Я и себя подготовила по высшему разряду: нарядилась в тот самый прикид, которым свела с ума мазохиста Дюваля. С волос еще не смылась краска, уложить их, как мастер в салоне, я не могла, поэтому просто распустила их по плечам. Образ стервы, который так не шел мне в жизни, сейчас был как нельзя кстати.
Наконец подъехала его машина. Откручивая проволочку с пробки шампанского, я наблюдала за Миром в окно. Он вышел из машины со стороны водителя, захлопнул дверцу, потом зачем-то открыл заднюю дверь, полез вглубь и, неловко сдавая назад, вытащил огромную коробку и пышный букет цветов. Что это может означать? Мир уже стоял на пороге, а я все приводила мысли в порядок, машинально крутя проволоку на бутылке. В тот момент, когда он шагнул в дом, я чуть вздрогнула, и шампанское взорвалось у меня в руках! Пробка угодила мужу прямо в лоб, а я так заорала от неожиданности, что зазвенели стекла в окнах.
Мир стоял в дверях, по нему текло, пенясь, шампанское. Клочок снежной пены повис на выдающемся во всех смыслах носу. Если честно, таким своего мужественного возлюбленного я еще не видела. Он побледнел до синевы, а на лбу растекалось бордовое пятно.
— Господи! — сказал он не своим голосом. Потом медленно поставил на пол коробку и положил сверху цветы.
— Поздравляю с получением займа, — подала я реплику согласно разработанному сценарию.
— Ага, — ответил Мир невнятно. — Сейчас памперс сменю и отметим. Красивое платье. И волосы, — произнес он, проплывая мимо. Походка у него была немного неуверенная, будто он перепил.
Пострадавший отсутствовал около часа. Уж не знаю, сменил ли он памперс или были еще какие дела, но вернулся он свежий, спокойный, переодетый в голубые джинсы и белую футболку. Черные волосы влажно блестели, глаза смеялись. На лбу торчала шишка.
— Милая, ты никогда не промахиваешься? — поинтересовался он, потирая ушибленное место.
— Я не хотела, — оправдывалась я. — Просто редко открываю шампанское!
— Не дамское это дело, — согласился он.
Я промолчала. Меня интересовало главное: что там с займом? Уж больно хорошее настроение у моего мужа. Мир, сияя, продолжал:
— Кстати, ты еще не открыла подарок? Это в честь хорошего дела. Решил тебя порадовать. Скоро виноград, из которого делается такое вино, будет расти на моих удобрениях.
Он отложил букет, открыл привезенную коробку и, пыхтя, достал из нее металлическую конструкцию для винных бутылок. Все ячейки были заполнены.
— Это все — лучшие испанские вина. Какое ты хочешь попробовать?
Я указала пальцем на крайнюю верхнюю бутылку.
— Отличный выбор, — прокомментировал Мир.
Разливая вино, он пел об открывающихся перспективах испанского рынка. Я не могла поверить своим ушам: значит, он получил деньги от Дюваля? Но как? Каким образом? Мир подал мне бокал. Я взяла его в руки, машинально отхлебнула и спросила:
— Так ты получил заем?
— Конечно! — Он попивал вино и улыбался.
— Ты ничего не хочешь мне сказать?
— Ты великолепна в этом наряде! Пей же!
Дальше так продолжаться не могло. Не слишком ли все чудесно? И полностью снят запрет на алкогольный допинг для меня. Впрочем, припомнила я, слегка раздражаясь, при встречах с Дювалем о моем здоровье Мир вообще не вспоминал!
— Мир, признайся честно, вначале ты пытался подложить меня в постель Дюваля?
Он замер, вытаращив на меня глаза. Потом попытался сделать хорошую мину при плохой игре и нарочито небрежно отхлебнул из своего бокала. Но бог не любит лжи, поэтому он поперхнулся, закашлялся, вытер выступившие слезы и ответил, пытаясь спасти положение:
— Я просто подумал, что тебе надо отвлечься. Ты была такая разбитая, а я не мог помочь. Дюваль был очень кстати. И ведь получилось! Смотри, ты больше не плачешь без причины и глазки горят. Ну, а если мсье банкир из симпатии к тебе решит помочь твоему мужу, то что же здесь плохого! Видишь, я признаю, что ты мне помогла, пусть и нечаянно.
— Ты мерзавец! — взорвалась я наконец. — Сволочь! Ты снова использовал меня! Не надо говорить, что ты хотел сделать лучше для меня! Грязь какая! Ты видел, как мне плохо, и знал, что я поведусь на Дюваля, потому что… устала. А знаешь, почему так получилось? Потому что ты ради своего бизнеса мной жертвовал! — Мир вздрогнул от правды, как от удара, и опустил голову. — Да если бы ты хоть немного был человеком, ты бы отдал все, лишь бы я собой не рисковала! Вот так мужчины поступают! Да хоть пятьсот раз я тебе расскажу, что это такое, когда тебя похищают и грозят убить, ты не поймешь! Только пережить можно. Ну, не любил ты меня, но за что это на мою голову?
Все это я выпалила на одном дыхании, а когда воздух в моих легких закончился, обвиняемый начал защищаться:
— Леночка, я пытался спасти тебя, искал тебя во Франции, в России. Я верил, что все обойдется. И ты держалась так мужественно, была такой сильной, что мне казалось… я думал… ты… любишь меня и ради меня выдержишь все. Я забыл, что ты просто женщина и тебя надо защищать.
Он сказал это так искренне, с таким раскаянием, что я вдруг пожалела на секунду о своем горячем монологе. Он восхищался мной, а я разоралась, как какая-нибудь жена «нового русского» — бывшая продавщица местного продторга. Как же я выгляжу в его глазах после этого?
— А Дюваль, — продолжил он другим тоном, — просто плейбой.
— Да нет, не просто. — Я снова начала злиться. — Он конченый мазохист.
— Почему?
— Откуда я знаю, почему. Может, его мама не любила в детстве. Он попросил привязать его к кровати и побить.
— Так дело дошло и до кровати! — протянул Мир глуховатым незнакомым голосом, будто подтверждая свои мысли.
— А ты не этого хотел!
— Но все же дошло.
Как и голос, выражение его лица было совсем чужим: он вроде улыбался, но глаза были прищурены. Он явно допрашивал меня. Я сопротивлялась изо всех сил:
— После сцены с Женевьевой — дошло.
Мир никак не отреагировал на мой выпад. Тем же мерзким тоном инквизитора он задал вопрос:
— Ты привязала его, и что было дальше?
— Взяла хлыст и высекла его. — Я отвернулась, чувствуя себя глупо.
— Ты била его хлыстом? — прозвучал следующий вопрос.
— Била хлыстом, поливала расплавленным воском, а когда он кончил, ушла. Я постаралась сделать все как можно хуже, чтобы он не дал тебе денег. И еще: когда я била его, я представляла, что бью тебя!
— Эротическая фантазия?
Я повернулась к нему: передо мной сидел уже не Торквемада, а мой муж, и весь его вид говорил о том, что сейчас он расхохочется.
— Садистическая фантазия.
— Ты хотела бы стукнуть меня? — Он уже посмеивался, представляя себе меня, гоняющуюся за ним со сковородкой.
— Тогда хотела. Ты так замучил меня своим бизнесом!
— Знаешь, я такой. И всегда таким был.
— Да, я знаю: я сама виновата. Сама захотела! — Меня одолевал новый приступ злости.
— Ну, в общем, — да.
Вот и дошутился! Я плюхнула пустой бокал на столик и вцепилась мужу в волосы. Он заливался смехом, щекотал меня за бока, потом легко, будто я трехлетний ребенок, уложил меня на пол. Я отпустила его волосы. Мне тоже стало смешно, легко. Он таки довел меня до рукоприкладства! Может, я и впрямь не мазохистка, а форменная садистка? Бросаюсь на мужчин с хлыстом и кулаками! Что сказала бы моя мама?
Мир стоял надо мной на четвереньках, крепко держа за плечи своими железными руками и сжимая коленями бедра. Отсмеявшись, мы смотрели друг на друга. Совсем немного времени назад такие взгляды заканчивались бурными поцелуями и жарким сексом. И первой всегда начинала я. Но теперь… Я просто смотрела на него и думала о том, что бы съесть на ужин, и о том, что надо поставить букет, принесенный Миром, в воду. Бедный веник валялся на комоде в прихожей. Мир заговорил:
— Между прочим, среди приятелей Дюваля есть мой знакомый. Он рассказал мне, что у этого… извращенца появилась фантастическая женщина. Она просто потрясающая, так сам Дюваль сказал, и он с ней три раза кончил. Это про тебя?
— Со мной он только один раз… — засомневалась я. — Во всяком случае, я так поняла. Нет, вряд ли это я! — Мне уже было немного не по себе от этого разговора, но циничный Мир продолжал:
— Скорее всего ты! Он, то есть этот… Дюваль признался, что первый раз кончил, когда только увидел тебя с черными волосами в кожаных штанах, второй раз — когда ты отстегала его, а третий — когда спокойно ушла и слова не сказала. Я тоже не подумал сначала, что речь о тебе, но вот черные волосы, вот кожаные штаны. Знаешь, ты полна сюрпризов!
Я молчала. Мне уже было холодно, и плечи, прижатые к полу, затекли.
— Знаешь, что я вижу? — тихим голосом, когда-то сводившим меня с ума, спросил самый лучший мужчина в мире. И сам себе ответил: — Я вижу женщину, которой очень благодарен и которую хочу сделать счастливой.
Я поняла, что это и есть признание в любви. Мир не знает слово «люблю», но того, что он уже сказал, вполне достаточно. Пришел мой час, а мне вроде как скучно. Странное я создание: умирала от любви, ждала ее, а теперь, когда все случилось, — равнодушна. Мир ждал ответа, но я просто высвободилась из его рук, поднялась и пошла к двери. Все же надо поставить букет в воду.
Глава 29
И снова дни пошли за днями. После того разговора в гостиной мои отношения с Миром перешли совсем в иную плоскость. Нет, это неправильное определение. Точнее сказать, наши отношения сошли на нет. Я продолжала жить в свое удовольствие: отдыхала, посещала косметические салоны, бассейны с морской водой, массажистов, редких подруг из русских, обосновавшихся по той или иной причине в Париже. Большинство из них проводили время так же, как и я, в праздности и безделье, а их мужья, русские или французы, работали день напролет. Почти все дамы заработали свое нынешнее благополучие, что называется, одним местом. Никогда не поверю, что можно влюбиться в жирного старого мужика, воспитанного при коммунистах по стандарту «лучший парень на деревне», но зато имеющего денежки и живущего теперь во Франции. Милые жены таких субъектов знали о тряпках и отдыхе все. Теперь я тоже стремилась слиться с общей массой таких дамочек. Быть просто женщиной, чего еще желать? Почти у всех моих новых подружек были любовники. В основном тоже из русских, только попроще. Они были шоферами, официантами, еще кем-то. Особенным спросом пользовались бывшие спортсмены, теперь обретающиеся в дорогих тренажерных залах.
Я смотрела на эту жизнь, почти участвовала в ней, мне все нравилось, но часто с тоской вспоминала те, первые годы в Париже, когда видела город только из окна автомобиля по дороге в офис и из офиса. То время, когда Мир был моим божеством, когда самая рутинная работа в фирме была увлекательнейшим занятием, когда я не знала бутиков, салонов, бистро, потому что рано утром уезжала с любимым и поздно вечером возвращалась. Я тосковала по своим мучительным одиноким ночам, по вкусу «Отвертки» с сигаретой в темноте. В те годы мне нравилось курить в темноте, не видя дыма, а только наблюдая за оранжевой звездочкой, мерцающей в ночи. Конечно, сейчас я могла бы спокойно покурить ночью в спальне и выпить пару коктейлей, но в этом не было ровно никакого смысла.
Я часто звонила домой, маме, узнавая последние новости. Элла родила дочку, мама моего первого мужа умерла. Нас не известили об этом, может, и правильно. Мы принесли ей только горе. Бабушка становилась все здоровее и все лучше и лучше разбиралась в жизни. Она по-прежнему поливала меня грязью, будто мысль о внучке — убийце и проститутке — делала ее жизнь, все прожитые годы особенно осмысленными. Мне всегда казалось, что понять и простить своих детей — вот главное, что может сделать человек в своей жизни. Но как я могу судить об этом после всего, что случилось, и к тому же у меня нет детей.
Первое время Мир искал причины происходящих со мной перемен. Однажды утром, во время завтрака, он сказал:
— Знаешь, я понимаю, что тебе одиноко здесь. Может, ты хочешь ребенка?
Я очень удивилась, услышав такое. Ведь это назначенная цена, и я плачу ее, как бы тяжело ни было. Да уже и не так тяжело. Поэтому я ответила:
— У тебя же не может быть детей. К чему эти разговоры?
— Но можно взять малыша на воспитание. Или обратиться в банк спермы.
Мне стало неприятно. Я не могу смотреть на сперму с медицинской точки зрения. Выделения чужого человека, впрыснутые шприцом?! Наверное, отвращение отразилось на моем лице, потому что муж произнес с явным облегчением:
— Ладно, ладно! Я думал, у женщин такая программа.
— У женщин такая программа. — подтвердила я. — Но у меня слишком давно все наперекосяк, чтобы начинать теперь все исправлять. А вообще, родить ребенка от тебя я бы согласилась даже сейчас…
После этого «даже сейчас» я осеклась, не зная, как сгладить впечатление повисших в воздухе слов. Мир смотрел на меня, приподняв одну бровь и приоткрыв рот. Я не просто проболталась, я объяснила ситуацию полностью.
— «Даже сейчас», — повторил он. Я опустила глаза. — Вот, значит, что происходит.
Муж одним глотком допил кофе и вышел из-за стола. Я не знала, что делать и что говорить. Краем глаза я видела, как он стоит у зеркала в прихожей, делая вид, что проверяет бумажник, ключи и что-то там еще. Может, он ждал моих слов или жеста. Что с ним происходило, мне было непонятно. Да и когда мне было понятно? Раньше я тоже не понимала, а любила его.
С тех пор я была предоставлена самой себе полностью.
Глава 30
Прошло около полугода. Можно сказать, что Мира я больше не видела. То есть он появлялся очень поздно вечером, ужинал и уходил в свой кабинет. Я тоже почти не бывала дома. Иногда, сначала чаще, потом — гораздо реже, я хотела поговорить с мужем обо всем, что происходило и произошло, о нас. Но всегда находились причины для того, чтобы разговор отложить. Я думала: «Ладно, поговорю завтра», и завтра откладывала тоже. Почему так получается? У самого близкого человека творится что-то на душе, а ты ничего не предпринимаешь. А с ним и впрямь творилось что-то. Он не улыбался, не шутил, не касался пальцем горбинки на носу, не говорил о делах. Иногда я встречалась с Полем Ле Февром, моим единственным другом, которого я искренне любила и понимала. Мне казалось, что он тоже относится ко мне по-особенному. Как-то, когда мы сидели в кафе и болтали о том о сем, он сказал:
— А шеф здорово изменился в последнее время.
Я немного напряглась и поинтересовалась, в чем это выражается.
— Он рассеянный, не такой деловой, как раньше. Думаю, мы все в офисе думаем, что он устал. Когда вы в последний раз отдыхали?
— Да мы и в первый раз не отдыхали, — рассмеялась я. И задумалась.
Вечером я ждала Мира, чтобы предложить ему поехать куда-нибудь, но не дождалась. Он позвонил и сообщил, что приедет через неделю. Он в Испании и очень занят. Поэтому (а почему же еще!) он говорить больше не может. Через неделю я решила, что разговор об отдыхе все равно будет напрасным. Мир не умеет отдыхать.
Я и свои чувства не подвергала анализу. Только помнила, каким раньше все вокруг было ярким, цветным, столько всего происходило, жизнь была так насыщена! Сейчас же, проведя время в ночном клубе, шикарном кинотеатре или на вечеринке с новыми друзьями, я уже на следующий день ничего не помнила. Романов не заводила, хотя предложения поступали регулярно. Мужчины вокруг казались мне скучными, лишенными обаяния, магической силы, привлекательности. Как же все-таки Мир отличался от них!
Самым забавным было то, что меня буквально преследовал Серж Дюваль. После нашей с ним «ночи любви» он позвонил только через месяц, но букеты от него я получала и раньше. Просто это тоже был такой мазохистский кайф — оттягивать встречу, мучиться неизвестностью и ожиданием. Я поговорила с ним холодно, он не интересовал меня больше. Это было ошибкой: холодность возбуждала жаждущее страданий сердце. Может, если бы я сама гонялась за ним, он бы и отстал, но я отказывала ему во встречах и отсылала подарки. Мир не комментировал ситуацию, хотя неоднократно сам приглашал меня к телефону, когда Дюваль названивал, и частенько передавал приветы от сладострастника. Сухо и сдержанно.
Однажды днем, когда я маялась от безделья, раздался телефонный звонок. Мужской голос, смутно знакомый по прежней жизни, сказал по-русски с явным акцентом:
— Лена? Это вы? Очень рад вас слышать! Это Франсуа, помните меня? Я ухаживал в России за вашей подругой Эллой!
— Франсуа! Боже мой! Конечно, помню.
— Я хотел бы с вами встретиться, вспомнить былое, поговорить по-русски. Вы не против?
— Конечно, приходите сегодня в гости. Скажем, к обеду.
— Спасибо, приду!
Он уточнил адрес и повесил трубку. Все же не так я обрадовалась, как изобразила. Прежняя жизнь в России была для меня далеким и неприятным прошлым.
Франсуа пришел, мы пообедали, поболтали не поймешь о чем, и он ушел. Если честно, то я так и не поняла, что это был за визит. Его интересовала наша жизнь — где бываем, с кем общаемся, но больше всего его интересовал Мир. Мир и его дела. Его клиенты, конкуренты, поездки, приятели и прочее. К сожалению, теперь я мало что могла рассказать об этом. Дела Мира теперь были только делами Мира и ничем больше для меня. Франсуа был немного разочарован, а я даже не подумала, зачем он это все выспрашивает.
После его ухода на душе у меня было мерзко. Возможно, повлияли воспоминания — я все думала и думала о доме, о маме. Что я тут делаю, без дома, без семьи, с мужчиной, который едва здоровается со мной?! У Эллы уже есть дочь, у других подруг — нормальные семьи, а я тут сижу… Что будет завтра? Мир бросит меня без средств к существованию. Найдет себе бабенку и вышвырнет меня! Память подсунула мне картинку из недавнего прошлого: Мир с Женевьевой. Мне стало жалко себя. Я пошла забытой дорожкой к бару и открыла его. Дорогое вино и коньяки выстроились в два ряда. Я выбрала коньяк, налила в стакан на палец, потом подумала и добавила еще столько же. Дело пошло так споро, будто и не прерывалось на несколько лет. Да, это как ездить на велосипеде — один раз научишься, и всегда умеешь.