Она больше не дергалась – шла в сопровождении «Вениамина Белинского» покорно и спокойно. Хотя видно было, что ее взгляд так и мечется. Обдумывает, наверное, как бы отсюда половчее дать деру. Ну, это полный наивняк!
Остановившись перед дверью на четвертом этаже – без номера, конечно, – «Вениамин Белинский» стукнул особым образом.
Дверь распахнулась мгновенно, словно кто-то только и ждал этого стука. А что, очень может быть!
«Белинский» пропустил даму вперед, однако она запнулась, испуганно уставившись на высокого, очень худого, лысоватого человека с изможденным лицом, который стоял на пороге. Он удивленно всмотрелся в черты гостьи, а потом перевел взгляд на «Вениамина Белинского» и спросил:
– Ну и кого это ты привез?
У «Белинского» мгновенно пересохло в горле так, что не смог издать ни звука.
Шеф снова поглядел на незнакомку:
– Вы кто такая? Вас как зовут?
– Нина…
* * *Нина бежала вперед, одной рукой заслоняя лицо от веток, а другой машинально придерживая спадающую с плеч куртку. Только начав задыхаться, она сообразила, что пластырь все еще зажимает ей рот. Приостановилась и, согнувшись, чтобы не свалилась куртка, начала цеплять его ногтями. Она не удержалась от стона, когда показалось, что вместе с пластырем срывается кожа, и слезы выступили на глазах, но вот Нина брезгливо отшвырнула липкий комок, сердито утерлась локтем и машинально сунула руки в рукава.
Сразу стало теплее, однако Нина едва не сбросила куртку снова, такое омерзение охватило ее. Показалось, будто сам Кисель вцепился в плечи, к горлу подкатил спазм. Внезапно вспыхнуло совершенно чуждое этой ночи, этому паническому бегству воспоминание: в телепередаче «Ключи от форта Байяр» по условиям игры девчонка должна переложить с места на место большую змею, пусть не ядовитую, но такую скользкую и беспрестанно извивающуюся. Она никак не может решиться, команда рискует проиграть, и вдруг кто-то из ее товарищей заорал: «Не бойся! Представь, что она засолена!»
Нина подавила приступ истерического хохота и не только не стала снимать куртку Киселя, но даже застегнула на ней «молнию». Хоть и отвратительный, но боевой трофей. Пошарила по карманам. Мобильник, бумажки какие-то. Деньги? Ого, складной нож! Жаль, нету пистолета, с пистолетом бы она…
Ну что, что бы она? Ей бы только и оставалось, что застрелиться из этого пистолета, а больше ничего.
Нина оглянулась. Шоссе осталось далеко позади. Прислушалась – нет, только ветер посвистывает в оголенных вершинах, перебирает ветви. Вряд ли милиционеры бросятся за ней в погоню. Она им ничего плохого не сделала, и хотя подозрительно, почему невинная жертва похищения вдруг растворилась в ночи, они не могли заметить, в какую сторону рванулась Нина. Логично, что они будут искать ее именно со стороны поста, где лес гуще. А Нина успела перебежать дорогу и теперь то перелесками, то полями держала путь к Горьковскому морю.
Через плотину идти опасно. Вряд ли Жека с Киселем ее где-то подстерегают: ну кому придет в голову, что она удерет от своих спасителей-милиционеров?! Однако эти самые милиционеры уже определенно передали по всем постам информацию о случившемся, и ее непременно перехватят на мосту. Если она его не обойдет, конечно. Это на машине не спуститься в котловину, Жеке и Киселю придется мотаться по проселочным объездным дорогам, чтобы вернуться в Нижний, но рано или поздно им придется бросить машину. А у Нины машины нет, ей бросать нечего, она спокойно обойдет милицейский пост, войдет в Заволжье, дождется первой электрички на Нижний и…
И что?
Зачем ехать в Нижний? Почему бы не вернуться к деду, не вызвать милицию, не сообщить об убийстве Гоши-памятника, о собственном похищении, вернее, попытке его, которая, к счастью, провалилась благодаря бдительности автоинспекции? И заодно попытаться объяснить, почему спасенная так панически сбежала от своих спасителей – вопреки всякой логике и здравому смыслу.
Она хрипло расхохоталась – и метнулась вперед, до дрожи перепуганная собственным хриплым хохотом. Чудилось, ночная птица каркнула за спиной, пророча беду, – ночная птица-смерть.
А ведь не только в ее поведении – во всей этой истории вообще нет никакой логики…
Внезапно что-то завыло рядом, и Нина опять шарахнулась в сторону. Ветка вцепилась в ее волосы и с силой рванула. Боль пронзила голову тысячью игл и, как ни странно, отрезвила. Да ведь это звонит мобильник Киселя! Звонок сегодня спас Нину, а сейчас может погубить ее. Если братья-разбойники уже бросили машину и пробираются к плотине пешком, они вполне могут услышать в ночном лесу эти призывные клики – и сообразить, что они означают. Все равно как если бы Нина вдруг начала аукать во весь голос!
Надо заткнуть эту звонилку. Она выхватила трубку из кармана куртки. У Антона была другая модель, там сброс производился нажатием на кнопку с горизонтальной чертой, а здесь нет ничего похожего. Нина наугад тыкала в кнопки, но звонки не унимались. Вдобавок по дисплею побежал поток цифр, потом какие-то слова.
Нина вгляделась… И в эту минуту звонки наконец прекратились. А может быть, она просто нажала туда, куда нужно? Постояла еще, при слабом свете луны всматриваясь в крохотные кнопочки, и наконец поняла, как действует эта техника. Прислушалась – нет, вроде тихо, никто не ломится к ней через лес, нет тут никаких Киселя и Жеки, нечего выдумывать глупости, – и набрала номер деда.
Он ответил мгновенно, словно трубка лежала под подушкой, однако в голосе не было и тени сна:
– Да, слушаю?
– Дед… – выдохнула Нина, и его голос сразу сел, стал хриплым:
– Ты?! Где ты?
– В лесу, – честно ответила она.
– Что такое? В чем дело? На кухне горит свет, окно настежь. Антон за тобой приехал и ты к нему лезла в окно? А что делать с Лапкой?
– Пусть она пока побудет у тебя, – сквозь зубы, чтобы не заплакать от внезапно проснувшейся тоски, выдавила Нина.
– Пока – это сколько? – спросил дед.
– Не знаю…
– Нина, что случилось? – Голос Константина Сергеевича стал строже.
– Погиб Гоша Замятин.
Да, может быть, из всего случившегося за эту ненормальную ночь гибель Гоши Замятина и была самым важным событием. Во всяком случае, в ней был хоть какой-то смысл. А вот во всем остальном…
– Ка-ак? – выдохнул дед. – Машиной сбило?
– Его застрелили.
– Кто? Ты видела? Кто это сделал?
Нина промолчала. Сейчас ей придется предать человека, который пожертвовал жизнью ради ее спасения. Нет, нельзя, нельзя же!.. Нельзя. Но придется, иначе никогда ничего не узнать и не понять во всем этом кошмаре. Утешает одно: в том счете, который Нина скоро предъявит убийцам – истинным убийцам, тем, кто направлял Жеку и Киселя, – первым будет стоять имя Гоши Замятина.
– Нина, алло? Что же ты молчишь? Кто в него стрелял?
– Не знаю. Я видела только его труп у дороги.
– Царство небесное, – шепнул Константин Сергеевич. – Земля ему пухом.
– Да.
Господи, как хотелось сказать ему все! Но нельзя, невозможно, он не поверит. Она и сама до сих пор не верит, если честно.
– Дед, послушай, – устало произнесла Нина. – Ты можешь мне помочь?
– А я что делаю? – отозвался он сердито.
– Ни-ко-му – ты понимаешь? – ни одной живой душе не говори, что я тебе звонила ночью. Для всех, для милиции и для всех остальных, версия такая: ты ночью встал, а меня нет. Очевидно, поехала домой, не дожидаясь Антона, как и собиралась.
– А ты собиралась? – осторожно поинтересовался Константин Сергеевич.
– Еще как.
– А, ну да, – неуверенно вымолвил он. – И Антону ничего не говорить? И… Инне?
– Им – в первую очередь. Ни за что. Ни под каким видом. Что бы тебе про меня ни врали: я исчезла, сошла с ума, вообще умерла, – ни-че-го не говори никому!
Тяжелый вздох деда больно отозвался в ее сердце, но спорить он не стал – только проворчал:
– Лапти подковырки не стоят, но если ты так хочешь – ладно.
– Дедуль, – шепнула Нина, с трудом унимая трясущиеся губы, – я тебя очень люблю.
– Взаимно! – буркнул он в ответ.
– А что такое подковырка?
– Это именно то, что ты пытаешься проделать, – сухо объяснил Константин Сергеевич. – Поясок, вплетенный в лапти для красоты. Иногда он бывает дороже самой работы, понимаешь?
– Угу. И все-таки сделай, как я прошу, хорошо?
– Сказал уже – все сделаю. Но с Лапкой-то как быть? Только не начинай снова плакать, я тебя умоляю!
Да она уже давно плачет, дед просто не замечал!
– Думаю, Антон сейчас не будет ее забирать, – прокашлявшись, выговорила Нина. – Ему будет не до нее, а Инна девочку вообще с трудом терпит, ты же знаешь. Скажи Лапке, что я скоро вернусь. Что я…
– Нина, пожалуйста, не плачь. Хорошо медведя в окно дразнить, знаешь ли. Может быть, лучше вообще ничего делать не надо?
– Может быть. Только не я это начала, не мне и заканчивать. Понимаешь?
– Может быть. Только не я это начала, не мне и заканчивать. Понимаешь?
– Нет.
– Я тоже пока не понимаю… Вот что. Скажи Лапке, что я уехала в Москву покупать ей собачку.
– Кого?!
– Бассет-хаунда. Мы видели в «Из рук в руки» объявление: там какие-то папа-мама свой род ведут чуть ли не от древних римлян. И такие обалденные у них щенки! Лапка целый месяц канючила. Скажи, что я поехала покупать щенка, но могу задержаться, потому что за ними большая очередь.
– И насколько большая? – осторожно спросил Константин Сергеевич.
– Не знаю…
– Нина!
– Там осталась моя сумка, в ней куча денег.
– Да я, чай, не бедствую. А ты-то не без копейки?
Нина с кривой усмешкой пошуршала в кармане бумажками.
– Не переживай, я тоже не бедствую. Ну, все. Береги себя.
– Ты тоже себя береги!
Нина выключила телефон и сунула его в карман. Какое-то время она шла вперед, ничего не видя от слез, потом сердито вытерла их, устав спотыкаться, и обнаружила, что лес уже кончился, она стоит на перекрестке проселочных дорог.
Где-то впереди деревня, но сейчас ее не разглядеть в сгустившейся тьме. Словно по чьей-то злой воле вдруг затянуло небо, лишь краешек луны бросает бледный отсвет на тучи.
Перекресток… проклятое место! Раньше его называли кресты, росстани. Этот ветер, что вьется вокруг и воет, вполне может оказаться встречником – вихрем, в котором поселилась нечистая сила. Бросишь нож – он окрасится кровью…
Нина закинула голову. Как мечутся тучи! Там, в небесах, встретились два встречных вихревых потока, которые сражаются меж собой, то окутывая луну плотным, непроницаемым покрывалом, будто в мешок ее прячут подобно гоголевскому черту, то выпускают на волю, и она замирает – беззащитная, безумная, перепуганная…
Не так ли и сама Нина мечется по жизни беззащитной, ничего не понимающей игрушкой людей, чьи души черны, как эта ночь?
Зажмурилась – порывом ветра так хлестнуло по глазам, что высекло слезы. Ох, как заревело, зашумело вокруг! Налетел настоящий смерч. Ее тянуло, дергало во все стороны, вздыбило волосы, ледяные пальцы лезли под одежду. Шатаясь, с трудом удерживаясь на ногах, почти теряя сознание от страха, Нина сунула руку в карман, нащупала нож и, раскрыв его, неуклюже, не замахиваясь, швырнула куда-то.
Согнулась, закрыла лицо руками, чувствуя, что еще мгновение – и не устоит на ногах, упадет и будет увлечена этой бурей незаслуженного зла и необъяснимой ненависти в никуда, может быть, в смерть…
Ветер унялся как по волшебству. Нина робко приоткрыла глаза и увидела впереди домики деревни, залитые лунным светом. Небо очистилось. Луна светила так ярко, что Нина видела брошенный ею нож, лежащий под кустом. Лезвие было в тени.
Нина со всех ног побежала по дороге, отвернувшись от ножа. Никакая сила не заставила бы ее подойти и взглянуть на него. Да и зачем? Она и так не сомневалась, что лезвие окровавлено.
Первая электричка была в пять пятнадцать. Ужасно зевая, Нина моталась по студеному заволжскому перрону (вокзал почему-то был закрыт) и уснула, едва усевшись в уголке пустого вагона. Но поспать не удалось: на каждой станции поезд забивался все плотнее, потом пошли контролеры, не особенно, правда, зверствуя с проверкой. Нина, практически не открывая глаз, сунула им десятку и снова привалилась виском к холодному стеклу, пытаясь погрузиться в блаженное забытье дремоты. Но город уже был близко. Нина совершенно отчетливо понимала, что толку от нее – такой вот, невыспавшейся, измученной, – будет сегодня мало, тем более что совершенно непонятно, куда ей идти и что делать. И документов нет, в гостиницу не устроишься…
Когда приехали в Нижний, нашла в вокзале укромный уголок, выгребла из карманов киселевское богатство, прилежно пересчитала и даже присвистнула: неплохое наследство. Эти пять тысяч были как бы возмещением морального ущерба. Вернее, некоторым авансом.
Нина купила расческу, зубную щетку и пасту в ларьке, в другом отоварилась бутылкой шампуня, полотенцем и трикотажным комплектом белья, перекусила в буфете и свернула с вокзального крыльца направо, где красовалась вывеска «Комнаты отдыха».
– У нас только по билетам, – начала было качать права дежурная, но Нина молча положила на стол двести рублей – и ей немедленно отвели койку в комнате, где стояло еще шесть таких кроватей. К счастью, в эту пору все они были пусты. Нина уже начала раздеваться, с вожделением глядя на белые простыни, однако, превозмогая усталость, снова вышла в коридор.
– Тут где-нибудь есть химчистка? – спросила без всякой надежды, однако дежурная ответила, что есть, как по заказу, в этом же помещении, и очень хорошая, итальянская! За час готова любая вещь.
Нина выложила еще три сотни, и дежурная поклялась, что к тому времени, «как вы, дама, проснетесь», рядом с постелью будут лежать вычищенная куртка и свитерок.
Конечно, это было дикое транжирство, однако Нина больше не могла выносить Киселев немытый дух! Еще пятьдесят отдала за душ, согрелась, а потом, чистая, в блаженно-чистом белье, рухнула в чистую постель, сунув под подушку мобильник, в чехольчик которого было запрятано все ее достояние.
Она была уверена, что проспит час, ну – два от силы, и не поверила глазам, когда увидела: стрелки сошлись на двенадцати. Панический взгляд в окно несколько успокоил: это не полночь, а полдень, то есть Нина проспала как убитая, даже не повернувшись ни разу, «всего» пять часов.
Куртка и свитер, как и было обещано, висели на спинке стула, благоухая нежно и приятно. Нина сама не ожидала, что этот пустяк до такой степени улучшит настроение. Правда, ненадолго. Снова во весь рост перед ней встало осознание очевидного факта: у нее нет не только пристанища, но и какого-то плана действий.
Куда податься? У кого просить помощи?
Был один человек, который эту помощь предлагал, более того – он однажды уже помог ей. Но как его разыскать в огромном городе? Одно дело, если он на работе, а если нет? Дадут ли Нине его адрес? Да и неудобно все-таки… Одно дело – галантное предложение помочь, и совсем другое – сама эта помощь, связанная с… возможно, связанная с неформальными, а то и откровенно противозаконными поступками. Нина, даже не зная толком, что ей предстоит, почему-то заранее не сомневалась, что без противоправных действий никак не обойдется!
Она села в первый попавшийся автобус, идущий в центр, или, как говорят в Нижнем, «на гору».
Наверное, самым разумным было бы дозвониться до Инны и Антона, назначить встречу и потребовать прямого ответа на прямой вопрос: что все это значит? Да, наверное, оно было бы самое разумное. И если Нина не пошла на это, то не потому, что боялась: в конце концов, их можно было бы вызвать в какое-то людное место, в центр универмага «Мещера», к примеру, или на тот же вокзал, где беспрестанно снуют милиционеры и где ей никто ничего плохого не сможет сделать. А впрочем, она, конечно, боялась… боялась той власти, которой обладали над ней эти двое, боялась снова поверить им, как верила всегда… хотя делать этого было нельзя, ни в коем случае!
Ну и что? Идти в милицию, к Мальцеву или этому, как его, Человекову? А не загремит ли она после этого визита, например, в психушку? И потому, что будет говорить вещи совершенно несообразные, и потому, что обязательно ударится в истерику – вон, ее и сейчас-то бьет-колотит, а что будет, когда придется предъявлять обвинения? Хотя Жеку с Киселем можно было бы заложить с чистой совестью и с полным на то основанием: все-таки те два дорожных инспектора, как их там, Кулиш и Вадька, своими глазами видели ее в багажнике, связанную по рукам и ногам, с заклеенным пластырем ртом… Нет, нельзя закладывать Жеку и Киселя! Потому что в этом случае она вовек не узнает ответа на мучительный вопрос: за что? Никакая милиция, никакое следствие не смогут дать ответа. Нина сама должна прийти и спросить… Но к этому она еще не готова, сил на это еще нет.
Замкнутый круг!
Она вышла на площади Минина и уныло побрела под красной кремлевской стеной к набережной. На огромной площади возле памятника Чкалову было практически пусто. Здесь дуло с Волги, как ночью в лесу – с Горьковского моря, и Нина почему-то с ненавистью подумала, что куртка в качестве трофея ей досталась просто отличная, не пробиваемая ветром, даром что вульгарная, как…
Она не успела придумать сравнение, заглядевшись на неожиданное явление. Пятерка ребятишек студенческого возраста пьяно маршировала вокруг памятника, размахивая привязанным на палку российским триколором. То есть это им хотелось думать, что они маршируют, – на самом же деле их ноги выписывали, если процитировать Грина, «вензеля, похожие на забор». Впрочем, не эти пьяные зигзаги привлекали к ним внимание. Лица у всех были до половины завязаны красными тряпками, и Нина, присмотревшись, обнаружила, что это пионерские галстуки.
Ее затрясло – но не от возмущения, хотя в свое время и привелось немножко поносить на шее шелковый алый треугольничек. Затрясло от воспоминаний о Жеке с Киселем, которые, до половины завязав лица, когда-то пытались выбросить ее из окошка.