— Он только со вчерашнего вечера не работает! — встрял Тюлька. — Аксён на него чай пролил!
— Чай пролил… — усмехнулся Савельев. — Чай… Я ему сколько раз говорил… Подавайте на лишение, ничем хорошим это не кончится!
— Но… — попыталась возразить Людмила Сергеевна.
Дверь злобно распахнулась, ударила в вешалку. В зал ворвалась мать.
— Я тебя пень лохматый сама всего лишу! — рявкнула она. — Я тебе сколько раз говорила, чтобы ты не приходил?!
— Успокойся, Любовь…
— Я сейчас вас всех успокою! Ты чего приволокся?! Ты зачем эту кочергу тощую припер?! Я сейчас вас…
Мать огляделась в поисках тяжелого, Тюлька спрятал мылоход за спину.
В прошлый раз, когда приходили социальные работники, мать вела себя по другому. Равнодушно сидела на диване, лузгала семечки и слушала телевизор про экстрасенсов. А сейчас чего-то раскочегарилась.
— Я тебя, кобель драканый…
Мать могучим рывком выдрала из спинки койки железный прут. Социальный работник прикрыла голову руками, Савельев прыгнул к матери, выдернул у нее прут, зашвырнул под диван.
Тюлька ойкнул.
Савельев и мать стали ругаться, Тюлька залез между диваном и телевизором и стал что-то крутить в мылоходе, девушка-соцработник с перепуганным лицом прижалась к стене, стало уже совсем тошно, и Аксён удалился.
Дядя Гиляй волновался на карчках в ельнике.
— Ты что палец не показал?! — набросился он на Аксёна.
— Я показывал, да вы не видели… Да это не менты вообще, а соцработница…
— Это в форме которая? Что ты мне лепишь…
— В форме это Савельев, наш участковый, он ее сопровождает, я же говорил вам. А сама она внутри…
— Савельев? Это Мишка что ли?
Дядя Гиляй приложился к биноклю.
— Растолстел… Хорошо живет, наверное… Все менты хорошо живут… Помню, когда мы… с твоим отцом еще гуляли… А он всегда был правильный. Что там этому надо?
— Я же говорю, соцработники…
— Соцработники, братья Карамазовы, волки зеленые… Обходят неблагополучные семьи что ли?
— Ага.
— Гуманитарную помощь привезли?
— Не…
— Жаль, иногда хорошая бывает. Что за вопли?
— Любка злится чего-то. Они вроде как Тюльку хотят отобрать, а она вроде как против.
— Зря, — дядя Гиляй закурил. — Зря. Тюльке лучше будет. Подальше от вас.
— Почему это?
Дядя Гиляй не ответил. Отряхнул колени.
— Пойдем, кастрюлю подержишь… Хотя нет, подождем, пока эти уйдут.
Со стороны дома послышался крик особенно громкий и яростный.
— Посмотрю, — сказал Аксён. — Вдруг убили кого…
— Посмотри-посмотри… Хотя нет, не смотри. У Мишки чутье, как у мангуста, он меня учует… Ты лучше мне помоги, будем поднимать цветную металлургию, бес с ними.
Они вернулись на поляну. Дядя стукал аккумуляторные пластины о кирпич, выбивал лишнее, а сетки швырял в кастрюлю. Аксён возрождал костер. Скучная работа.
Появился Тюлька. Он жевал гематоген и выглядел вполне счастливо.
— Что там? — поинтересовался дядя Гиляй.
— Нормально все. Савельев решил проверить, есть ли у меня вши, а Любка его укусила.
— Как укусила? — удивился Гиляй.
— За ногу. А он ее пистолетом стукнул. Подрались они. А эта Людмила испугалась и на крыльцо выскочила, ну, мне пришлось ее успокаивать. Я ей говорю — вы не волнуйтесь, мать с дядей Мишей все время дерутся, еще с детства. Они учились вместе, даже дружили. А она расплакалась вдруг…
Тюлька замолчал.
— А потом ирисок мне дала… А потом они уехали.
— Девочка верит в добро, — изрек дядя. — Это похвальное качество, сейчас почти не встречается. Любка тоже. Помню, притащила пса — всего две лапы, товарняком переехало…
Дядя Гиляй замолчал.
Свинец в кастрюле начал плавиться, и дядя принялся размешивать его палкой, приговаривая:
— И душа… его из тени… в мир где ночь царит всегда… не пробьется, не восстанет … не заплачет…
— Ну, вот вы опять, — перебил Аксён. — Опять про ворона! Это же про ворона стихотворение!
— Я ни слова не сказал ни про какого ворона, — дядя булькнул свинцом.
— Да, не сказали, но это ведь те самые стихи, я их узнал ведь! Вы тогда их вслух читали…
— Знаешь, Иван, я в жизни много разных стихов прочитал, — сказал дядя Гиляй. — Может, про ворона тоже. Но поскольку меня очень часто били по голове, у меня там все перепуталось. Такой коктейль сделался, шейк-шерри. И иногда как всплывет, так хоть о баню стучись…
— У нас баня сгнила давно, — напомнил Тюлька.
— Баня сгнила, — усмехнулся Гиляй. — Да у вас тут все сгнило! О вашу баню головой лучше не стучаться — рассыпется! Так что, Вячеслав, ты о баню не стучись, будь осторожен!
Тюлька рассмеялся. Он развел огонь в своем отдельном очаге. Потом собрал уродцев и покидал их в ковш.
— Зачем? — поинтрересовался Аксён.
— Кастет сделаю, — сообщил Тюлька.
— Нельзя кастет из свинца делать, — вмешался дядя Гиляй. — Лучше из бронзы.
— Почему? — спросил Тюлька.
— Свинец мягкий — при сильном ударе он может сплющиться. И тогда пальцы защемит. Бронза тверже. Делай из бронзы.
— А где я бронзу найду? — растерялся Тюлька.
— Ну, это просто. Ты в городе бывал?
— Да.
— Ленина видел?
— Это памятник что ли?
— Ага. Тут все просто — отправляйся ночью в город с ножовкой и… Он там с кепкой, или с газетой?
— С газетой, — сказал Аксён.
— Вот ты, Вячеслав, пойди ночью к Ленину и отпили у него ножовкой газету. Потом измельчи ее напильником в пыль, а эту пыль уже можно сплавить в кастет. Очень просто. Никакого свинца. Ясно?
— Ясно, — Тюлька принялся выуживать плоскогубцами бэтменов из ковша.
Конечности у них стали уже оплавляться, и уродцы сделались еще уродливее, Тюлька доставал фигурки из геены и остужал в банке с водой.
— Когда мы были маленькие, на восьмом заводе стоял железный рабочий, — дядя Гиляй достал сигарету, курить не стал. — Рядом с клубом. Такой, раньше везде такие стояли. С молотом. А в парке в Нельше была балерина гипсовая. Как-то раз в грозу на нее упало дерево и сломало, и балерина стала валяться. А мне ее жалко стало, красивая очень балерина…
Дядя замолчал и все-таки закурил.
— Однажды я взял эту балерину и оттащил ее к рабочему. Взял тележку и отвез на восьмой завод. И приставил. Очень красиво получилось, рабочий ее как бы кувалдой обнимал…
— А потом…
Но узнать дальнейшую судьбу гипсовой балерины и железного рабочего не получилось — на станции рявкнуло, знакомо, по паровозному.
— Поезд… — Тюлька опрокинул котелок, монстрики просыпались на землю страшненькой кучей-малой. — Сейчас же не должно ничего…
Тюлька вскочил и кинулся к железной дороге, прямо через ельник.
Но это были не они, просто кто-то сорвал стоп-кран.
Вечером Аксён ткнул Тюльку локтем и прошептал:
— Тюлька, я тебе рассказать кое-что должен.
— Сплю я, — отозвался из-под подушки Тюлька. — И не надо мне ничего говорить, я не дурак.
— Я тебе не про то совсем хотел, я про Ленина.
— Что про Ленина?
— Ты к Ленину ни в коем случае не ходи.
— Почему?
— Памятники нельзя обижать. Если ты у него что-нибудь заберешь, он всю жизнь потом будет тебя преследовать. Начнет ночью приходить и смотреть в окно. А если кто-то забудет закрыть в доме дверь — придет и задушит. Одной рукой.
Тюлька недоверчиво хмыкнул.
— Ты про олененка слыхал?
— Нет.
— Олененок стоял в главном парке, рядом с дискотекой. Он там с самой войны стоял, его солдаты из Германии привезли. И все этого олененка любили, а дети на нем катались. А потом какая-то пьянь хулиганская их взяла и сломала. Так вот этот олененок стал являться ко всем своим обидчикам по ночам и стучать в стену копытом. Так негромко — тук-тук, тук-тук. А на следующее утро его находили мертвым, а лицо было от ужаса просто неузнаваемо. И так олененок явился ко всем, и все они умерли, кроме одного.
— А что с ним стало? — Тюлька выбрался из-под подушки.
— Он пообещал олененку, что будет каждый месяц будет строить по памятнику оленю.
— Это что, если отпилить кепку у памятника, придется всю жизнь ставить памятники кепкам?
— Точно. Спи давай, завтра день тяжелый будет.
— Почему это?
— Потому.
— А какой завтра день?
— Первое. Или второе. Или третье.
— Да…
Тюлька вздохнул и снова спрятался под подушку. Где-то в стене зашевелилась Маруська.
Глава 14
Тюлька поднялся первым. Вернее, вторым, Аксён не спал уже давно, с полшестого. Ему казалось, что его разбудил старт, все вокруг вроде бы подпрыгнуло, стены перекосились, на кухне звякнула посуда. Аксён открыл глаза. Тихо. В небе ничего не свистело, на стене еле слышно тикали ходики, в зале стонал во сне дядя Гиляй. Аксён с удовольствием отметил, что стонет дядя Гиляй мучительно, будто там, во сне, он имеет непростую беседу с десятком трудолюбивых инквизиторов. Конечно, будить Гиляя Аксён не стал, перевернулся на левый бок, закрыл ухо подушкой. Дядя исчез.
Зато появилась крыса. Большая, необычно черная и совсем незнакомая. Обычно по утрам выходила Маруська, она жила в доме уже года два и была уже практически членом семьи, примерно как Жужжа. Эта же крыса была чужая, и Аксёну стало неприятно, он подумал, что новенькая выжила Маруську и теперь заведет здесь свои разнузданные порядки. Маруська была своя, ходила всегда прилично, вдоль стены, на стол не залазила, даже если там что-то оставалось на ночь, по кухне не шастала, и детишек воспитывала в строгости. А как они входили в рост, так сразу их и прогоняла к соседям, чтобы не безобразничали.
А теперь вот Маруськи не стало.
Нет, определенно, день начинался неудачно. Неудачный день и должен начинаться неудачно, ничего необычного.
Аксён постарался уснуть, не получилось, в голове вертелась эта крыса, и стенал дядя Гиляй, так целый час и промучился.
Потом проснулся Тюлька. Тюлька проснулся сразу бодрым, побежал на улицу, умываться. Бренчал умывальником, весело, Аксён даже позавидовал. Он этот день ненавидел. Потому что каждый год этот день проходил совершенно одинаково.
Безобразно.
Сегодня был день рождения бабушки, и по этому поводу они ехали в город. Поздравлять. Праздновать. Веселиться.
В город Аксёну не хотелось совершенно, особенно на день рождения бабушки. Нет, бабушка относилась к нему, к Тюльке и даже к Чугуну отлично, денег подкидывала, целовала украдкой, и видимо любила, но это как раз и было плохо. Рядом с бабушкой Аксён чувствовал себя не так. Не на месте.
Рядом с бабушкой он вспоминал, что все может быть по-другому.
В зале запищал будильник, и упыри стали подниматься.
Прошлепали шаги. Дядя Гиляй. Заглянул в комнату, промолчал, а украсть было нечего, удалился.
Прошлепал Чугун. Этот сразу на улицу. И сразу стал материться, но не на Тюльку, а по телефону.
Мать. Подошла, села рядом.
— Вань, просыпайся.
Потрогала за плечо.
— Просыпайся, поедем к бабушке.
— Ладно, — буркнул Аксён.
Мать попыталась пощекотать за пятку, но Аксён злобно дернулся. Мать отправилась на кухню и стала ругаться с дядей Гиляем по поводу газа. Что газ дорогой, и нечего на нем плавить аккумуляторы, если хочет добывать свинец, пусть дрова в лесу рубит, утром люди просыпаются, и чай не на чем согреть…
Гиляй отвечал, что газа и так уже не было, он успел одну банку только выплавить, а газ и кончился, мать возражала ассиметрично, говорила, что дядя Гиляй просто конопатая сволочь и спорить с ним по вопросам газификации она не намерена. Насчет газа Аксён был согласен с дядей Гиляем, насчет дяди Гиляя Аксён был согласен с матерью.
Аксён выбрался из койки и поплелся на улицу, к умывальнику.
Умывальник был пуст, Тюлька ползал по одичавшей клубнике, выискивал между коричневых листьев засохшие прошлогодние ягоды. Аксён притащил из колодца воды, стал чистить зубы.
Из-за угла появился Чугун, рожа у него была разбита. Дядя Гиляй тоже появился, и тоже с подпорченным лицом, видимо, вечером что-то делили, оба угрюмо покачивались, и общий вид имели тошнотворный.
— Дядька твой — совсем урод, — сообщил Чугун и почесался.
— Это братан твой урод, — поправил дядя Гиляй. — Как и его отец…
Чугун заметил на это, что отец, может и урод был, но это было давно, а дядя Гиляй урод здесь и сейчас, это в сорок раз хуже.
Они стали умываться и дискутировать на тему уродства и генетической к нему предрасположенности, чистить зубы в их присутствии Аксёну не хотелось, и он решил, что сегодня это дело можно задвинуть. Вряд ли Семиволковы сегодня приедут, а на всех остальных ему было плевать, да и кто ему в зубы смотреть будет, а бабушка его и без зубов любит.
Аксён спрятал щетку между бревнами дома и пошел одеваться. По пути встретил мать. Она обрядилась в платье и выглядела дико. Но так тоже было нужно, платье подарила бабушка, когда-то давно, чуть ли не на свадьбу, чуть ли не на выпускной, и теперь мать, когда собиралась вытрясти из бабушки денег, всегда в это платье наряжалась.
Оно ей шло, розовое такое.
— Поздравишь бабушку? — спросила мать.
— Пусть Тюлька поздравляет.
— Он тоже поздравит. И я.
— И Чугун поздравит? И дядя Гиляй?
— Иди одевайся.
— В парадное?
— Пять минут.
Мать пошагала к умывальнику, беседовать с родственниками об уродстве и первородстве, Аксён двинул одеваться.
Через пять минут все были готовы, выстроились на крыльце. Последним из дома показался Тюлька. Он держал в руках коробочку, склеенную из бумажных лоскутков, подарок.
— Бабушка будет рада, — дядя Гиляй указал мизинцем на коробочку.
Мать показала ему кулак.
Чугун идиотски расхохотался.
Аксён оглядел компанию. Помойка. Тюлька только по человечески выглядел, остальные наоборот. Хотя некоторые попытки предприняты были, Чугун надел остроконечные туфли и даже намазал их сажей, дядя Гиляй сально зачесался, а мать украсила платье маленьким букетиком подснежников.
Эта последняя деталь Аксёну совсем не понравилась, подснежники совсем не гармонировали, ни с платьем, ни с мамашей. Хотя в целом она все-таки выглядела неплохо, видно, с вечера обложила лицо огурцами и теперь ничего, похожа.
— Чего стоим? — Чугун поглядел на телефон. — Поезд через двадцать минут. Едем к бабушке.
— Едем! — Тюлька спрыгнул на землю и дернул к станции.
Он еще кричал что-то на бегу, но Аксён не расслышал.
— Маленький, а уже урод, — сказал дядя Гиляй.
Мать стукнула его кулаком по шее.
Аксён уходил из дома последним. Закрывал дверь, из щели под фундаментом опять выставилась посторонняя крыса. Маруська пропала. День должен был закончиться плохо. Впрочем, Аксён знал это и без этой дурацкой крысы. Ни разу день рождения бабушки не заканчивался хорошо.
Когда-то у разъезда Ломы имелся вокзал. Потом он сгорел. Теперь вокзала не было, но пригородный поезд все равно останавливался. Два раза в день, один раз по пути на запад и другой раз по пути на восток. Сейчас шел на восток.
Аксён явился на вокзал последним, ничего необычного он не застал. Тюлька сидел на старой шпале в обнимку с коробкой, мать курила, Чугун курил, дядя Гиляй пытался всучить двум некстати оказавшимся на перроне незнакомым девушкам гипер-ножницы — стригут все, от рыбьих костей, до металла. В Москве дядя Гиляй работал то ли промоутером, то ли менеджером, Аксён так точно и не понял, однако, с работы дядя прихватил большой запас супер-тряпок, мега-ламп и гипер-ножниц, весь этот ассортимент Гиляй с переменным успехом впаривал местному населению.
Девушки вяло сопротивлялись, но было видно, что хватит их ненадолго, мега-ножницы они купят и застригутся вусмерть. Они уже совсем растаяли, но дяде подгадил пригородный, недалеко от станции загудело, залязгало, и почти сразу показался он, поезд. Три вагона и старый красный локомотив, на редкость поцарапанный, причем так, будто поцарапал его не Мурзик-кастрат, а сам Годзилла.
Тюлька восторженно завизжал, запрыгал, его повело в сторону, Аксён схватил брата за шиворот и оттащил от линии, указал на заржавелый плакат, там незадачливого перебегальщика безжалостно переезжал веселый товарняк. Тюлька не особо впечатлился, он частенько пропадал на вокзале и ветхую агитацию знал отлично, пришлось Аксёну прищемить ему ухо.
Пригородный с трудом остановился. Преследуемые Гиляем девушки нырнули в первый вагон, мать угрюмо направилась в третий. В день рождения бабушки практиковалось послушание, все погрузились в третий.
Народу на четверть, в основном непонятные личности, которые всегда ездят в электричках и междугородних поездах, они жевали колбасу, пили пиво, разгадывали кроссворды и негромко матерились, всё культурно и в рамках.
До города двадцать минут. Аксён любил путешествовать до города, двадцать минут поезд летел через лес, окна открыты, вагон заполнен железнодорожным шумом, Аксён закрывал глаза и чувствовал преодоление пространства.
Однажды он собрал деньги, и они отправились в путешествие на целый день. Тогда еще, прошлым летом, может позопрошлым. Сначала забрались в Шарью, потом вернулись до Галича, но до озера так и не добрались, и сразу обратно, в Ломы. Славный день, все получилось как нельзя лучше, светло и ветрено, кажется, среда. Точно, среда, народу мало, сволочи всякой вообще не случилось, пропутешествовали здорово. Аксён выскакивал на частых остановках, покупал хот-доги, сок и орешки, они болтали о всякой ерунде, играли в карты на щелбаны, смеялись и были счастливы. Тогда еще не предвиделось никакого Влада, Ульяна заснула, и от Мантурово до Неи ее голова лежала у него на плече…
— Смотри! Там цапли! — Тюлька ткнул Аксёна в бок. — Цапли!
Аксён выглянул в окно, но увидел только какие-то серые столбики, может, и на самом деле цапли.
— Заткнись, недоразвитый, — оторвался от телефона Чугун. — А то я сейчас из тебя самого цаплю сделаю!