— Здравствуйте, — разулыбался он, — это я бабе сказал, что вы проснулись.
— Внук мой, — кивнула на белобрысого Августа, тот поднялся и заявил:
— Иван Семеныч Бородин.
— Очень приятно, — ответила несколько озадаченная Женька, а я нахмурилась.
— А я знаю, как вас зовут, баба сказала, — радостно сообщил подросток.
Я задумалась: что-то в ребенке было не так, то есть все вроде бы нормально, руки-ноги на месте и голова, но как раз с головой что-то не в порядке, в смысле выражения лица, да и радовался он чересчур бурно для своего возраста, если учесть, что особого повода для радости не было.
Белобрысый опустился на лавку и весело гукнул, а мы с Женькой насторожились.
— Ваня, поди-ка к Татарину сбегай, чемодан гостей принеси, он возле его бани должен находиться. — Мальчишка убежал, а хозяйка, накрывая на стол, сообщила:
— Внук у меня не в себе малость, папаша хронический алкоголик, да и мать, если честно, не намного лучше. А он парень добрый, опять же жалко, вот и взяла его к себе. Что ему в городе делать, одни тычки да насмешки, а здесь на свежем воздухе и не обидят.
Мы с Женькой кивнули, и я перевела взгляд на самогонный аппарат, он все еще функционировал, банка заметно наполнилась.
— Давайте за стол. — Под моим напряженным взглядом тетка Августа взяла банку и принялась разливать жидкость в стопки.
— Давайте, — вдумчиво сказал Василий. — За то, чтоб еще раз встретить солнце.
Мы выпили, но я твердо пообещала себе, что это в последний раз, и покосилась на Женьку. Покосилась, честно сказать, со злостью. Ночные страхи теперь казались мне несусветной глупостью, и стало ясно, что приехали мы сюда напрасно, батюшка прав: все здешние беды от самогонных аппаратов.
Только мы приступили к трапезе, как дверь хлопнула, я повернулась и от неожиданности вздрогнула. В кухне в сопровождении Ивана Бородина появился вчерашний банник. Это был мужичок неопределенного возраста, в шапке-ушанке, с рыжими патлами и небритый. Он весело скалился, демонстрируя два оставшихся у него зуба, крупных, желтых и в самом деле здорово похожих на клыки. Однако, несмотря на это, мужик устрашительно не выглядел, а даже наоборот, комично, и теперь я терялась в догадках, с какой такой стати мы вчера так перепугались.
С заметным трудом дядька внес наш чемодан и пристроил его в трех шагах от порога.
— Здравствуйте, — радостно приветствовал он нас, косясь на стол, украшением которого являлась пол-литровая банка с самогоном.
— Здравствуйте, — недружно ответили мы.
— Садись, — кивнула гостю Августа. — Рассказывай, как вчера моих девок напугал.
Вова Татарин выпил, закусил, весело ухмыляясь, после чего принялся рассказывать:
— Я вчера поздно вернулся, Зинка за керосином посылала. Я на мотоцикл — и вперед, выполнять задание, заехал к куму, выпили малость, вот я и припозднился, забыл, что Зинке обещал воды натаскать для полива. Она разгневалась, а я, чтоб ей глаза не мозолить и в грех не вводить, ушел в баню.
Вдруг слышу шаги, идет кто-то, а так как с некоторых пор в деревне у нас подозрительные дела творятся, решил взглянуть. Выхожу. Мать честная, никак русалки. Увидели меня и в разные стороны — прысь. Я сначала заволновался, потому что по ночам добрые люди не ходят, а у нас нечисть шалит. Думаю, не иначе видение мне было, и думал так до тех самых пор, пока чемодан не увидел.
Тут ясно стало, кого-то на ночь глядя из города принесло. Взял я чемодан, в бане спрятал, чтоб вещи не пропали, а сам домой пошел. Не успел раздеться, слышу стук в окно… Думаю, девки, наверное, так и есть, а они врассыпную, сказать ничего не успел. — Вова хихикнул. Августа нахмурилась, Василий молчал, а я чувствовала себя дура дурой. Женька, должно быть, ощущала себя не лучше, на лице подруги отчетливо читалось недовольство. — Вещи в целости и сохранности, — сообщил Вова и подмигнул нам. Мы поблагодарили его, а Василий снова стал разливать, начав с нас, но Женька этому воспрепятствовала, убрав наши стопки.
— Извините, — сказала она сурово, — мы на работе. Нам надлежит разобраться, что у вас тут происходит.
— Да уж, разберитесь ради Христа, — закивала Августа, — никакого житья не стало.
Женька взглянула на Вову Татарина и решила, как видно, учинить ему допрос.
— Августа Поликарповна говорит, вы всю округу хорошо знаете?
— Знаю, — порадовал он.
— и болота?
— И болота.
— И на острове были?
— На острове давно не был. Хоть Иван Иваныч и уговаривает, но не пойду.
— Почему? — насторожилась Женька.
— Там Кукуй поселился, — совершенно серьезно ответил Вова.
От такого ответа мы малость оторопели, я продолжала пребывать в недоумении, а Женька быстро очухалась и спросила:
— Какой Кукуй?
— Обыкновенный. Он не хочет, чтоб люди на остров шли. Кто идет, того в трясину заманивает. Оттого и гибнут. Небось слыхали, сколько у нас народу пропало? А все оттого, что на остров шли, а я предупреждал: нельзя.
— Этот Кукуй, он кто вообще такой? — подозревая подвох, продолжала расспрашивать Женька. — То есть к какой религии он относится?
Вова задумался, но ненадолго.
— Кукуй, он и есть Кукуй, а к чему относится, я вам не скажу, сам не знаю. Он очень древний, раньше Христа и Магомета, и вообще был здесь раньше, чем сюда люди пришли. Так Иван Иваныч говорил. Он где-то в книжках читал. А тесть, когда жив был, имел свои приметы, — глянет утречком в сторону болота и скажет: «Сегодня туда нельзя, Кукуй не хочет», а в другой день можно. Меня тоже кое-чему научил. И я вам скажу: на болото никак нельзя. Кукуй не хочет. Слышь, Августа, вчера возвращаюсь на мотоцикле, стемнело, гляжу, а на острове огонь, махонький, но я углядел, и что ты думаешь, как пошло меня водить, три раза к Марьиной горе возвращался.
— Ничего удивительного, — пожала плечами тетка Августа.
— Да уж. — Все дружно вздохнули, но я рассказом Вовы не прониклась, и никакой Кукуй на меня ни малейшего впечатления не произвел. Может быть, потому, что за окном уже вовсю жарило солнце и всякой нелепице там не было места.
— Спасибо за завтрак, — сказала Женька, поднимаясь, и я встала вслед за ней. — Пойдем по деревне пройдемся, поговорим с жителями.
— Пройдитесь, — кивнула Августа, — только к Верке не ходите, она через дом живет по нашей стороне, уж до чего язык у бабы поганый… не передать.
— Поблагодарив за напутствие, мы покинули дом, правда, перед этим затащили чемодан в сенник, переоделись и привели себя в порядок.
Иван Бородин, поджидавший нас на крыльце, увязался с нами. Не успели мы сделать и десяти шагов, как заметили группу женщин, они сидели на скамейке возле соседнего дома и что-то горячо обсуждали. Мы приблизились, разговоры разом стихли, все четверо выжидающе смотрели на нас, мы поздоровались, нам вразнобой ответили, и женщина лет шестидесяти в белом платочке, спросила:
— Это вы из газеты?
— Мы, — покаялась Женька.
— Насчет электричества?
— И насчет электричества тоже. Как у вас вообще дела в деревне?
Женщины сдвинулись на широкой лавке, давая нам место, и та, что в белом платочке, заговорила:
— Без света сидим. Симаковы, два брата, провода срезали, четыре пролета. Это ж в какие деньжищи нам встанет свет провести, страх подумать. А Симаковым хоть бы что, ничего не докажешь, хоть и точно знаем, что они.
— Зачем они провода срезали? — встряла я и удостоилась изумленных взглядов.
— Как зачем? Оба пьяницы, нигде не работают. А нам теперь что делать?
Участковый говорит, свет нам провести обязаны, только я в это не верю. У местного начальства денег нет, вот и выйдет сказка про белого бычка. Вы уж в газете напишите про нашу беду, может, тогда обратят внимание.
— Обязательно напишем, — кивнула Женька. — А вот Августа Поликарповна утверждает, что в вашей деревне, кроме отсутствия электричества, происходит много чего нехорошего.
— Это про нечисть, что ли? — хмыкнула женщина в платке. — Гутька с утра опохмеляться начинает, а как у Васьки жена померла и он к Гутьке, считай, перебрался, так они вовсе не просыхают, вот и гоняют чертей. А еще Иван Иваныч сказки рассказывает. В том году внучке моей таких страстей наплел, она из дома выйти боялась. А ведь взрослый человек. Нехорошо это…
— А кроме рассказов, ничего не беспокоит? — нахмурилась Женька.
— Как же, вон у Валентины ложки украли. Кто-то в дом влез, пока она в огороде была, и ложки утащил.
— Ложки? — не поняла я.
— Ага, — кивнула женщина в синем рабочем халате. — Серебряные, от мамы достались. Надо было их Симке отдать, дочери. А я не сообразила, теперь вот нет ложек. Две штуки, маленькие такие, красивые, и Иван Иваныч говорил, чистое серебро… этот… антиквар… Больших денег стоили.
— Кого-нибудь из местных подозреваете? Или в деревне чужие были?
— Кого ж подозревать, кто в окошко полезет? — вздохнула Валентина. — На детей подумать, так в деревне один ребятенок, вон Ванька, а на что ему ложки?
— Кого ж подозревать, кто в окошко полезет? — вздохнула Валентина. — На детей подумать, так в деревне один ребятенок, вон Ванька, а на что ему ложки?
Сказала участковому, он только рукой махнул, говорит, ищи лучше. Может, и впрямь куда сама засунула да и забыла.
Рассказ о ложках на Женьку никакого впечатления не произвел, и она вновь подступила с расспросами.
— А люди на болотах действительно пропадают?
— Это точно, — кивнули все четверо. — На болотах нечисто. Как не пойдешь за ягодой, так непременно водить начинает. И водит, и водит, я один раз уж решила, все, сгину в болотине, не знаю, как и выбралась.
— Водит, — согласились остальные женщины, — а раньше дети по вешкам ходили, и ничего. Редко-редко кто пожалуется, а теперь и мы не ходим, боимся.
За деревней ягод наберешь, а чтоб на остров — ни-ни.
— А кто водит? — нахмурилась я.
Женщины пожали плечами.
— Как ни назови… у нас говорят Кукуй… — Я невольно поморщилась, ну вот, пожалуйста, опять Кукуй этот глупый. — Как люди пропадать стали, мы и вовсе туда ни ногой. Участковый пошел проверить, да только чудом не погиб.
Обратились к батюшке, в том году крестным ходом вокруг деревни ходили, не помогло. Отец Сергей говорит, это вам наказание за то, что часовню ограбили, за чудотворную икону и кружку. Наверное, так и есть.
— Деньги из кружки Вова Татарин взял, — вздохнула одна из женщин, — ему на чекушку не хватало.
— Это он сказал? — заинтересовалась Женька.
— А что ему говорить, он в тот день с перепоя маялся, у Зинки выпить просил, а она ни в какую и бабам наливать ему не велела. А кто ж с его Зинкой свяжется, вот и не наливали. Вовка исчез, а к вечеру Люська пошла в часовню свечку задуть, боимся, не сгорела бы часовня, на ночь запираем и огонь гасим, а кружки нет. Там было-то двенадцать рублей. Татарин и спер. Он один у нас басурман, опять же здорово мучился. Но икону Вова не брал, зачем ему икона? И пропала она вечером, а он вечером у кума был и вернулся только к утру. Икона чудотворная, от дедов-прадедов, а как пропала, так не стало порядка. С болота вой идет, люди огни видели…
— И на старой мельнице ночами светится, — кивнула Валентина. — Своими глазами видела, малюсенький огонек, и вроде кто шепчет что-то.
— А где эта мельница? — насторожилась Женька.
— За деревней, прямо на реке, километра полтора отсюда. Посмотреть хотите?
— Надо бы взглянуть, — пожала Женька плечами. Мы еще немного поговорили… Тут к одной из сидевших женщин подошла собачонка, пятнистая дворняжка, ткнулась носом в ее руку, устраиваясь рядом, а я спросила:
— У кого в деревне большая собака? Серая или черная. Лохматая, вроде кавказца.
Женщины в недоумении переглянулись.
— У наших одни дворняжки, больших собак никто не держит.
— Как же так, — не поверила я, — мы ночью видели…
— Может, прибежала откуда? — пожали плечами женщины. — Хотя вряд ли…
— Зимой Зинкину собаку задрали, — напомнила Валентина, — говорили, волк.
— Для волка слишком крупный, — вслух подумала я, хотя, если честно, имела весьма смутное представление о волках. Тут я обратила внимание, что Иван Бородин, до того момента устроившийся в сторонке прямо на земле, жующий какую-то травинку и не обращавший внимания на наш разговор, вдруг насторожился.
Уставился на меня, приоткрыв рот, вроде бы даже испуганно.
— Это не собака, — заявил он, — оборотень. Он с болота ходит, кувырк через голову — и поминай как звали. Я его чуть не выследил, но он бегает быстро. А на болото идти за ним страшно, надо здесь ловить.
Мы некоторое время молчали, переваривая информацию, затем Валентина сказала, махнув рукой и обращаясь к Ивану:
— Да будет тебе…
А у меня возникла настоятельная потребность прогуляться. Мы с Женькой направились по деревенской улице, и Иван с нами.
Никого из жителей мы больше не встретили, поднялись на пригорок и оказались возле небольшой часовни. Сообразив, куда мы идем, наш сопровождающий исчез, не говоря ни слова.
Часовня была деревянной, увенчана луковицей, выкрашенной в голубой цвет. Двустворчатая дверь заперта на задвижку. Оглядевшись и никого не обнаружив поблизости, мы открыли дверь и заглянули в часовню. Если честно, в ней не было ничего интересного: ниша, должно быть, предназначенная для иконы, ныне пустовала, лампадка, большой подсвечник, две стеклянные вазы, на полу половичок в пеструю полоску. Без иконы часовня выглядела сиротливо. Мы дружно вздохнули, заперли дверь и устроились в трех шагах на зеленой травке.
— Что скажешь? — спросила Женька.
— Икону свистнул кто-то из приезжих. Свои вряд ли бы рискнули, секреты здесь не держатся, а за чудотворную икону могут и по шапке дать.
— Ага, — вяло согласилась подружка. — А в остальном?
— Что ты имеешь в виду? — удивилась я.
— Разгул нечистой силы, естественно, — сказала она, даже не улыбнувшись.
— С нашей хозяйкой все ясно, — ответила я. — Батюшка прав, подрыв экономики, то бишь госмонополии на водку, свое дело сделал: Августа Поликарповна предалась фантазиям. Вова Татарин тоже всегда пьян, как и Василий.
— Но прочие бабки на запойных не похожи, — задумчиво произнесла Женька, оглядываясь.
— Ну и что? Люди живут без электричества, места глухие… только не говори, что ты веришь во всю эту чепуху… Кукуй по болоту водит… надо же придумать такое. Могли бы назвать его как-то поприличнее.
— Да, имя у чертовщины не впечатляет, фольклор здесь еще в цене, это ясно. Давай прикинем, что мы имеем. Есть деревня, довольно интересно расположенная, есть болото, на котором остров, с некоторых пор труднодоступный.
На болоте и в старой мельнице видят огни, а началось все это примерно в одно время с исчезновением чудотворной иконы.
— Это за уши притянуто, — возмутилась я. — Не можешь же ты всерьез решить, что здесь замешано нечто потустороннее. Я понимаю твое желание наскрести материала хоть на крошечную заметку, но Кукуй — это неприлично. Из-за него не стоило тащиться за полторы сотни километров. Напиши о бедственном положении сельчан, оставшихся без света. В конце концов, попытайся добиться, чтоб эти братья Симаковы понесли заслуженную кару… Слушай, я так и не поняла, зачем им понадобилось провода срезать?
— Ты, Анфиса, совершенно темная, — вздохнула подружка. — Провода — это цветмет, денег стоит. Сдали во вторсырье…
— Но ведь люди, которые у них вторсырье принимали, должны были видеть, что берут…
— Анфиса, не тревожь меня, — взмолилась Женька. — Ты словно первый день на свете живешь. Конечно, видели и наверняка знали или догадывались, что цветмет свистнули. Ну и что? Им на это начихать.
— Вот об этом и напиши, — возмутилась я.
— Об этом никому не интересно, это и так все знают, — вздохнула Женька.
— Давай вернемся к нашим баранам, то есть к Кукую. Ты веришь, что в Липатове что-то происходит?
— Я тебе уже сказала, твой дурацкий Кукуй никуда не годится. Даже для детских сказок.
— А собака? — покусав губу, спросила Женька.
— Какая собака?
— Про которую ты сама спрашивала.
— Ты же слышала, собака могла прибежать из другой деревни.
— Через болото?
— Может, здесь еще дороги есть, мы же не спрашивали. Точно есть, раз Вова Татарин к куму на мотоцикле ездил, выходит, и собачка вполне могла…
Женя, надо искать лодку и возвращаться. Желательно до темноты.
— Значит, ты считаешь, ничего здесь нет?
— В смысле чертовщины? Конечно. И ты так считаешь, просто злишь меня и валяешь дурака.
— Конечно, Кукуй — ужасная глупость, — . вздохнула подружка, — но что-то во всем этом есть. Я пока сформулировать не могу. Люди не просто так исчезли…
— Женя, здесь болота…
— Слышала, бабка сказала: на болоте вешки, дети запросто бегали, а теперь Вова Татарин плутает.
— Вова Татарин, с его привычкой пить с утра, может плутать меж двух сосен.
— Конечно, я и сама так думаю, — не стала спорить Женька, что в общем-то было странно. — Однако чувствую: что-то в этой деревне происходит.
Нормальные люди, пусть и любители выпить, по ночам с кольями сидят.
— Они сами себя пугают.
— Ага. А еще этот Иван Иванович. Не мешало бы с ним познакомиться.
Историк и фольклорист. Не оттуда ли уши растут.
— Хорошо, — пожала я плечами. — Давай познакомимся с этим типом. Хотя лично я поговорила бы с участковым.
— К участковому тоже заглянем. Мне кажется, что стоит задержаться здесь на пару деньков.
Предложение не показалось мне особенно заманчивым. Я понятия не имела, что мы будем здесь делать столько времени, но у подружки было такое выражение лица, что возражать я не стала.
Что-то Женьку беспокоило. Если честно, и меня тоже. Я немного покопалась в себе и пришла к выводу: мучает меня ночная собака. Хотя с какой стати? Но мучает. Не она, конечно, а то, что Женька права: взяться ей в общем-то неоткуда, карту я изучила тщательно, выходило, либо живность шла через болота, что, с моей точки зрения, маловероятно, либо сделала гигантский крюк.