Но вернемся к замку Лагрезетт и его владельцу, Алену Доминику Перрену, человеку во всех смыслах выдающемуся. Именно он спас фирму «Картье» от забытья и разорения. Именно он создал Высшую школу маркетинга люкса, именно он создал Фонд Картье современного искусства, именно он возглавил и мощно развил компанию «Ришмонт», теперь она вторая по торговле предметами роскоши в мире. Именно он, выпускник Школы кадров, которая в свое время была единственным частным высшим учебным заведением по подготовке бизнесменов, затем выкупил эту школу, создав на ее месте Школу лидеров и творцов бизнеса, которая в мире котируется очень высоко, именно он... Впрочем, достаточно.
Осенью 2009 года нас пригласили на день начала сбора винограда – это был пятьсот шестой сбор, другими словами, первый сбор винограда в этом месте состоялся в 1503 году. Цифра наводит вас на какие-то мысли? Не на тот общеизвестный факт, что вино пьют с незапамятных времен, а на размышление о том, что пятьсот с чем-то лет тому назад сбор винограда во Франции отмечался особо, как важное событие. И когда этот человек – чуть погрузневший в свои шестьдесят семь лет, но все же красивый, с сильным мужским лицом, когда он, собрав человек двести в саду дворца поздравил их с началом vendange, как называется это по-французски, и поднял свой бокал, заполненный вином «Шато Лагрезетт», который в 2005 году был причислен к ста лучшим винам мира, когда он поздравил виноделов и собирателей лозы и членов их семьи (а именно их собрал он в первую голову) с этим замечательным праздником, то в голосе его звучали непередаваемые нотки гордости и, я бы даже сказал, счастья.
И еще, в конце моего с ним интервью, когда я задал свой традиционный вопрос:
– Пожалуйста, завершите для меня следующее предложение: для меня быть французом означает...
Перрен чуть задумался, потом поднял свой бокал и как-то озорно, с улыбкой, но вместе с тем совершенно серьезно ответил:
– Ответ вот здесь, на дне моего бокала!
Почти дословно это же сказала Изабель Форэ, первый человек в моем «винном списке», с которой я встретился в самом начале наших съемок в двадцатых числах мая. В этот вечер мадам Форэ пригласила нас в качестве наблюдателей винного торжества, которому она дала название La Vie en Rose – «Жизнь в розовом цвете». Нет, речь не шла о песне, которую прославила Эдит Пиаф, речь шла о розэ (ударение на последнем слоге. – В. П.). Это вино и не белое, и не красное, а как раз розового цвета, которое пьется, как правило, охлажденным и только летом. Оно не относится к «большим» винам, году его урожая не придается большого значения. Но в этот вечер мадам Форэ, которая является большим знатоком вин, настоящим дегустатором, решила устроить для нескольких женщин вечер проб розэ.
И в самом деле, все было в розовом цвете – скатерть, салфетки, бокалы, тарелки, стоявшие в вазах розы, сами дамы. И мадам Форэ, представляя то или иное розэ, давала ему характеристику и приглашала своих гостей дегустировать и высказываться. Вечер делался вокруг вина, не с целью просто выпить, посидеть, поболтать, цель была установить некие отношения с данными видами розэ, если угодно, познакомиться. Вы когда-нибудь слышали, чтобы делали нечто подобное в других странах? Нет, не слышали, потому что в других странах вино просто пьют, нигде больше его не считают живым существом. В отличие от Франции.
Пятнадцатого ноября во Франции – и далеко не только там – раздается клич: Le Beaujolais Nouveau Est Arrivé! («Прибыло новое “Божоле”!»). Я об этом был наслышан, но, попав в районе Божоле к виноделу Доминику Пирону, узнал много нового:
– Видите ли, – сказал он, – было когда-то так, что все вина, получившие знак АОС (государственный знак качества. – В. П.), не могли продаваться раньше пятнадцатого декабря года урожая. Вино «Божоле» получило этот знак в 1937 году, но мы добились исключения для себя в 195 – нам было позволено продавать это вино с пятнадцатого ноября. Таким образом, мы стали первым и единственным вином нового урожая. А в 1985 году было решено, что продажа начинается с третьего четверга ноября.
– Но, согласитесь, это не великое, не большое вино, – говорю я.
– Пожалуй, – улыбается в ответ месье Пирон, – но оно вкусное, я бы даже сказал, прелестное. Мы с женой выпиваем две бутылки в день – одну за обедом, вторую за ужином. И посмотрите на меня – правда хорош?
Ну, сказать, что красавец, – не могу. Но прекрасно выглядит в свои... впрочем, не знаю, сколько лет. Глаз горит, улыбчив, от него веет энергией.
– Все-таки, месье Пирон, порой попадается совсем невкусное «Божоле».
Улыбка исчезает.
– Да, месье, это так. Есть такие горе-виноделы и негоцианты, которым плевать на свою родину, на репутацию, это предатели вина. Им бы лишь побыстрее выбросить на рынок этот жалкий товар, им важны только деньги. Но таких у нас в Божоле мало. Вообще, я сомневаюсь, что эти люди французы...
Мы заехали в Божоле на пути в Бургундию, о винах которой написаны фолианты. Я же ограничусь лишь тем, что говорят виноделы этого благословенного края: «Лучшие вина в мире – бордоские, лучшие вина Франции – бургундские».
Высокий, худощавый, элегантный – пожалуй, даже аристократичный – Обер де Виллен повел нас к винограднику Романэ-Конти со словами:
– Вы – первое телевидение, которому позволено здесь снимать.
– А как же французское телевидение? – удивился я.
Де Виллен чуть улыбнулся и сказал:
– Они будут последними.
Почему-то вспомнил довольно дурацкий, хотя и смешной анекдот. Советский скрипач поехал на международный конкурс имени Жака Тибо, победителю которого, помимо денег, дают возможность сыграть концерт на скрипке Страдивари. Скрипача сопровождает кагэбэшник – чтобы не вздумал бежать. И вот скрипач побеждает. Ему предстоит сыграть на Страдивари, он чуть ли не сходит с ума от восторга. Гэбэшник спрашивает:
– А чего ты так волнуешься? Ну, чем эта скрипка так уж хороша?
– Как объяснить тебе? – отвечает скрипач. – Ну, попробуй представить себе, что тебе дали пострелять из нагана Дзержинского.
«Наган Дзержинского», а точнее, Страдивари среди вин Бургундии – если не среди всех вин вообще – это и есть Романэ-Конти. Совершенно бессмысленна попытка описать виноградник, лозы которого возделываются не менее десяти веков. Все красное бургундское вино делается целиком из одного сорта винограда – «пино нуар», но его вкус, его качества зависят от множества факторов: от состава почвы, от места расположения самого участка, от угла падения солнечных лучей, словом, всего не перечислить. Винодел Николя Россиньоль, человек лет тридцати пяти, влюбленный в свое дело, дотрагивающийся до виноградных листьев с непередаваемой нежностью, подвел меня к винограднику, присел на корточки и сказал:
– Смотрите, слева от этой межи растет «пино нуар», справа – тоже. Но присмотритесь к почве. Слева она чуть серовата, в ней много совсем мелких камешков. Справа – она потемнее, камни здесь крупнее. Что это значит? А то, что из-за природных явлений, которые произошли бог знает когда, в этих двух почвах разные элементы, разный химический состав. Лоза, растущая слева, легко пускает свои корни вглубь, она встречает на своем пути только мелкие камешки. Лоза справа должна пробиваться, ей надо преодолевать настоящие камни, она «работает». В результате получается два разных «пино нуар». Сорт один, вкусовые качества разные. Два разных вина.
Россиньоль был с нами в винограднике Романэ-Конти, и видно было, как он взволнован тем, что он здесь – это было первый раз в жизни. Но надо было увидеть его лицо, когда Обер де Виллен сказал:
– Что ж, пойдемте в наши подвалы, пора бы выпить.
Было видно, что Россиньоль совершенно поражен. Шепотом он сообщил мне, что в подвалы Романэ-Конти не пускают никого, что это святая святых. А когда де Виллен предложил ему продегустировать бутылку, кажется, 1985 года, он даже побледнел. Потом де Виллен сказал, налив нам в бокалы драгоценную влагу:
– Дайте ему прийти в себя. Его загнали в бутылку, ему там было тесно, он долго привыкал, немного обиделся. Дайте ему почувствовать свободу, подышать. Он (во французском языке нет среднего рода. – В. П.) этого достоин.
Для де Виллена, как, впрочем, и для любого французского энолога, вино – существо живое.
Я очень люблю вино, кое-что понимаю в нем и могу сказать, что никогда такого вина не пил. И, скорее всего, больше не выпью. Отчетливо помню, что после первого глотка у меня закружилась голова. Попробую объяснить.
Я люблю также виски, особенно односолодовое. Давно открыл для себя виски «Лафройг», обожаю его за «дымный» вкус. Как-то был у одного своего шотландского друга, рассказал ему о своем любимом «Лафройге», на что он спросил:
– Никогда не пробовал «Лагавулин»?
– Нет, а что?
– А то, что когда выпьешь, покажется, что это ангел писает тебе на босые ноги.
Когда пьешь вино Романэ-Конти, кажется, что боги Олимпа даруют тебе нектар и вместе с ним бессмертие.
«Шато Латур», «Шато Лафит Ротшильд», «Шато Мутон Ротшильд», «Шато О Брион», «Шато Марго», «Шато Икем», «Петрюс»... самые великие ноты в симфонии вин Бордо. Это винное королевство, у каждого винодела здесь свой «замок» – по-французски château. Это вовсе не обязательно древние каменные сооружения, но по традиции всем – или почти всем – винам Бордо присваивается имя «замков», в которых они родились (их здесь более восьми тысяч). Всего под лозой здесь более ста тысяч гектаров, что примерно в три раза больше виноградников Бургундии.
Это не винный гид, к тому же я недостаточно компетентен, чтобы сколько-нибудь авторитетно рассуждать на винные темы. Скажу только, что если все вина Бургундии делаются из одного сорта винограда («пино нуар» для красного и «каберне» для белого), то в Бордо вино купажное, составленное из разных сортов винограда.
Было много встреч в окрестностях Бордо, мы посетили множество «шато», продегустировали десятки вин. Лично я ходил, как мне потом говорили, с улыбкой абсолютного счастья на лице. Для меня стало совершенно ясно, что нации делятся не по месту жительства, а по тому, что они пьют. Есть нации «винные», есть «пивные», есть «висковые» и «водочные». И у каждой свои особенные черты. Представителя нации «винной» не спутаешь с представителем «пивной», тем более «водочной» или «висковой». Я – человек широких вкусов, люблю и вино, и пиво, и виски, и водку, да еще много чего. Но если бы мне сказали, что я приговорен до конца моих дней пить только один-единственный напиток, я выбрал бы без сомнений и раздумий вино. И если только одной лозы, это было бы – о счастье! – Романэ-Конти.
Две встречи я все-таки запомнил, причем обе они были с энологами.
Первый – Пьер Люртон, в ведении которого находится одно из самых выдающихся бордоских вин, «Шато Шеваль Блан» («Белая Лошадь»). Мы разговаривали с ним на пленэре. Он сидел в кресле, словно король – изящный, одетый по последней, но не острой моде, расслабленный и совершенно уверенный в том, что нет доли лучше его: управлять винодельней и погребами этого удивительного вина. Он говорил обо всем со снисходительной улыбкой человека, который сострадает вам, да и не только вам, потому что вы лишены его удовольствия. В самом конце разговора он наклонился ко мне и сказал доверительно:
– Месье, поверьте мне, самым счастливым днем в моей жизни был тот, когда я, несмотря на желания моих родителей, отказался от карьеры врача или юриста. Ничто не сравнится с тем, что мне подарила судьба.
Второй – Стефан Деренонкур, личность во всех отношениях замечательная. Встретились мы с ним в подвальном помещении винного бистро. Я спросил его (была не была!):
– Что главное в виноделии?
– Трудный вопрос, месье, трудный. Я приехал сюда с севера Франции, когда мне было пятнадцать лет, у меня не было специального образования, я начинал в качестве сборщика урожая. А теперь я сопровождаю вино от лозы до бокала, я изучаю его на каждом этапе, но до сих пор не знаю, что главное.
– Как же так? Вас вся Франция знает, да не только Франция. Знаменитый американский режиссер Фрэнсис Форд Коппола пригласил вас в Калифорнию работать в его винограднике, вас приглашают в Турцию, Индию, Китай, Ливан. А вы говорите, что не знаете...
– Да, это правда. Но если говорить в целом, то главное – это позволить энергиям природы максимально проявить себя. А для этого в первую очередь надо работать с виноградом, достигать совершенства на винограднике. Если у вас идеальный виноград, все остальное просто. Надо получать от природы самое лучшее. Нужно, с одной стороны, добиваться низкой урожайности – да, да, именно так – и начинать собирать виноград в момент, когда ягоды достигли наилучшего созревания.
– Так вы все-таки энолог?
Стефан улыбается, оглядывается – не слышит ли кто – и доверительно говорит:
– Нет, я революционер-экспериментатор.
Тем временем чуть поодаль сидят за столиком пятеро японцев (трое мужчин, две дамы) и довольно громко разговаривают. Артем Шейнин подходит к ним и начинает издавать «японоподобные» звуки, а я думаю: «Он что, сошел с ума – передразнивать японцев? Сейчас будет дикий скандал».
А японцы не только не скандалят, а радостно улыбаются и начинают разговаривать с Артемом. Оказывается, он знает японский! Вот какие чудеса происходят на винном пространстве. Опять думаете, что я выпил лишнего, что это мне показалось? Ошибаетесь. Вино обостряет восприятие, но не обманывает.
Я не стану докучать вам рассказами о миллезимах, то есть годах урожая, блестящих, отличных и не очень, о том, какое вино лучше пить с той или иной едой, – скажу лишь, что это целая культура. Понятно, вино пьют, но это не только питье, это образ жизни, это философия. Этому надо долго учиться.
Конечно же, во Франции есть и другие сугубо французские напитки. Например, кальвадос – яблочная водка, которая производится исключительно в Нормандии. Напиток крепчайший, которым пользуются, чтобы «пробить» аппетит. Когда к середине обильного обеда или ужина вам кажется, что вы совершенно наелись, попробуйте выпить залпом стопарик кальвадоса. Это называется делать «нормандскую дыру». Не пройдет и пяти минут, как вам покажется, что вы только приступаете к еде.
К сожалению, я не смог поехать с Ваней в милейший городок Онфлер, что расположился на атлантическом побережье Нормандии. Но я там бывал и могу засвидетельствовать, что Онфлер подкупает изящным духом. Может быть, это потому, что он издавна привлекает к себе внимание художников, которые круглый год живописуют его; возможно, все объясняется его строгой и соразмерной человеку архитектурой. А может быть, на приезжего действуют пары кальвадоса, лучшего кальвадоса Франции – а, значит, и мира, – которые доносятся до его обоняния из десятков лавок, где продают этот славный напиток.
Как ни искал я высказывания каких-нибудь знаменитостей о кальвадосе, не нашел. Только вспомнил, что герои Эриха-Марии Ремарка, незаслуженно забытого немецкого писателя первой половины прошлого века, попивали кальвадос с неизменным удовольствием.
Мой любимый литературный герой с самого детства и по сей день – д’Артаньян. Какое это имеет отношение к вину, спросите вы? Строго говоря, никакого. А если не строго...
Есть такой напиток: арманьяк. Его первая продажа во Франции датируется 1411 годом. Производится он на юге Франции, на исторической территории провинции... Гасконь. Улавливаете?
Арманьяком может называться только тот напиток, который делается в Арманьяке (ровно точно так же коньяком можно называть только тот напиток, который делается в Коньяке, а шампанским – который делается в Шампани) из местного вина, полученного из традиционных сортов винограда. Он должен пройти двойную перегонку либо непрерывную перегонку (в зависимости от типа перегонного аппарата), и его приготовление должно быть закончено до тридцатого апреля года, следующего за годом урожая. Наконец, напиток должен пройти проверку на соответствие нормам качества.
Все это – и многое другое – рассказал мне Арно Легург, хозяин замка Лобад и производитель арманьяка «Шато де Лобад». Он водил меня по территории и с явной гордостью говорил:
– Мы сами выращиваем свой виноград, сами его собираем, сами доводим до кондиции, сами делаем дубовые бочки для хранения арманьяка, сами делаем этикетки. Разве что бутылки только заказываем. Но разливаем сами.
А потом он беседовал со мной в «парадизе», как прозвали тайную келью подвала, в котором хранятся арманьяки давно прошедших лет. Позади него, в больших округленных сосудах, напоминавших лабораторию волшебника, хранились жидкости разных цветов – от золотистого до рубинового. Когда я спросил Легурга, что там хранится, он ответил:
– Это чистые арманьячные спирты разных лет. Есть столетние и даже старше. Например, 1830 года. Благодаря этому, мы можем сделать арманьяк урожая любого года.
– Почему вы это помещение называется «парадизом»?
– Потому что здесь эти спирты чуть-чуть испаряются, мы называем это la part d’ange («доля ангела»), а там, где ангел, там и рай.
– Арманьяк имеет категории, как, например, коньяк?
Арно чуть презрительно щурится и вдруг я понимаю, что он – абсолютный д’Артаньян: черные волосы, темные, но очень живые глаза, высокие скулы, довольно крупный, с горбинкой нос, замечательная белозубая улыбка, средний рост при явно крепком телосложении. Ну просто д’Артаньян, правда лет сорока, но это ничего не меняет. И еще понимаю, что, если бы время было иным, он выхватил бы свою рапиру.