Марина чуть не взвизгнула от досады, когда листок кончился. Схватила с полу целую кучку, ища продолжение, но там шла речь совсем о другом.
«Kак у всех пьяниц чувствуется необходимость опохмелиться, так и у курильщика опиума является необходимость нового возбуждения нервов при помощи курения опиума. Он снова разжигает свою трубку – и так без конца, как страждущий запоем алкоголик. В конце концов им овладевает или сумасшедший, как в белой горячке, бред, делающий его опасным для окружающих, или же его поражает паралич. А между тем как красиво, как очаровательно выглядит цветущее поле мака, особенно в Китае! Я не мог оторвать глаз от моря цветов, ярких, как огненные точки, нежно-розовых, бледно-лиловых, нежно-белых…»
Марина выронила прочитанный листок и взялась за последний, как вдруг дверь начала отворяться. Девушка похолодела… К счастью, переходя от листка к листку, она оказалась возле гобеленов. На одном был изображен закованный в латы рыцарь, скачущий по лесу, на другом – прекрасная дама, ожидающая его под сенью дерев. Марина бросилась между влюбленными и скрылась в темноте. В комнату кто-то вошел. Но кто?
Развернувшись, Марина приникла к щелочке. Мелькнула мысль, что подслушивание и подглядывание входят у нее в привычку. О, да это Сименс ее так напугал!
Главный охотник на ведьм вошел с подносом, заставленным яствами и бутылками. У Марины засосало под ложечкой: аппетит у нее никогда ни от чего не пропадал, а после беготни по лестницам и подземельям усилился. Но теперь неизвестно, сколько ей придется простоять здесь, в темной щели потайного перехода.
Макбет, натиравший лапкой мордочку, поглядел на нее задумчиво. Может, он решил, что Марина приглашает его снова прогуляться по темным коридорам? Боже сохрани!
– О нет!
Возглас Сименса заставил ее подскочить. Не глядя брякнув поднос на край стола, так что по полу запрыгали яблоки, дворецкий подскочил к бессильно распростертому на диване Джасперу и вырвал из его приоткрытого рта чубук трубки:
– Нет, мистер Джаспер, нет! Вы же обещали!
Тот приоткрыл глаза, и Марина услышала его задыхающийся шепот:
– Ничего, Сименс… Только одна затяжка… на память о прошлом.
Сименс смахнул со столика причудливый кувшин, от которого тянулась трубка:
– Ах, я старый дурак! Я же поверил вам! Ну зачем я оставил отраву здесь?! Но вы казались таким слабым… Я подумал: у мистера Джаспера не хватит сил дотянуться…
– Господь послал ангела, и тот протянул мне руку помощи, – отозвался Джаспер.
– Нет, это сатана послал к вам своего подручного! – загремел Сименс.
– Значит, то был… маленький лживый дьяволенок, который снует по дому, морочит всем голову, не подозревая, что я вижу его… ее… насквозь, – хихикнул Джаспер.
– Дьяволенок? – Лицо Сименса побелело. – Нет, ведьма. Никак не назовешь ее иначе! И она где-то здесь!
Он ринулся за дверь, и, как только раздался ее хлопок, Марина, взгляда не бросив на Джаспера, вихрем пролетела через комнату. Макбет помчался за ней.
О господи, Сименс возвращается! Сейчас увидит, спросит, откуда взялась… Неоткуда ей тут взяться! Охотник за ведьмами сразу все поймет.
Марина метнулась вправо-влево, увидела дверь – и влетела в нее.
* * *От страха света белого не видя, приостановилась, хватаясь за стену, и не поверила ушам, услышав тихий смех и ласковое:
– Дорогая Марион, я счастлива видеть вас. Как мило с вашей стороны навестить бедную болящую!
Марина открыла глаза и обнаружила молодую женщину, сидящую в кресле у окна. Джессика! Заставила себя принять участливый вид и сказать, словно ничуть не удивилась, внезапно увидев ее, а только о том и мечтала:
– Я беспокоилась о вас. Что случилось ночью?
– Пустяки, устала, – отмахнулась Джессика. – Да и настроение у меня не самое лучшее. Право, не стоило поднимать такого шума. Но наш дорогой Десмонд очень заботлив. Совсем потерял голову, глядя, как доктор пускает мне кровь…
– Больно? – содрогнулась Марина.
– Я ничего не чувствовала, была в обмороке. А потом первое, что увидела, было лицо Десмонда. Мужчины все-таки слабее нас, женщин. Совершенно не выносят вида страданий! Здесь неподалеку покои Джаспера, а он, как известно, болен. Иногда я слышу его крики, стоны, он о чем-то просит Сименса… Кто бы мог подумать, что малярия может причинять такие муки!
Малярия? Да если б она знала… Хотя стоп, наверняка Джессике, как давней обитательнице Маккол-кастл, все известно. Одна из семейных тайн тщательно охраняется только от посторонних. И от Марины тоже. Сименс, вероятно, решил, что к Джасперу пробралась Агнесс, ведь только ее он зовет ведьмой, но если Марина сейчас расскажет о своих приключениях Джессике, та может проболтаться. И тогда Десмонд узнает, что она потворствует пагубным прихотям его дядюшки. К тому же, разгласи она тайну Джаспера, не разгласит ли тот и ее секрет? Его фраза, мол, он видит насквозь дьяволенка, который всем морочит головы… Нет, лучше помалкивать.
– Марион?
Джессика смотрела не без изумления, и Марина неловко сменила тему:
– Значит, Десмонд вернулся ночью?
– Да. И, боюсь, ему едва ли удалось как следует выспаться! Сначала меня отхаживали, а потом… потом я устроила такую истерику.
– Истерику?! – Марина вытаращила глаза.
– Ну да. Видите ли, я получила письмо… – Джессика замялась, как бы размышляя, можно ли довериться Марине. – А, все равно вы узнаете: в доме ничего нельзя утаить! Это было предложение руки и сердца.
– Ах! – только и смогла сказать Марина, в восторге всплеснув руками: нет ничего милее юным девам, чем обсуждать сватовство, замужество и тому подобное.
Мисс Ричардсон слабо улыбнулась.
– Я оставила письмо без ответа, однако Десмонд, воротясь, сообщил мне, что виделся в Лондоне с… с тем господином, и тот официально заявил ему о своих намерениях относительно меня. Сознаюсь: это меня просто подкосило. Даже плохо помню, что я наговорила Десмонду.
– О, так вам не по душе сие сватовство? – догадалась Марина. – Как жаль. Он, верно, очень беден?
– Наоборот, богат, что является единственным его достоинством. – Джессика тяжело вздохнула, и ее прекрасные голубые глаза наполнились слезами. – Риверс просто уродлив: лысая голова, сгорбленная спина, желтый цвет лица… И к тому же ужасно скуп. Выйти замуж за пугало? Не сомневаюсь, он бы превратил мою жизнь в домашний ад!
Последние слова были едва различимы среди беспрерывных всхлипываний. Но Джессика через силу улыбнулась и продолжила:
– Десмонд – благослови его господь! – все понял и сказал, что принуждать меня не станет, уверив, что я могу жить в Маккол-кастл сколько угодно. Конечно, если бы мы с Десмондом жили в замке одни, то могли возникнуть толки, и он вынужден был бы жениться на мне. Но присутствие Урсулы и Джаспера… Что такое, Марион?
– Ерунда, – едва выдавила Марина. – Просто вдруг в горле запершило.
Вовсе не ерунда, и ничего нигде не запершило – у нее дыхание сперло от слов Джессики: «Он вынужден был бы жениться на мне». А что, лучший выход для всех. И для Марины тоже! Тогда Десмонд постарался бы поскорее отправить домой тайную жену, освободив ее от брачных уз.
Да и вообще их брак недействителен. Марина может заглядываться на любого мужчину, хоть бы на Хьюго. То же и Десмонд. Но почему-то от мысли о том, что Десмонд полюбит – не просто плотски пожелает, но полюбит! – кого бы то ни было, у Марины защемило сердце. Но не дай бог Джессике что-то заподозрить.
– Кажется, я простудилась… – Марина старательно и довольно натурально чихнула. Выхватила из кармана платок, поднесла к носу – и выронила: то оказалась скомканная бумажка, исписанная и исчерканная.
Батюшки-светы! Листок из Джасперова дневника! Очевидно, Марина безотчетно сунула его в карман, когда Сименс едва не застиг ее на месте преступления.
Она быстро нагнулась, но Джессика оказалась проворнее.
– Что это, Марион? Какой у вас странный носовой платок! – Она рассмеялась и развернула листок. – Здесь что, пробовали новое перо? А почерк-то! Ну-ка, что тут? «Жизнь наша делится на две эпохи: первую проводим в будущем, а вторую в прошлом». Ого! философия, и притом тонкая. Писал человек умный. Напрасно он зачеркнул так много. «Я знаю, что жизнь моя не удалась. Вспомнить мне нечего, кроме горя, которое я приносил себе и другим своим беспутством и слабоволием. Но, возможно, новый лорд Маккол когда-нибудь добром вспомнит меня хотя бы за то, что я сегодня был единственным свидетелем на свадьбе его отца и матери. Когда стало ясно, что у меня не может быть детей, я исполнился особой отеческой нежности ко всем ним: и большим, и маленьким, и даже нерожденным. Я глядел на Гвендолин – а она казалась еще прелестнее в предвкушении своего пусть еще не скорого, но явного материнства – и думал, что мой отец все-таки потерпел то поражение, которое я ему предсказывал. Дочь сельского викария, которая вынуждена была пойти в услужение, – и Алистер Маккол, надежда и опора всего рода…»
Джессика выронила листок и какое-то время невидящими глазами смотрела на гобелен, украшавший стену и, словно нарочно, изображавший брачную церемонию.
Марина стояла ни жива ни мертва. Больше всего на свете ей хотелось бы очутиться сейчас за тридевять земель от девушки, безутешно оплакивающей своего жениха и вдруг узнавшей, что тот не просто был ей неверен, а вовсе повенчан с другой.
– Где ты это взяла? – спросила Джессика.
– Н-не… не пом-ню, – промямлила Марина. – Где-то в кор… в коридо…
– Не лги! – перебила Джессика. – Мне не нужна ложь во спасение. Говори!
– У Джаспера, – созналась Марина, не выдержав ее повелительного взора. – Я перепутала двери и…
– Джаспер не может иметь детей? Каким же тогда образом… – прошептала Джессика.
«О чем это она? Уж не повредилась ли бедняжка в уме?» – испуганно подумала Марина.
– Как ты мог, Алистер! – простонала Джессика, а затем зарыдала, ломая руки и не вытирая слез, заливавших ее лицо. И вдруг с тоской уставилась на кольцо – знак не любви, а обмана. – Алистер, любимый мой…
«Брайан, любимый мой!» – эхом донеслось из-за двери, и Марина кинулась вон, испытывая облегчение, что появился приличный предлог сбежать: невыносимо было смотреть на тяжкое горе оскорбленной невесты. Впереди белой стрелой летел Макбет, все это время смирно просидевший под складками ее шелковых юбок. Марина толкнула дверь и едва не сбила с ног сгорбленную фигурку: седые спутанные волосы, обрывки фаты, сухие померанцы. Урсула скорчилась за дверью, что-то бормоча.
– Тише, тише, – пробормотала Марина, беря старую даму за руку. И та покорно поплелась за Мариной. Но вдруг остановилась, вырвала руку:
– Куда ты идешь? Я тебя не знаю!
Марина вгляделась в блуждающие, выцветшие глаза. Вот странно! У женщины совершенно безумный вид, а вчера ночью голос ее звучал хоть и слабо, перепуганно, однако вполне трезво… Ах да, Марина и забыла: то было во сне! И здравомыслие Урсулы ей тоже привиделось? Появилось желание немедленно все уточнить, и Марина, близко склонясь к Урсуле, спросила:
– Что сделали с Гвендолин? Где она теперь?
Ничто не дрогнуло в глубине угасшего взора.
– Как нежный лютик, вся звеня, была любовью я согрета, – вяло молвила Урсула и вдруг заломила руки с криком: – Это вы, леди Элинор?
Марина едва не пустилась прочь, но старая дама вцепилась в нее, восклицая:
– Покажите ваши руки, леди Элинор! Высохла на них кровь? О, я знаю, вы никогда не простите! Проклятие Макколов вечно! – И вслед за тем Урсула разрыдалась, причитая: – Бедная леди Элинор! Вас убили, но так, чтобы смерть казалась естественной. Вас держали, а негодяй, подручный вашего мужа, вскрыл вам вены, и вы истекли кровью. Потом кровь вытерли, и никто ничего не заподозрил. Но утешьтесь: ваш убийца умер в жестоких мучениях. Его преследовал призрак женщины, одетой в белое, с ручейками крови на запястьях… Покажите ваши руки, леди Элинор!
– Я не леди Элинор! Оставьте меня в покое, сумасшедшая старуха! – крикнула Марина что было сил и стряхнула с себя тщедушное, но цепкое тельце.
Урсула недоумевающе воззрилась на нее:
– Не… не леди Элинор? А кто же?
И потащилась прочь, напевая свою песенку. Макбет поплелся следом. Один раз оглянулся, и Марине почудился укор в зеленых кошачьих глазах.
Она бессильно привалилась к стене, в тоске подумала: «О господи! Что я здесь делаю?!»
Фея лесного озера
Подходил к концу февраль, а признаков зимы Марине так и не довелось увидеть. Каждый день розовая заря приводила за собою прелестный день, потом золото солнца сменялось серебром луны. Переход зимы в весну был настолько плавным, что Марина удивлялась: зачем англичанам придумывать названия для времен года? Здесь стоит как бы одна пора, только иногда теплее, а иногда прохладнее. Вспомнилась загадка: «Зимой и летом одним цветом…» Это не елка, нет! Это Англия! То ли дело зима в России…
Марина, гулявшая возле замка, страстно сжала руки у груди: так вдруг захотелось домой! Там сейчас празднуется Масленая неделя…
Девушка тяжело вздохнула. Хорошо, что в замке огромная библиотека, – только книги помогали ей убивать время и гнали тяжелые мысли. Она старалась вообще не думать о происходящем в замке. Только окунись в события, прошлые или настоящие, – и они втянут тебя, как в омут, с головой! «Мне нет здесь дела ни до чего! – уговаривала Марина сама себя. – Ни до Гвендолин, которая то ли была, то ли нет. Ни до Джаспера с его опасными намеками и пристрастием к ядовитому зелью. Ни до двух бедных брошенных невест, помешавшихся от горя. Ни до…»
Она вздрогнула. Упомяни о черте, а он уж тут. Десмонд спускается с пологого бережка, похлопывая хлыстиком по высоким сапогам. Сейчас увидит ее – и повернет прочь, сделав вид, что шел вовсе не сюда… Марина глядела исподлобья, недоверчиво: Десмонд шел прямо к ней, и на лице его не было всегдашнего надменного, ненавистного ей «милордского» выражения – смотрел чуть ли не с улыбкой. Как говорят в России: не иначе, леший в лесу сдох.
– Добрый день, кузина Марион! – приветливо окликнул Десмонд.
– Добрый день, – чопорно отозвалась «кузина» и весьма кстати ввернула недавно затверженную непременную фразу: – Хорошая погода сегодня, не правда ли?
– Да, да! – закивал Десмонд. – А вы, смотрю, изрядно англизировались.
Марина прищурилась. Что его так разобрало? Смеется, глазами поигрывает… Не задумал ли чего? Она бросила взгляд вокруг: здесь никто не увидит, не услышит, если Десмонд начнет ссориться с ней… или любезничать. Любезничать? А почему бы нет? Марина ведь кое-чего добилась, науськав Сименса на воображаемую ведьму: тот если и не рассыпал по коридорам мак (наверное, не нашел его в таком огромном количестве), то сам по ним шастал еженощно, и сколько Марина ни стерегла, ни разу не видела Агнесс, идущую к Десмонду. Может быть, милорд, лишенный привычных утех, распалился и пожелал немедля получить их от кого угодно – скажем, от той, которая принадлежит ему по праву?
От такой мысли Марина почувствовала сердечное биение и жар. Вот как накинется на нее сейчас…
Десмонд глядел на нее, приподняв брови, с явным изумлением наблюдая за мгновенной сменой выражения ее лица. Наверное, увлекшись зрелищем, и не кидался на Марину, не валил ее наземь, не задирал юбку. И она перевела дух с чувством не то разочарования, не то облегчения.
– Вы, я вижу… как это сказать по-русски… при-горе-нилась? – спросил он.
– Если я сижу под горкой, сие еще не значит, что я пригоренилась, – усмехнулась Марина. – Пригорюнилась, хотите вы сказать?
Десмонд махнул рукой:
– Русский язык для меня слишком сложен. Не суть важно! Скажите: вам тяжело здесь? Вы тоскуете? Вы… проклинаете меня?
Марина вытаращила глаза. Никогда не знаешь, чего от него ждать! То приставит пистолет к виску, то в упор не видит, то глядит, будто… будто…
– Вам-то что? – спросила она грубо, растревоженная, испуганная новым Десмондом. – У вас, поди, и без меня хлопот довольно?
– Более чем, – согласился он уныло. – И знаете, Марион, со мною что-то произошло после возвращения из России, и это пугает меня. Впрочем, что вам до меня? Простите, если помешал вашему уединению.
Он собрался уйти, но Марина схватила его за плечо. Десмонд обернулся, и оба они воззрились на руку на тонком сукне сюртука: Марина – недоумевая, что ее рука проявила такое своеволие, Десмонд – удивленный и одновременно обрадованный этим своеволием.
– Я не хотела, – пробормотала Марина, отдергивая руку и не зная, что имеет в виду: свое движение или грубые слова. – Странно, что вы со мной заговорили…
– А ведь, кроме вас, мне и поговорить-то не с кем, – тихо улыбнулся Десмонд. – Вы одна знаете обо мне всю правду. И не только о… о наших истинных отношениях, но и о тех мыслях, которые тревожат меня ежеминутно.
Марина задрожала. Сейчас он скажет, что хочет ее. И она… нет, не признается в своем желании, однако не станет противиться, если он… когда он…
– Мыслях об Алистере – Алистер, – продолжил Десмонд, и Марина судорожно проглотила комок, в который вдруг превратились все ее желания – и стали ей поперек горла. – Вернее, о его смерти. Знаете, мы никогда не были близки с братом. Отец обожал мою мать. Меня тоже любил, однако истинным его любимцем был Алистер. Мать Алистера происходила из рода первых британских королей, поэтому брак знатного шотландца с особой королевской крови можно назвать геральдическим. На моей матери лорд Джордж женился бы, даже окажись она простой белошвейкой, но род Макколов должен был сохранить свой аристократизм! Я был так изумлен, узнав, что брат намеревался обручиться с Джессикой. Она, конечно, чудо, однако Алистер был всегда такой сноб во всем, что касалось чистоты крови…
Марина только головой покачала. А каково б Десмонд заговорил, узнав, что брат тайно обвенчался со служанкой, дочерью нищего сельского священника, и что у них должен был родиться ребенок?..