего бытия разрушены бесповоротно.
– Помнишь, с чего началось твое обучение? – спросил брат Пон.
Конечно, я помнил – ват Тхам Пу, я сам, ощущающий себя неловко с обритой головой и в одежде послушника, тащусь по жаре через джунгли, а потом орудую лопатой, окапывая небольшое дерево.
– Ты лишился тех корней, что держали тебя, – тут в голосе монаха проскользнула печаль, или мне это только почудилось? – Теперь обратного пути для тебя не существует.
– А раньше он был? – проворчал я.
– Конечно, – брат Пон заулыбался и понизил голос до заговорщицкого шепота. – Только не забывай, что все пусто и бессущностно и на самом деле не имеет значения. Особенно твои собственные мысли и ощущения.
Я криво улыбнулся, но настроение мое не улучшилось.
Накатила усталость, накопившаяся за те дни, когда мы шли и шли, продираясь через чащобу, карабкаясь по горам. Я лег, не обращая внимания на то, что солома из тюфяка нещадно колется, а одеяло из грубой шерсти слишком короткое и не в силах закрыть меня даже до груди.
Ведь брат Пон прав – все это тоже не имеет значения.
Я сам не заметил, как уснул.
Проснулся от боли в ногах и в первый момент не смог понять, где нахожусь и что происходит: в жилище нашем царили сумерки, то ли вечерние, то ли утренние, я был один, от брата Пона осталась лишь сумка для подношений.
Сев, я попытался разобраться, что происходит с моими конечностями.
Лодыжки и ступни горели так, словно я держал их над огнем, но выглядели при этом нормально. И боль ползла вверх, перемещалась к коленям, нещадно хрустевшим при каждом движении.
И еще, судя по ломоте во всем теле и ознобу, меня мучила высокая температура.
Снова лихорадка?
Или еще какая заразная дрянь, которую в тропическом лесу подцепить проще чем высморкаться?
И монах пропал, ровно в тот момент, когда он нужен больше всего…
Я рухнул обратно на тюфяк, обливаясь потом, стараясь укрыться куцым одеяльцем. Подумал о том, что могу застонать – ведь такой звук в состоянии произвести даже немой! Только воплотить этот план в жизнь я не успел…
Ощущение возникло такое, что из меня рывком, без боли выдернули позвоночник. Последовало мгновенное головокружение, и конфигурация того, что я считал своим существом, резко изменилась.
Ощущение возникло такое, что из меня рывком, без боли выдернули позвоночник. Последовало мгновенное головокружение, и конфигурация того, что я считал своим существом, резко изменилась.
Теперь я напоминал скорее осьминога, нечто вроде центрального узла осознания, от которого отходили несколько щупалец. С помощью одного я мог видеть, а точнее осознавать зрительные впечатления, другое анализировало запахи, третье аккумулировало тактильные ощущения, от зуда на макушке до судороги, что вцепилась в правую икру, четвертое занималось звуками, пятое закручивалось внутрь себя, в мысли, а шестое было горечью во рту.
Испугаться или удивиться я не успел.
Таким же рывком вернулся в обычное состояние, и оно мне очень не понравилось. Боль добралась до бедер и жевала их с настойчивостью голодного медведя, отдельные ее усики трогали пах и ягодицы.
Я почти видел ее как живое существо, обвивающее меня, неспешно переваривающее…
Последовал новый провал, на этот раз я совсем потерял сознание.
Вернул его тут же, если судить по тому, что в помещении не стало ни темнее, ни светлее. Зато рядом со мной объявился брат Пон, озабоченный, необычайно серьезный, даже торжественный.
– Спокойно, – сказал он, увидев, что я открыл глаза. – Ты не заболел. Все хорошо.
Не заболел? Что же за ерунда тогда со мной происходит?
Я открыл рот, собираясь высказать все, что думаю по этому поводу, но монах приложил палец к моим губам. Это меня настолько ошеломило, что я снова провалился в состояние «осьминога» и разобрал на этот раз, что мое «тело» состоит из двух частей, к одной крепятся «щупальца», а другая как бы висит на первой и управляет всем остальным.
В этой конфигурации я тоже чувствовал терзавшую меня боль, и даже несколько острее, но в то же время она не являлась доминантой, я смотрел на нее со стороны, она ничем не отличалась от бурой антаравасаки брата Пона или от доносившихся с улицы оживленных голосов.
Элемент реальности, мгновенная вспышка восприятия, тут же исчезающая, чтобы смениться другой.
– Скоро будет легче, – сказал монах, когда я вновь стал самим собой.
В самом деле, дрожь колотила меня не так сильно, и хотя боль сжимала тело до горла, ноги уже отпустило, я мог сгибать их в коленях и шевелить ступнями, не испытывая дискомфорта.
Когда в голову одновременно словно вонзили не один десяток раскаленных гвоздей, я поморщился, но и только.
– Скоро будет легче, – повторил брат Пон. – Сегодня родилось твое новое тело.
Я поднял так хорошо знакомую руку и оглядел ее, пытаясь найти хоть какие-то признаки изменений. Но все осталось по-старому, не исчез даже шрам от ножа, полученный на рыбалке лет двадцать назад.
Наблюдавший за мной монах рассмеялся.
– Оно точно такое же, как старое, только новое, – сказал он. – Но не сомневайся. Обязательно почувствуешь разницу, пусть и не сразу, и не такую, какой ты, может быть, ожидал. В Супермена ты не превратился и паутину из рук пускать не научился, но это же не главное, верно?
В этот момент последний гвоздь вылетел у меня из головы, и я ощутил изумительную легкость во всем теле, показалось, что еще мгновение, и я взлечу над полом. Я сел, не очень понимая, что собираюсь делать дальше.
– Не спеши, – брат Пон положил мне на плечо руку, и она показалась неимоверно тяжелой. – Посиди немного, отдышись, успокойся, а затем мы отправимся на праздник в нашу с тобой честь.
Праздник? В нашу честь?
– Ну да, я же не рассказал тебе! – монах хлопнул себя ладонью по лбу. – Обитателям этой деревни явился, как они говорят, Сияющий Будда и предсказал, что к ним с запада придут двое монахов, принесут удачу, процветание и отличный урожай.
Сияющий Будда? Неужели тот же самый Вайрочана?
Но как такое возможно?
Вид у меня в этот момент был, должно быть, очень забавный, поскольку брат Пон засмеялся.
– Я же не раз говорил тебе, что в этом мире найдется место для всего? – поинтересовался он, немного успокоившись.
Тут цветастая занавеска, служившая в нашем обиталище дверью, колыхнулась, и внутрь заглянул морщинистый смуглый дядька, захлопал глазами и сделал призывный жест.
Брат Пон кивнул, показывая, что вот-вот, уже идем, дядька кивнул и исчез.
Монах встал, я поднялся тоже, с недоверием прислушиваясь к тому, как легко и свободно работает мое тело – никакой боли в суставах, напряжения в связках или скованности в мускулах.
Ну что же, праздник так праздник.
Вечеринка эта не сильно отличалась от той, на которой мы присутствовали в селении луа. Народ не кормили до отвала мясом «повесившегося» буйвола, но зато рядом со мной не сидел ехидный, насмешливый колдун, и второе меня радовало больше, чем печалило первое.
В наше жилище я вернулся сытым, с головой, что гудела от того, что местные считали музыкой.
Удивительно, но даже в таком состоянии я не забыл, что должен выполнить «движение против потока», а закончив с ним и улегшись, напомнил себе об осознавании, которое необходимо поймать во сне.
Само напоминание мне ничем не помогло, но утром я не сильно расстроился.
– Пора идти дальше, – сказал брат Пон, когда мы поднялись и привели себя в порядок.
Я кивнул, взял посох, сумку для пожертвований и натянул маску убогого придурка. Следом за монахом шагнул через порог и обнаружил, что наше жилище окружает толпа мео-мон: женщины, за спинами которых привязаны дети, еле держащиеся на ногах старики, ясноглазые подростки, мужчины.
Они стояли тесным полукругом, не оставив прохода.
Завидев нас, обитатели селения дружно повалились на колени и начали причитать. Одна из старух протянула руку и несмело взялась за край одежды брата Пона, другая схватила за антаравасаку меня.
Это что, нас не хотят выпускать?
Неужели «Сияющий Будда» велел им держать гостей в плену?
Я ощутил, как внутри проклюнулась почка раздражения, выросла с необычайной скоростью, и через миг я уже сжимал кулаки, с удивлением наблюдая за собственным желанием проложить дорогу силой.
Монах сказал нечто, судя по тону, осуждающее и покачал головой.
«Повелители гор» откликнулись дружным воплем, и заговорил старик, тот самый, что встречал нас вчера, – медленно, запинаясь, с плачущими, просительными интонациями, неловко размахивая руками.
Брат Пон выслушал его речь с каменным лицом, потом развернулся и пошел обратно.
– Они не хотят нас выпускать, – сказал он, когда мы очутились в нашем жилище. – Последние два года мон оставались без урожая, и удача, которую мы принесли, нужна им как никогда… Мне предложили стать местным жрецом в обмен на долю риса, денег и самую красивую девушку селения.
Я раздраженно хмыкнул.
Похоже, местные не в курсе, что буддийские монахи соблюдают обет безбрачия.
– Если хочешь, то и тебе отыщем барышню пошустрее и останемся в этих горах, – продолжил брат Пон, задумчиво глядя в потолок и картинно поглаживая выбритую макушку. – Спокойная жизнь, уважение, а потом и детишки пойдут, один за другим… Красота! Не хочешь?
Мне предложили стать жрецом в обмен на долю риса, денег и самую красивую девушку селения.
Я к концу его издевательской речи кипел от возмущения и сам изумлялся этому: неужели все упражнения и медитации, через которые я прошел, были зря, и я не в состоянии контролировать даже собственные эмоции?
– Хотя нет, не останемся, – тут брат Пон с сожалением вздохнул. – Не выйдет. Наверняка у тебя есть дела, да?
И он поглядел на меня вопросительно.
Я отчаянно закивал.
– Ладно, не бойся, шучу, – сказал монах уже серьезно. – Сегодня ночью уйдем. Немножко удачи мон оставим, чтобы не расстраивались, и отправимся дальше.
Облегчение накрыло меня с такой силой, что я даже вспотел.
– А по поводу того, как тебя штормит, – не переживай, – брат Пон, как обычно, видел, что со мной творится. – Ты утерял привычные точки опоры, лишился стен, державших конструкцию твоего сознания, и поэтому эмоции некоторое время будут кидать тебя, как буря лодку. Главное – не пытайся их давить, гнать, просто наблюдай, созерцай.
Этот совет я вспомнил за день не раз и не два, поскольку раздражение и даже злость посещали меня регулярно, накатывая словно настоящие волны, колючие и обжигающие.
Брат Пон разбудил меня, тронув за плечо, и я заморгал, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь во тьме.
– Время, – прошептал монах.
Я проспал всего пару часов и поэтому ощущал себя одеревеневшим, недавняя легкость исчезла без следа. Двигался с трудом, как очнувшийся после зимней спячки медведь, а веки тянуло вниз с неимоверной силой.
– Нас караулят снаружи, – сказал брат Пон, когда я все же сумел подняться. – Поэтому уйти просто так не выйдет.
У меня мелькнула дикая мысль, что мы станем прорываться с боем.
– В качестве удачи мы оставим им вот это, – монах показал мне две вырезанные из дерева фигурки, над которыми он корпел большую часть дня: сидящие в позе лотоса лысые человечки, один напоминает моего наставника, другой – меня.