– Зачем багажник? Река же вон, рядом, – Кисель рвал заевшую «молнию» джинсов. – Давай прямо с моста!
– А чтоб тебе ежа против шерсти родить! Совсем одурел? Ноги делать надо! – Жека с силой толкал Нину к машине. – А если кто-то услышал выстрел? Да скорей, скорей! Доедем до Горьковского моря, там и…
Кисель, образумясь, забежал вперед, повозился с ключом и отпер багажник. Через мгновение в руках у него оказался пластырь, и не успела Нина вздохнуть, как ее рот был залеплен, руки стянуты в запястьях, ноги перехлестнуты, а потом братья бесцеремонно швырнули ее в пустой багажник автомобиля.
– Ух ты, блин, мне даже жарко стало! – Кисель сунул пистолет за ремень, сорвал с себя куртку и небрежно швырнул ее в багажник, накрыв голову Нины. – Поехали, Жека!
Хлопнула крышка багажника, потом обе дверцы – и автомобиль, негромко заурчав мотором, канул в ночь.
Луна еще несколько мгновений скорбно смотрела в неподвижные солдатские глаза, а потом тихо зашла за тучу, набросив на мертвое тело черный саван тьмы.
* * *Она, конечно, потеряла бы сознание сразу, как только машина рванулась с места и ее начало немилосердно бить головой о металл, однако к горлу подступила тошнота.
«Если вырвет, задохнусь!» – мелькнула мысль, и какое-то мгновение Нина боролась с этой жуткой картиной собственного воображаемого – и столь близкого в действительности – удушья. Ведь рот заклеен пластырем, а руки стянуты за спиной!
Чертовы оладьи комом бились в горле, да тут еще запах бензина и тяжелый дух куртки Киселя.
С трудом подавляя спазмы, уже давясь, Нина рывками высвободила голову из-под куртки и попыталась лечь хоть чуть-чуть удобнее, но инерция придавливала ее к днищу. Автомобиль, похоже, несся очень быстро. Такими темпами до Горьковского моря они долетят за десять минут.
Она ясно представила себе длинную насыпь: по одну сторону, во впадине, какая-то деревушка, по другую – тяжелые, свинцовые волны. Через насыпь они не поедут, потому что там, на другом краю котлована, плотина электростанции, рядом стоит милицейский пост и уже начинается Заволжье. Значит, как только кончится лес…
Ее швыряло, мотало в багажнике, Нина согнулась, прижимая лицо к коленям, пытаясь уберечь его от ударов, как будто тому трупу, который через несколько минут примут холодные волны, было не все равно, разбитым окажется лицо или нет. Но мало того, что багажник бил ее со всех сторон, еще и в кармане куртки Киселя лежало что-то твердое, кургузое, оно подло подворачивалось к самому лицу и норовило ткнуть в глаз. И холодно было, так холодно!
Все это вместе вдруг навалилось на нее: и тошнота, и леденящий ужас, и серебряный призрак с дырой во лбу, оставшийся лежать под забором, да еще потерянное, заплаканное лицо Лапки выглянуло из-под завесы тьмы, и Антон, и дед были тут же, и даже грязно-белый «Москвич» вильнул, оставив бензиновый перегар, смешанный с запахом табака… От куртки Киселя разило табачищем!
В это мгновение стало легче дышать, и Нина почувствовала, что летящая железная могила замедляет ход.
Приехали. Значит, теперь все.
«Ничего. В воде это будет быстро. Тем более со связанными руками».
И вдруг ожгла последняя догадка, что руки-то ей развяжут, конечно, развяжут, иначе не было смысла везти ее сюда, иначе ее можно было бы бросить под забором с пулей во лбу, как того солдата. И руки ей развяжут, и ноги, и отклеят пластырь от рта. Потому что, если ее найдут, впечатление должно быть такое, будто она сама бросилась в воду…
Ее прижало к узкой железной стенке – машина остановилась. Несколько мгновений тишины, от которой гудело в ушах, потом неторопливые шаги.
– Здравствуйте, лейтенант Кулиш, областная автоинспекция. Документики предъявим?
Лейтенант? Автоинспекция? Их остановила милиция?! Неужели они решили все-таки проехать через плотину и на въезде в Заволжье их тормознули?
Хотя нет! Неподалеку от Труфанова, вспомнила Нина, всегда стояла еще одна будочка ГИБДД, но она то пустовала, то нет, даже тот человек, который вез их с Лапкой из Нижнего, сказал жене: «Слава богу, очередное притупление бдительности, а то у меня кардан стучит».
А теперь что? Очередное обострение бдительности? Надо им как-то дать знать о себе!
Мысли так и метались в голове, так и жалили, их бы проворство – телу, но с телом Нина никак не могла справиться. Оно оцепенело, онемело, никак не желая шевелиться.
– Откройте задние дверцы, ребята. Ага. Теперь багажник.
Багажник! Милиционер заглянет в багажник и увидит ее!
– И чего тебе не спится, командир? – послышался голос.
Нина узнала его – не бандитистый Кисель, а второй, одетый в пальто и шляпу. Он-то и выманил ее из дому, а потом стрелял в солдата. Жека – Кисель называл его Жекой. Да он же сейчас пристрелит этого настырного инспектора!
– Всю жизнь здесь была тишь да гладь, чего это вдруг как с печки упали?
– Да вы что, сынки, не знаете про теракты в Москве? – удивленно спросил инспектор. – Ищем гексоген в сахарных мешках!
– Ни сахару, ни гексогену у меня нету, – последовал ответ. – Давай штрафуй, если утром поправиться охота, да мы поехали. Дел еще невпроворот!
– Ну какие могут быть дела в такую пору? Спать надо, четвертый час на дворе.
– Ты же не спишь?
– Так ведь служба. Ну ладно, открой багажник, забыл, что ли?
– Да нету там ничего, говорю же.
В это мгновение Нина вышла из своего оцепенения и попыталась двинуть ногой в стенку. Ей показалось, что все вокруг загрохотало, наполнилось оглушительным железным звоном!
– А что это там шебаршится?
– Курячьи титьки, свиные рожки. Пусто в багажнике. Мерещится тебе, лейтенант.
Нина с силой метнулась в сторону, другую…
– Кончай козлить! Что там? Где ключ?
– Потерял!
– Ты меня за кого держишь? Кто у тебя в багажнике возится?! – заорал лейтенант.
– Поросят на базар везу! – заорал в ответ Жека. – Они и возятся. И убери пушку, чего ты ее все лапаешь? Поросят везу, сказано же. Открою – они разбегутся на хрен, потому что мешок рваный. Хороши же мы с тобой будем тут – поросят ночью по лесу ловить.
Последовало мгновение оглушительной тишины, Нина опять рванулась всем телом, стараясь произвести как можно больше шума, и в этот миг ее словно сверлом пронзило.
Что-то резко взвыло под ухом, и еще раз, и еще, пронзительно и неостановимо.
– Твои поросята с мамашей по сотовому переговариваются? – глумливо выкрикнул инспектор. – Там же телефон звонит, что я, ничего не соображаю, что ли? Открывай!
Выйдя из себя, он с такой силой стукнул кулаком по багажнику, что замок слабо крякнул – и крышка подскочила вверх.
Нина втянула ноздрями свежий, ледяной воздух, и в голове сразу прояснилось. Слабо ворочаясь, она неотрывно смотрела на лицо, нависшее над ней. Даже в слабом свете, доходившем сюда с поста, было видно единственное написанное на этом лице выражение: изумление. И звон тоже замолк, как бы от удивления.
– По-ро-ся-та? – тихо повторил инспектор. – Да какие ж это поросята?!
– Ну, не поросята, а свинья, – угрюмо буркнул Жека, зябко вздергивая плечи и сунув руки в карманы пальто. – Или сука, назови как хочешь. Жена сбежала от мужа, тот попросил вернуть. Везем вот к нему.
– Эй, Вадька! – закричал лейтенант. – Давай сюда! А ты вылезай, чего разлеглась, как дома на диване?
– Кончай, – негромко, зло бросил Жека. – Давай договоримся. Тут такое дело… Ты знаешь, кто ее мужик? Да он тебя…
– Не пугай, и без тебя пуганый! – хмыкнул Кулиш, бесцеремонно вытягивая Нину из багажника и помогая удержаться на подгибающихся, спутанных пластырем ногах. – А вот, может, ты какой-нибудь вахабит, нашу девку похитил и теперь выкуп за нее задумал взять? Вадька, да ты где там спишь?!
– Какой же я вахабит, я наш, русский, – беспомощно проблеял Жека, оглядываясь.
Из машины высунулся было Кисель, но тут же скрылся.
– Девушка, ваша вещь? – галантно спросил Кулиш, набрасывая на плечи Нины куртку, предварительно охлопав карманы. – Вон и мобильничек. Это вам звонили? Чего ж трубку не брали? Ах да…
В руках Кулиша оказался перочинный ножик. Чиркнул по пластырю, стянувшему руки Нины, склонился к ногам, запыхтел, разрезая тугие, липкие ленты…
В это мгновение глаза Жеки сузились, блеснули ненавистью.
– Я тебя все равно достану! – выдохнул он и с силой толкнул Нину, так что она схватилась за плечи Кулиша, но не удержалась, и оба повалились на асфальт.
– Саня? Чего там? – донесся от поста сонный голос. – Эй, стой! Стреляю!
Но поздно: «Волга» уже начала двигаться. Жека вскочил на переднее сиденье, неловко подбирая длинные полы своего пальто. Вспыхнули красные огоньки, и какой-то ужасный, бесконечный миг Нине казалось, что «Волга» даст задний ход – и наедет на них с Кулишом, – однако автомобиль со свистом рванулся вперед.
– Стой, стой! Стреляю! – Проснувшийся Вадька бежал по дороге, размахивая дубинкой, а другой рукой рвал кобуру.
– Стой, стой! Стреляю! – Проснувшийся Вадька бежал по дороге, размахивая дубинкой, а другой рукой рвал кобуру.
– Вахабит твою мать! – Кулиш подскочил, тоже рванулся вперед, вытягивая руку.
Громыхнуло раз, другой, но красные огоньки продолжали удаляться.
– Да хрен с ними, – тяжело дыша, сказал Вадька. – Давай лучше вперед на посты тревогу дадим, уже на плотине их перехватят. Полные придурки, на что надеялись?
Постояв еще и поглядев в сгустившуюся тьму, они пошли к будочке поста.
– А что у них там было-то, я не понял? – спросил Вадька. – Чего ты к ним прицепился?
– Да ляльку везли связанную в багажнике, – отмахнулся Кулиш. – От мужа, дескать, смылась. Ну ты и спишь, тут убивать напарника будут, а тебе все дрыхнуть! Эй, а где она? Где эта лялька?.. Да они что, опять ее с собой прихватили?!
Дорога перед постом была пуста.
* * *Витек был злой-презлой, Николай старался держаться от него подальше, благо просторные сиденья «Фольксвагена» вполне позволяли сидеть вольнее. Это, конечно, неплохо, что водитель так остро чувствует свою вину, однако совсем не обязательно, чтобы необходимым сопутствующим элементом этой вины стала еще и острая, клиническая, можно сказать, мизантропия! Тем более что они недурно провели время в Чкаловске. Не столь авантажно, как у Родика Печерского, в его тайной забегаловке, скорее наоборот: тихо-мирно, зато Николай уже много-много лет не чувствовал себя так спокойно и уютно, как дома…
Ну, это понятно. У него ведь не было семьи, и дома не было – в том смысле, какой обычно вкладывают в это понятие. Жил бобылем в квартире, оставленной ему теткой, а у родителей чувствовал себя лишним. Там царила семья старшего брата, вернее, его трехлетние близнецы. Для родителей Николая существовали только внуки, им было не до младшего сына – взрослого, угрюмого, странного. Брат с женой откровенно дулись на Николая, что равнодушен к крикливым и довольно-таки противным пацанам, а главное, что живет в собственной квартире. Нет чтобы передать хоромы молодой семье, а самому ютиться с предками!
«Хоромы» были двухкомнатные, проходные, в панельном доме на Бекетовке. А «ютиться» приходилось в четырехкомнатной «сталинке» с огромной кухней и высоченными потолками на проспекте Гагарина. Николай прекрасно понимал, что дело не в метраже. Брата Егора дико заедало, что тетка оставила квартиру Николаю – именно ему, обойдя старшего брата и специально оговорив в завещании условие: наследство получает только младший Сибирцев, а если на жилплощадь начинает претендовать кто-то другой, квартира уходит из семьи как выморочная. Тетка была не кровная родня, даже, строго говоря, и не тетка никакая, а приемная дочь мачехи отца (родственные связи в их семье были очень смешные, будто в какой-нибудь «Санта-Барбаре»!), поэтому никто ни на что не мог претендовать по закону: законом тут была ее воля. А так строго она поступила с Егором «всего-навсего» за то, что он однажды, воспользовавшись ее отъездом на поклонение мощам Серафима Саровского в Дивеево, подобрал ключ и привел в ее квартиру двух знакомых девиц, поскольку кровь из носу захотелось ему именно этим вечером испробовать любовь втроем. Раньше все никак не удавалось уговорить сразу двух девок, а тут все сошлось, и хотелось – ну просто вынь да положь, вот только жилплощади нету. Егор потом говорил, что ему просто ничего другого не оставалось, как внедриться в пустую квартиру…
А тетушка вернулась с полпути. Автобус сломался, а поскольку она была невероятно богомольной и суеверной, даже называла себя «мирской монашкой», она и решила, что святой Серафим не желает ее присутствия в Дивееве. И добиралась обратно на попутках, приехала в город ночью, вошла в квартиру, а там…
Егор потом, когда все поуспокоились, под настроение рассказал Николаю, в какой острый момент вернулась тетка. Ну, это было круто для любого, а уж богомольной старой деве показалось, будто она угодила прямиком в ад! Результатом стало очищение и освящение оскверненного жилья, а также суровое завещание. Тетку даже не смягчило, что Егор потом сделался примерным семьянином, в то время как Николай продолжал вести довольно рассеянный образ жизни. Но он так и не женился, словно пропитанная монашеским духом квартира налагала на него некий отпечаток. Ей-богу, он даже не приводил к себе женщин, а старался встречаться на их территории! Его вполне устраивал такой образ жизни, но что-то в последнее время завелись в голове крамольные мыслишки, мол, так и одичать недолго, а после целого дня в Чкаловске он почувствовал, что готов сдать свои тщательно охраняемые рубежи без боя. Было бы только кому!
Переехали реку – довольно широкую, это не Волга, конечно, и даже не Ока, но очень приличного разлива. Названия Николай не заметил, спросил было у Витька, но тот словно и не слышал: сидел, скорбно стиснув рот, и ожесточенно крутил баранку.
Вообще-то они должны были вернуться вчера… Собственно, невелика хитрость: забрать из Чкаловска девочку, сломавшую ногу и руку, катаясь на велосипеде, и отвезти в Нижний, в Институт травматологии. Эта девочка по имени Валюшка приехала в гости к родне, а ее семья жила в Нижнем, и теперь отец с матерью места себе не находили от беспокойства. Они бы ее сами перевезли, но имелось подозрение, что произошло смещение позвонков, к тому же у девочки от рождения было слабое сердце, поэтому Валюшку требовалось транспортировать согласно всем медицинским правилам, на машине «Интенсивной терапии». Это была дорогая услуга, но поскольку Валюшкин отец мог себе это позволить, почему нет?
Поехали, но в Чкаловске у Витька случилось что-то необъяснимое с двигателем, пришлось возиться целый день, едва сделав дело за полночь. Решили по ночной дороге судьбу не пытать, тем более что Витек валился с ног, а выехать рано утром. Валюшкин родитель обрывал телефон, сама девочка тоже капризничала, да и в больницу ей требовалось поскорее, поэтому сорвались ни свет ни заря, чуть забрезжило, хотя Николаю смерть как не хотелось подниматься с этой мягчайшей в мире перины, выбираться из-под этого теплейшего пухового одеяла и подниматься из-за стола с этими вчерашними, на скоровородке разогретыми, вкуснейшими пирогами с капустой, пирожками с вареньем и блинчиками с мясом. Жуть, конечно, если подумать, эту пищу не назовешь здоровой и легкой, сплошные калории, холестерин, канцерогены, но до чего же они были вкусны, эти канцерогены! Разве получишь такое удовольствие от жидкой каши или мюслей, которыми обычно начинал день Николай? Вот как надо завтракать! И чтобы у плиты непременно стояла такая улыбчивая женщина, как Валюшкина родственница, тоже Валентина: пышная, рубенсовская, можно сказать, просто съел бы ее вместе со всеми этими сдобными пирогами!
«Жениться, что ли? – вяло думал Николай, глядя в блеклое сентябрьское утро, которое занималось за окном. – А на ком?» Странно, что среди его знакомых не было ни одной толстушки. Сам тощий, и подруги его все были прехудющие. В постели ему иногда приходила на память фразочка из Блока:
В его ушах нездешний, странный звон:
То кости бряцают о кости!
При этом Николай внезапно начинал хохотать и портил все интимное дело. Некоторые из дамочек всерьез считали его психом и старались больше не встречаться. Да и на здоровье!
Итак, он ехал и всерьез вспоминал всех своих знакомых на предмет обнаружения хоть одной холостой толстушки. Как выяснилось, более или менее округлыми формами обладала только одна женщина, да и та – замужняя. Мужа ее Николай однажды видел и, помнится, позавидовал ему, хотя пирогами и счастьем в той квартире совсем не пахло, а пахло, если честно, тоской и даже смертью.
Его передернуло от воспоминания. Как близко она была к смерти, та женщина! И если бы не они с Палкиным… Николай стянул на горле растянутый ворот свитера, покрепче запахнул куртку.
– Вот же свинство! Целый месяц стояли хрустальные погоды, а сегодня – такая мерзкая серость. Как нарочно!
Витек ничего не сказал, только крепче стиснул зубы; по щекам заходили желваки. Наверное, он подумал, что это свинство началось еще вчера, только этого никто, кроме него, не пожелал заметить.
Они проехали несколько деревень. Николай поглядывал на таблички с названиями, однако пока не встретилось ничего, затмившего недавно промелькнувшую Карабасиху. Да и наименование реки, близ которой она стояла – Тросца, – тоже звучало свежо и оригинально.
– Ну, как вы там? – обернулся он в салон, однако ответа не последовало: Валюшка, лежавшая на носилках под одним из знаменитых пуховых одеял, спала, да и Люба кемарила, привычно свернувшись на неудобном креслице.
– Ох ты! – вскричал в эту минуту Витек, вильнув вправо и вовремя уйдя от обгонявшего их джипа. – Гонится за кем-то, что ли?
– Кто они, куда их гонят, что так жалобно поют, домового ли хоронят, ведьму ль замуж выдают? – пропел Николай, однако Витек снова опустил на лицо забрало вселенской мизантропии и даже не улыбнулся.