Откровенно говоря, ему не хотелось ни плавать, ни возвращаться в дом. Он поднялся на террасу с видом на море. Только там ему было спокойно. Балдахины создавали ощущение защищенности. Правда, место, которое он считал своим тайным убежищем, уже было занято – там сидел Давид. Уходить было невежливо, и Владимир присел за стол. Давид смотрел не на море, а на детскую площадку, где играл маленький мальчик. Он скатывался с горки, забирался и снова скатывался. Методично, без видимой радости, как будто отрабатывал положенное время катания.
– Что-то случилось? – Давид переключился на Владимира.
– Да нет, все в порядке, – ответил тот.
– Видите того мальчика? – Давид указал на малыша, который продолжал свое занятие. – Это внук.
– Хорошо, – ответил Владимир без особого интереса. – Я, знаете, не очень люблю детей. То есть, конечно же, люблю, но у меня их нет, и пока не собираюсь… сами понимаете.
Давид посмотрел на Владимира с удивлением и даже обидой. Его сообщение не произвело ожидаемого впечатления.
– Вы не поняли! Это внебрачный внук! – Давид хмыкнул и перешел на интригующий шепот: – От сына. Мальчика привозят сюда на каникулы.
– Да, замечательно, – пожал плечами Владимир, не понимая, почему Давид так увлечен этой темой. – Ребенок проводит лето на море.
– Но дети-то ни в чем не виноваты, правильно? – Давид все еще сидел с видом человека, который только что раскрыл страшную тайну.
– Конечно.
Владимир уже подумывал сбежать. Он бы предпочел смотреть на море, а не на играющего мальчика.
Александра заводила речь о ребенке. Она очень хотела детей. Но Владимир был не готов. Не то чтобы не готов. Он вообще не представлял себе детей – рядом с собой, в своей квартире, в соседней комнате. Нет, когда-нибудь он, конечно же, будет не против, но не сейчас. Не было в нем такого страстного желания обзавестись наследником, продолжателем рода. Если бы Александра забеременела, то он бы принял этот факт как должное. Но вот чтобы решать когда, в какой момент, готовиться, думать, планировать, покупать, обустраивать и жить всем этим, нет, он не хотел, не представлял. О чем честно и сказал Александре. Она тогда не обиделась, не расстроилась. Просто перестала улыбаться. Потом Владимир забыл об этом разговоре и даже не думал на эту тему. Видимо, для Александры тогда что-то изменилось, а он и не заметил. Не придал значения своим словам, ее словам. А надо было. Наверное, тогда она решила для себя, что ей нужен другой мужчина, и начала отдаляться от него. Или он начал от нее отдаляться, подспудно чувствуя ловушку. Или они оба отшатнулись друг от друга, пусть и не так явно, без скандалов – но что-то было потеряно, точнее, не приобретено, не дополнено. Владимир и Александра застыли в безвременье. Требовалось сделать шаг вперед, а они топтались на месте. Александра по-прежнему была мила, готовила, ждала его с работы, они ходили в кино, в театры, ужинали, ложились спать, завтракали – но в этом не было ничего, кроме размеренности и рутины. Пустота. Вернись все назад, Владимир бы согласился на ребенка. И сделал бы все, что положено в таких случаях – волновался, бегал в магазин, планировал, покупал кроватку и коляску.
Он уже собирался откланяться и пойти купаться, но на тропинке появилась Соня в компании домработницы. Обе заплаканные, что не предвещало ничего хорошего. Надя держала в руках утюг, видимо, забыв поставить его на гладильную доску. Давид, увидев женщин, вжался в стул.
– Вы-то мне и нужны! – заявила Соня, нависая над Давидом. Владимир на всякий случай отошел к краю террасы и принялся разглядывать цветочный горшок. – Почему вы все врете? Зачем? Или это тоже мужское качество?
– Я? – Давид опешил.
– Да, вы! Вы аферист? Признайтесь! Зачем вы вводите людей в заблуждение? Сознательно? Вы шантажист? Или извращенец? Откуда у вас такая больная фантазия? Как вы могли? Или вам хотелось посмеяться? Или это такое изощренное издевательство? Ну? Что вы молчите? Или не думали, что вас выведут на чистую воду? А ведь я вам поверила! И даже думала о вас!
– О чем ты говоришь?
Владимир посмотрел на подругу с удивлением и некоторым облегчением. Он ожидал, что Соня набросится с упреками на него, и обрадовался, что она переключилась на Давида. И что такого сделал Давид, если обе женщины готовы его растерзать? В любом случае его можно только поблагодарить – Владимир не хотел бы оказаться на его месте.
– А ты вообще молчи!
Такой тон Соня вообще никогда себе не позволяла. И подобные выражения – тем более. В этом тоже заключалась загадка Сони: если она от кого-то зависела, будь то начальник, мужчина, с которым она живет, она никогда, ни разу не позволяла себе перечить, сколь абсурдным бы ни было замечание или просьба. Соня соглашалась на все с готовностью марионетки. Эта покорность плюс пустоты в голове, которые тот, от кого Соня зависела в данный момент, мог заполнить по собственному усмотрению, привлекали и завораживали. Она была универсальным солдатом, умеющим выполнять команды. Если бы ей сказали броситься вниз головой с обрыва, она бы ни секунды не раздумывала.
Такая пугающая готовность на все, во всех смыслах слова, ни единого слова поперек, никаких, даже невинных возражений, отталкивала от нее с такой же силой, с какой поначалу привлекала. Владимир убеждал себя в том, что в Соне, как в любом человеке, должны быть хотя бы базовые чувства – самосохранения, самозащиты, достоинства, порядочности. Сонина кукольная внешность обещала еще и невинность, искренность, бесхитростность. И вот сейчас, когда он решил, что ошибся в ней с самого начала, что бывают такие удивительные женщины, пластилиновые, податливые, она вдруг окриком заставила его замолчать. В этом было все, чего ему не хватало, – и сила, и возмущение, и призыв к порядочности. Соню возмутила ложь – грех, который, как ему казалось, был заложен в ней природой.
Он мог живо представить себе маленькую Соню, которая улыбается воспитательнице в детском саду, сверкает ямочками и напропалую врет, ничуть не смущаясь. Впрочем, за недолгую совместную жизнь Владимир убедился, что Соня органически не способна сказать правду. Если она ходила по магазинам, то ни за что бы в этом ни призналась. Сказала бы, что встречалась в кафе с подругой. А если бы встречалась с подругой, соврала, что ходила по магазинам. В логику он даже не пытался вникнуть. Соня, не моргнув глазом, могла сказать, что уснула днем, хотя смотрела телевизор. А когда спала, говорила, что смотрит кино. Ложь была по большому счету невинной, но своей бессмысленностью и регулярностью раздражала чуть ли не до истерики. Когда он призывал ее к ответу, Соня начинала плакать, не понимая, что ему не нравится и чем он недоволен. Но до последнего стояла на своем – врала до конца, хотя никакого смысла в этом не было. Владимир смирился и предоставил ей возможность обманывать тогда, когда ей этого хотелось. Но с другой стороны, Соня была верной. Она бы не стала скрывать интрижку на стороне или предательство. Соня не врала по-крупному, и Владимир это знал. В силу собственных представлений о порядочности и ценностях, она была не способна вести двойную жизнь, идти по головам или делать больно близким. Она не знала, что такое ложь во спасение. И если она молчала или умалчивала о чем-то, это совсем не означало, что держать язык за зубами ей подсказывает интуиция или женское чутье. Нет. Возможно, она просто не знала, что сказать. Но сейчас за словом в карман не лезла.
– Пусть он скажет, зачем врет! – ткнула Соня пальчиком в Давида. – Пусть объяснит!
Домработница стояла рядом, готовая подтвердить или опровергнуть каждое сказанное Давидом слово. С утюгом наперевес Надя выглядела как богиня правосудия – ведь только она знала, что правда, а что нет.
Владимир же, совсем не к месту, рассмеялся – Соня вспыхнула и тут же отреагировала.
– Ты мне тоже потом все объяснишь! – заявила она.
Владимир стер с лица улыбку, но продолжал думать, как она изменилась за это короткое время. Совсем недавно они гуляли в парке, где стоял традиционный уличный аттракцион – «уста истины». Соня наотрез отказалась проходить этот «детектор лжи» и засовывать руку в рот Тритона.
– Да не бойся, не откусит, – смеялся над ней Владимир, – это же уличный цирк.
– Нет, не буду, – серьезно ответила Соня и отдернула руку.
Сейчас ее лицо, побелевшее, разъяренное, тоже походило на маску. И Владимир не посоветовал бы Давиду лгать. Соня вполне могла откусить ему руку.
– Простите. Я не хотел никому причинить вреда, – сказал Давид. – Я не шантажист и не извращенец. Если хотите, я все объясню.
– Да, хотим! – воскликнула Соня, а домработница потрясла утюгом.
Давид, обойдя застывшую Соню, дошел до бара, взял из холодильника бутылку вина, бокалы и вернулся за столик. Пока он открывал бутылку и разливал по бокалам вино, Соня с Надей молчали. Впрочем, от вина не отказались.
– Я не хотел врать.
– Да, хотим! – воскликнула Соня, а домработница потрясла утюгом.
Давид, обойдя застывшую Соню, дошел до бара, взял из холодильника бутылку вина, бокалы и вернулся за столик. Пока он открывал бутылку и разливал по бокалам вино, Соня с Надей молчали. Впрочем, от вина не отказались.
– Я не хотел врать.
Соня смотрела на него с недоверием.
– Знаете, как писатели придумывают героев, ситуации, чужие жизни и судьбы… вот так и я.
– А вы писатель? – Соня хмыкнула.
– Что-то не похож! – заметила Надя.
– Вы правы. Не писатель. Я художник. Когда-то, наверное, был неплохим. Не знаю.
– Ничего не понимаю, – сказала Соня. – Почему вы нас обманывали? Это такая шутка?
– Нет. Я никого не хотел обидеть. Просто придумывал людям другие судьбы. Вот вы знаете, что я про вас рассказывал?
– А вы и про нас врали? – ахнула Соня.
– Еще как, – подтвердила Надя. – Говорил, что вы – известная актриса, а ваш муж – продюсер.
Соня немедленно изменилась в лице – ей льстила такая версия, но быстро взяла себя в руки.
– Какой он продюсер? – Соня с изумлением посмотрела на Владимира. – Совершенно не похож ведь!
– Он говорил, что очень влиятельный, – Надя тоже с некоторым изумлением разглядывала Владимира, удивляясь, что могла поверить в такую чушь.
– А мне приятно, – хмыкнул Владимир, – могу побыть и влиятельным продюсером.
– Все равно непонятно. Зачем рассказывать про людей небылицы? – Соня требовала от Давида объяснений.
– До тридцати пяти лет я ездил отдыхать с мамой. Мы даже жили в одном номере. Понимаете? Я, взрослый мужчина, жил с мамой в одном номере, спал на двуспальной кровати, если раздельных не было. Я всегда хотел писать, но мама была против. Она всю жизнь проработала в конструкторском бюро и… В общем, я делал все, чтобы ей было спокойно, чтобы она не нервничала. Художник из меня никакой, говоря откровенно. Подрабатывал в разных творческих студиях – знаете, где взрослые люди вдруг обнаруживают в себе талант и начинают малевать на бумаге, думая, что они гении. А сейчас я один. Мама умерла, семьи у меня нет, детей тоже. У меня никого нет. Раньше я маме был нужен, а сейчас никому не нужен. Писать я не умею, не получается. Пробовал. Тяжело очень. Нет у меня таланта. А на словах все легко, гладко получается. Я как будто дарю людям новую жизнь, ту, о которой они мечтали. Понимаете?
– Нет, – сказала Соня, но уже спокойнее, даже с жалостью, – зачем на людей наговаривать? Это же некрасиво. Вы думали, никто не узнает?
– Я ничего не думал, – Давид подлил всем вина и говорил тихо, спокойно, – я чувствовал, что у вас не все в порядке, и решил сделать вас известной актрисой, которая исполнила свою мечту – вышла замуж за продюсера. Разве вам плохо, что вас теперь все считают знаменитостью? А вашего мужа уважают.
– Лично мне приятно. И, если честно, все равно, – улыбнулся Владимир, почувствовав солидарность с Давидом. – Могли бы из меня генерала какого-нибудь сделать или профессора философии. Я не против. Всегда мечтал быть философом.
– Вы не похожи на генерала, – грустно заметил Давид. – Вы просто очень одинокий человек, который не знает, как жить дальше.
Владимир понял: Давиду, этому одинокому мужчине, которому не хватало ощущений в собственной жизни, удалось почувствовать то, чего не удавалось никому. Возможно, только Александре, которая считала его, Владимира, бесконечные запреты самому себе, его фобии, выдуманные и реальные, категоричность к себе и другим – наносными, защитными. И видела в нем… ну, наверное, такого же одинокого, не очень успешного, не самодостаточного и очень уставшего от жизни мужчину, каким был и Давид. Владимир с легкостью представил себе, как так же сидит один на террасе и придумывает посторонним людям другие судьбы. Просто так. Ведь придумал же он себе Соню, такую, какой она никогда не была.
Реальная Соня, несмотря на выпитое вино, однако все еще полыхала гневом и требовала Давида к ответу:
– Все равно я не понимаю, зачем лгать? Вы же создаете проблемы другим! Вы уедете и оставите после себя сплетни, скандалы!
– Нет, нет, вы все неправильно поняли! – Глаза Давида блестели, как будто он и вправду был писателем, объясняющим замысел, идею, которую старался донести и которую никто не понял. – Я ведь только намекаю. Даю пищу для размышлений. А люди уже сами все придумывают. За меня. Маленький, совсем крошечный слух обрастает подробностями. И я никогда не знаю, какими они будут. Сам удивляюсь. Людям ведь много не надо – один сказал, другой дополнил, третий заявил, что все было по-другому. А пока докапываются до истины, живут настоящей жизнью. Переживают – такие страсти кипят! Многие начинают разбираться в себе и, возможно, меняют жизнь на корню. Разве с вами получилось не так?
– Со мной? А что со мной не так? – Соня немедленно приняла оборонительную позу.
– Вы же тоже задумались о своей жизни… Признайтесь, за эти дни вы думали больше, искали ответы чаще, чем за весь последний год. Дома ведь что – рутина, привычка, ушел, пришел. А здесь… Здесь вы можете быть самими собой. Быть откровенными. И понять, что рядом с вами – чужой человек. Или что нужно менять работу. Или больше внимания уделять детям. Позвонить кому-то, поговорить, попросить прощения.
Владимир лихорадочно вспоминал, не наболтал ли он лишнего Давиду прошлым вечером.
– Нет! – воскликнула Соня. – Я абсолютно довольна своей жизнью. А вы – просто извращенец! Какое вам вообще до меня дело? – Она была уже вне себя от злости.
Давид улыбнулся, как улыбаются, когда слова достигают цели.
– Да что вы его слушаете? Развел тут болтовню! – вступила в разговор Надя. – Болтать они все горазды! Язык без костей. Все мужики одинаковые. Как трепаться, так они могут, а как дело сделать, так в кусты. Вы, – Надя, устав держать, поставила утюг на стол перед Владимиром, – вот вы знаете, что делает этот сказочник?
– Что? – спросил Владимир не без интереса.
Домработница обвела всех торжествующим взглядом, собираясь выдать сенсацию:
– Он уходит на пляж, а карточку от кондиционера не вынимает! Он ее специально с ключа снял!
Домработница говорила это так, как будто обвиняла Давида в преступлении против всех гостей комплекса. Оставить включенный кондиционер, сознательно, с умыслом, отцепив карточку для электричества от ключа, с ее точки зрения, было самым тяжким из грехов.
– Хорошая идея, – тихо сказал Владимир, – конечно, надо просто снять с ключа.
Он с уважением посмотрел на Давида – хорошо ведь возвращаться с жары в прохладное помещение и не ждать, пока старенький кондиционер наберет мощность и обдаст холодным воздухом. Но Владимиру даже не пришла в голову такая простая и очевидная идея: снять карточку с общей связки с ключами.
– Ну разве так можно? – продолжала возмущаться домработница. – А если все начнут карточки с ключей снимать? Так у нас тут все замкнет! А электричество? Знаете, сколько стоит электричество? Ирэна и так с ума сходит от этих счетов. Не могла понять, почему вдруг они возросли, а я узнала. Поймала его с поличным! Правила для всех одни. Почему он считает себя исключением? И зачем, объясните мне, кондиционер, когда он на пляже? На кой ляд?
Владимиру было что сказать по этому поводу, но он воздержался. Надя и так убирала из рук вон плохо, точнее, даже не убирала, а смахивала пыль и проходилась тряпкой, не заглядывая в углы. Меняя постель, небрежно подтыкала простыню под матрас, и, конечно же, уже наутро ее приходилось возвращать на место, закрывая прогалины матраса. Но домработнице лучше не перечить, а то «забудет» поменять полотенца.
– Надо же не только о себе думать, но и о других! – Надя говорила громко, уверенная в своей правоте. – Вот если все начнут мыться, сколько захотят, или песни петь в душе, так воды на всех не хватит. Тогда и в душе на пляже воды не будет. Насос-то тоже на это не рассчитан. А он встанет и стоит. Я специально проверяла! Что он там себе моет? И песни поет! Ополоснись и иди себе песни петь в комнату. На эту воду и постирать можно, и я не знаю что еще сделать! Пятерым помыться! А он один! Так я должна молчать! Он же гость! А если другие гости жалуются, что напор слабый, то я тоже должна молчать?
Но ни Соня, ни Владимир не оправдали ожиданий Нади, рассчитывавшей на бурную поддержку. Они молчали. Давид тоже не чувствовал себя преступником. Он сходил в бар и принес еще вина. Спокойно открыл и разлил по бокалам. Никто не отказался. И если Владимир думал о кондиционере, то Соня, любившая постоять в душе и даже попеть под водой, размышляла о том, что домработница, оказывается, подглядывает и подслушивает.
Надя же была возмущена до крайности; схватила утюг со стола, собираясь уйти, остановилась, снова водрузила утюг на стол и уперла руки в боки. Она поняла, что первая сенсация не сработала, но сдаваться без боя не собиралась.
– Вот вы только приехали, – начала она издалека. – А я-то за ним давно наблюдаю. И побольше вашего знаю. Что здесь неделю назад было! Такой скандал, что мы чуть все сквозь землю не провалились, а ему – хоть бы хны! Отряхнулся и пошел! Ирэна все столы лаком покрыла, так перед людьми было неудобно.