Почти один… это как считать: с супругой Сманова или еще и с Машенькой? Как?!
Столько крови кругом, столько смерти и безнадежности. Но, поверите ли, меня сейчас занимала одна только эта мысль. Так почти один – это с Машенькой или нет?
…Я выплюнул вместе с кровью ползуба.
Удивительно, удар был такой, что, кажется, три зуба – самая скромная дань за сохранность остальных. Или четыре. А тут – всего-то половинка. Старым добрым деревянным прикладом в нижнюю челюсть… Можно сказать, повезло.
Сейчас меня убьют.
И правильно сделают. Потому что слабак и дерьмо, господа. Годен только перед девчонками форсить, а как до дела дошло…
Перекатился на спину. Два ствола смотрели мне в лицо. И один из тех, кто держал меня на мушке, по всему видно, серьезный человек. Стоял и оружие держал как серьезный человек, это нетрудно понять, когда глаз наметан. Он почему-то не жал на спусковой крючок, но в любой момент мог передумать, и я бы от него не ушел, не увернулся. Второй – не пойми что, шантрапа, от него бы ушел, а от этого – нет.
На пост связи зашел Юхансен. Перебросился парой фраз со своими стрелками, удивленно поднял брови.
– Ле-ле-ле! Троих просто уложил, одному руке вывих сделал, одному до сих пор сделал не иметь сознания… Ах, хорош! Боец, воин. Сын Тора. Сделать хочу предложение к нам перейти, но знаю, какой ответ будет от тебя: нет. Рабы привыкли к рабству, свободы не хотят, потому что свободы не знают…
«Ну что за трепач… Убил бы, и дело с концом – мертвые сраму не имут. Нет, завел волынку».
Прямо досада взяла. Я уж было молиться начал, приими, Господи, бестолкового раба твоего грешного, а тут такой балаган!
На чем они меня поймали? Я дрался как надо, хорошо дрался. Здесь, на заставе, далеко не все знали, что я проходил осназовскую подготовку. Моисеенко точно не знал и, следовательно, предупредить не мог. А значит, когда я начал проход к посту связи, за меня был фактор неожиданности. И начал-то грамотно, откуда надо, с какой надо скоростью. Они не могли так быстро понять, что к чему… Так какого беса сюда моментально сбежалась половина банды?
Меня все-таки остановили в дверях, за четыре шага до победы.
Юхансен, тем временем, продолжал:
– Было забавно. Я насладился. Канг проиграл мне сотню, он ставил на то, что тебя остановят без проблем. Когда сознание… вернет? Возвратит? Нет, когда в сознание придет, отдаст. Дон проиграл мне две сотни, он ставил на то, что ты сможешь вырубить одного нашего бойца. Сейчас разогнется, встанет и отдаст. Зато все мы проиграли Абу. Он ставил на то, что ты нас удивить имеешь. Абу – тот парень, который держит тебя в прицел. Умный. Но теперь уже не удивишь. Хватит игра. Обещал тебя жизнь, не нарушаю, жизнь имеешь. Попыток больше нет, мой приказ: убьют, если попытку сделаешь.
Он сделал движение, собираясь уйти. А потом остановился, обернулся и добавил:
– Чтобы вел ты спокойно, два знай. Первое: смотри туда, что видишь?
Я повернул голову. Что, собственно… О, твою-то мать! Теперь ясно, почему они засекли мой проход так быстро. Точнее, они его сразу засекли, с первого шага.
За пультом связи сидел тощий зеленолицый доходяга, краше в гроб кладут. Как он жив-то еще? Этот задохлик не просто контролировал связь заставы, через хитрую сбрую, в которой я не понимаю ни рожна, он был подключен к обшарпанному биону. И вот это… это, братцы, проблема. Может быть, не решаемая в принципе. Даже если поручить ее решение офицеру пограничной стражи Его Величества… Бион, то есть биоэлектронную машину для решения сверхсложных задач, изобрели лет пятнадцать назад, а лет пятнадцать назад в Империи его сняли отовсюду, откуда только можно. Бион расщелкивал что угодно, вот только половина операторов его посвихивались, а кое-кто и концы отдал. Очень уж странная штука – подключаться к биону. Говорят, ты как будто заключаешь договор с народом микроорганизмов: они приносят ответы на твои вопросы, а ты постоянно даешь им смысл жизни, подбрасывая новые задачки, но так, чтобы всякая новая как можно меньше напоминала старые и как можно быстрее формулировалась; и вот ты – всемогущий раб нации микроорганизмов: знаешь больше царей и президентов, но нервы сжигаешь себе спринтерскими темпами. Этому субчику нервы беречь не надо, ему, надо думать, жизни осталось на глоточек. Но сейчас он через нашу же аппаратуру способен следить за всем, что происходит на заставе и ее окрестностях, обманывать спутники, руководить нашим же тяжелым оружием и, наверное, даже довести калибровку внутренних координат до конца. Тогда центнеры, если только не тонны, драгоценного микоина от Ли Дэ Вана безо всяких затрат и в совершенной безопасности перейдут куда надо. А может, он и сам перейдет со всеми боевиками: после такого куша самое время отойти от дел.
– Это бион, – отвечаю я Юхансену.
– Верно. Один энергийный полушар вокруг застава вся, другой – вокруг он, этот тупой нарк, но умелый оператор…
– Не обзывайся… – вяло сказал бионщик.
Ага, значит, оператор из Русского мира. Скорее всего, из «Свободной анархо-синдикалистской республики россиян», то бишь с Русской Венеры. Там заправляют анархисты, и они не брезгуют идти на службу к любой сволочи, к любым варварам.
Не обращая внимания на слова доходяги, Юхансен подходит к нему вплотную, достает нож и со всей дури сажает его оператору в щеку. То есть… почти в щеку. У самого лица нож отскакивает от невидимого щита, а по воздуху плывут легкие радужные разводы. Юхансен лупит бионщику с разворота ногой в голову… с тем же результатом. «Тупой нарк» устало смотрит на него, как видно, переживая эту забаву в сотый раз, радужные разводы быстро исчезают в воздухе.
– Хорошо видно?
– Да, – говорю.
– Нам при нем даже охрана не нужно иметь… Второе: женщина твоя живая. Красивая. Отрежу ей нос и два соски. Будь спокойный ты, тогда оставлю она целой.
И он выходит, а за ним и вся его шваль. Канга оттаскивают, Дон все-таки встает и ковыляет прочь, поглядывая на меня, как пьяница на бутылку.
Спасибо, Господи! Жива Машенька. А с остальным как-нибудь разберемся.
Как? «Фактор неожиданности» исчерпан. Осталось ли на моей стороне еще что-нибудь?
Если хорошо подумать, то… осталось.
Еще вчера целая Империя стояла за спиной у моей Машеньки. Боевые звездолеты, орбитальные крепости, пограничная стража. Миллионы людей, готовых драться за то, чтобы она счастливо вышла за меня замуж, наслаждалась архитектурой барокко, пекла пироги, жарила колбасу, рожала детей, со мною под ручку водила их по воскресеньям в церковь, а потом на карусели, защитила бы диссертацию, в конце-то концов. Проще сказать, чтобы она жила долго и счастливо.
Теперь нет у нее никаких защитников, кроме меня. Но ведь я – та же самая Империя, и предназначен я для того же самого, что и вся держава. Девственница с мешком золота должна без страха путешествовать из одного конца галактики в другой. И чтобы ни одна гнида…
Вот поэтому я буду использовать любой шанс, даже самый гнилой, даже самый омерзительный, если он позволит выполнить мое предназначение.
Например, я буду слушать доктора Моисеенко столько, сколько нужно. А он настроен всласть оттоптаться на моей душе.
– …что ты можешь дать ей, щенок? Она прилетела сюда из Петербурга ради раненого батюшки. Прелесть, какое воспитание. Там, в Смольном, она могла бы найти себе состоятельного человека, будет жить в довольстве и счастье. А какую ты дашь ей судьбу? Жизнь гарнизонной клуши, которая сама шьет себе наряды? Предел мечтаний которой – губернский театр и бал в благородном собрании корпуса? Удел которой – вечные ароматы ружейной смазки и гордость за побрякивание медалей на мужниной груди? Так? И это – кому? Драгоценной жемчужине, случайно появившейся на свет в семье пошлого солдафона? Да ты… ты просто не понимаешь, кто она такая! А я открою перед ней всю вселенную. Со мной она обретет счастье, которого достойна… я… я… ей лепестками роз пол под ногами выстилать буду! До гробовой доски! Возможности имеются. Ты хоть представляешь, сколько мне причитается с этой поставки микоина?
«Наверное, что-нибудь, делящееся на тридцать», – подумал я, но не стал ему отвечать.
Мне нужна скорбь на лице. Мне нужно отчаяние. Мне нужна безнадежность. Полное и безоговорочное поражение, вот что мне нужно. Притом ярко выраженное.
И мне совсем не нужна правда.
Изо всех сил пытаюсь выдавить из себя слезы. Дело швах, слезы не давятся.
– …три года я искал возможности услужить серьезным людям, и мне заплатят сполна. А значит, она… она… получит достойную жизнь. Если, конечно, бросит эти свои дурацкие… – он сбился и заткнулся.
«Ага, видно, не то Машенька сказала господину военврачу, что он от нее жаждал услышать».
Я спрятал лицо в ладони, чтобы добрый доктор не видел моей улыбки.
– А ты, что бы ты дал ей? – опять завел доктор свою волынку. – Ты хоть понимаешь, почему до сих пор жив? Потому что каждые четыре часа застава должна связываться с отрядом, и дежурный офицер обязан рапортовать: «Все в штатном режиме, конец связи». На роль дежурного офицера годишься только ты, щенок: остальные мертвы, а докторишка не в счет, докторишку не поставят на дежурство. Ты… небесполезен для Юхансена, вот он и плетет тебе про «сильные должны жить». Они еще не раскололи калибровку, они еще не отправили свой драгоценный груз, а сеанс связи с отрядом через сорок минут. И если они не успеют к сроку, а ты не доложишь как надо, они ведь ствол не к твоей голове приставят, а к голове Машеньки. Ну, и к голове старой Смановой до кучи. Ясно тебе?!
Он думает, я не понимаю. Ладно, тем проще. Но… всего сорок минут… худо дело. Ох, худо.
– Лучше бы ты сдох! – не унимался Моисеенко. – Тогда бы ей ничего не угрожало. Я увез бы ее как приз, как часть гонорара… в конце концов… она бы смирилась… ведь она хочет, чтобы ее мать осталась в живых, верно? А ты… пока ты жив, ты угроза для ее жизни! Ты… хочешь, я дам тебе шприц с одним средством? Уйдешь быстро и безболезненно, просто уснешь и не проснешься?
Вот осел! Неужели не понимает, что оператор сейчас видит и слышит его?
– Ты! Почему ты молчишь?
И он от души врезал мне. Так, что мои собственные пальцы, закрывающие лицо, ударили по глазам. Фонтан слез! Ну, наконец-то, хоть так…
Быстрее, бионщик уже раздумывает, не отправить ли ему сюда пару ребят с автоматами. Небесполезное имущество надо беречь, в том числе и от суицидных соблазнов.
– Не бей меня! – отрываю ладони от лица, потом старательно размазываю слезы, жалко помаргиваю. – Я и без того совершенно раздавлен. Я… я…
Губы должны трястись с максимально возможной естественностью.
Наверное, получилось у меня вполне пакостно. Знаток поэзии расщедрился и врезал мне еще разок. Не вынесла душа, надо думать.
– Я… вынь из моей одежды ампулы с… составом из терранского груздя… вынь… я хочу уйти хотя бы с кайфом. Передозировка – это… это… хорошая смерть. Я хотя бы попробую то, что никогда не пробовал. Как добиться… наслаждения, а потом передозировки? Ты ведь знаешь, скажи. И я… уже не буду стоять между ней и тобой… Потому и пришел сюда.
Что бы там ни думал бионщик, а сейчас он уже никого сюда не пошлет. Терранский груздь – это для него, я думаю, очень интересно. Джокер во вселенной грез, не так ли? Слышишь ли ты нас, радость моя пожухшая? Слышишь, конечно же. Застава на фронтире всегда устроена так, что наблюдать внутри нее можно за любым помещением, не исключая спальни покойного священника. Жизнь такая у нас здесь.
Моисеенко хихикнул.
– Хотя бы перед смертью повел себя как нормальный, а не как дуболом. Возжелал капельку радости и капельку свободы. Esse homo. Могу понять.
Ну, разумеется. Это ему понятно.
Достает мои одежки, ощупывает, вынимает ампулы. Берет из шкафа стакан, наливает воды до половины. Пара профессиональных движений, и содержимое вскрытой ампулы весело струится в граненую воду.
Две оставшиеся ампулы Моисеенко с улыбкой убирает к себе в карман. Запасливый хомячище! Кажется, я начал понимать, почему Роговский говорил об эстетической всеядности…
– Для тертого, скажем так, нарка, это несколько часов плавания по радуге и очень медленный выход в унылую реальность. Для тебя, милый лейтенант, четверть часа в хрустальном дворце, а потом летальный исход… э-э-э… не приходя в сознание. Гарантирую ослепительные ощущения. Куда ты?
– Не здесь, не при тебе.
– Понимаю, понимаю…
Если бы он не дал мне зелья, я бы его убил. Слова-то, до смерти важные для бионщика, уже прозвучали.
Ну, расчищай мне дорогу, задохлик. Я иду к тебе с очень интересным составом. Если я правильно понял, что ты такое, значит, сейчас на всем свете для тебя нет ничего интереснее моей правой руки и драгоценной тары в ней.
Негромко сообщаю пространству перед собой и сверхчувствительной аппаратуре наблюдения:
– Иду к тебе.
И вот я сижу в одних трусах перед тяжелым нарком, подключенным к биону. У нарка на лбу написан последний срок, и ленте жизни осталось отмотать до финишной отметки пару-тройку недель. Судя по запаху, парень заживо гниет. Но он все еще жив и способен работать, если вовремя пускать по его венам правильную дурь. А я, офицер, христианин, вбитый в свою Церковь, как гвоздь в дерево, аж по самую шляпку, протягиваю ему стакан и говорю:
– Хочешь расширить горизонты сознания?
Офицер. Христианин.
А он вяло так, опытный же нарк, всего наотведывался, собака, говорит мне с интонацией превосходства:
– Да что у тебя там? Ерунда какая-нибудь…
Но он все же завел со мной диалог, он уже не работает с бионом в полную силу.
Конечно, какой-нибудь героин ему не интересен, он сидит на элитных коктейлях микоина или вообще на какой-нибудь сумасшедшей химической экзотике, за одно изобретение которой изобретателю надо бы организовать семь лет конфискации головы со взломом. Да. Но это…
– Это вытяжка из спор терранского бешеного груздя. Из свежих спор. Собранных в месяц туманов.
Хорошо, что на трусах негде пришить погоны, иначе мои кровные погоны лейтенанта императорской пограничной стражи с двумя восьмилучевыми звездочками и двумя зелеными прожилками покраснели бы от стыда. А куда это годится – носить пунцовые погоны?
В глаза мне вперился. Я отвечаю ему твердо… хочешь в гляделки поиграть? Ну, давай.
И тут меня начинает тошнить. У него там, на дне зрачков, веселое осознание скорой смерти, и от этого осознания ему, дураку, кажется, весело.
Отвожу взгляд. Иначе заразит он меня своим безумием…
– Вытяжка груздевая? – произносит он спокойно. – И что? Я знаю, зачем ты пришел. Ты хочешь выбить меня из биона, хочешь подмогу вызвать? Дешево же ты меня ценишь! Я не такое барахло, как тебе кажется. Я не куплюсь. Хана твоей заставе, погранец! А сейчас я вызову ребят…
– Концентрированная. Неразбодяженная, – перебиваю я его.
Молчит.
Все, что я сейчас делаю, омерзительно. Но другого пути нет.
И я обращаюсь не к нему самому, не к человеку, а к его безумию:
– Тебе скоро конец, ты знаешь. А этого, – встряхиваю стакан, – ты никогда не пробовал. Никогда. Это вообще мало кто пробовал. Королевская вещь. И если не прямо сейчас, то у тебя уже не будет шанса ее попробовать.
Молчит…
Если он и впрямь позовет бойцов Юхансена, с ними придется делиться. Или объяснять, зачем вызвал, говорить какие-то неуклюжие слова. А радуга, она ведь вот здесь, в стакане. До нее всего полметра. Взять, спрятать, а уж потом… чуть погодя… и не при мне, подавно.
Но сейчас стакан у меня в руке.
Я ставлю его на стол и делаю шаг назад.
– Не бойся, мне всего-то надо посмотреть, где сейчас моя…
Ему казалось, что он сделал чрезвычайно быстрое движение. Но меня учили ненадолго переходить в ритм, из которого это движение выглядит чрезвычайно медленным. Как прыжок гимнастки с брусьев в замедленном повторе. Осназ очень хорошо учат.
Бионщик успел прикоснуться к стакану, и в то же мгновение я прекратил его жизнь.
Энергетический экран, он ведь непроницаем не только снаружи. И если ты хочешь достать что-нибудь изнутри, отключи его. В сущности, разве это опасно? Всего-то на одну секундочку. Ведь нелепый, почти голый офицер со свежеразбитой рожей стоит так далеко от тебя…
Я отшвырнул мертвеца в сторону. Оружия при нем нет. Еще бы, только полный идиот доверил бы ствол конченому нарку, а Юхансен хороший профи, он таких ошибок не делает. И сейчас он уже знает, что бионщик мертв, оба экрана – и внешний, и внутренний – отключились, на радиопосту – враг, и вся операция рухнула. Обязательно есть у Юхансена тактическая сигнализация, моментально сообщающая: такая-то боевая единица выведена из строя, а значит, времени у меня кот наплакал.
Вызов дежурного в штабе отряда. Сигнал тревоги. Главное сделано.
Сейчас Юхансен отдает три команды. Быстро перекидывать микоин обратно в транспортеры, коими его доставили из-за реки, это раз. Груз еще можно вывезти, пока МООН из Покровца поднимают по тревоге, пока сажают в боевые машины, пока он летит сюда…
Быстро забрать заложников – это два. Машенька и Сманова-старшая отлично подходят на роль живых щитов для настоящих сильных мужчин…
Быстро убить врага на посту связи – это три. Он очень хорошо понимает: бионщик переключил управление тяжелым оружием на себя, то есть на выход в информационную систему отсюда, с поста связи. А на заставах никто не использует беспроводные информсистемы: нельзя же так подставляться для проникновения извне! Следовательно, тяжелое оружие сейчас возьмет под контроль тот, кто убрал бионщика. Вопрос только в том, сколь быстро.
Я вхожу в информсистему так быстро, как только умею. Тренировочные нормативы точно перекрываю.
Что я могу? Увидеть цели. Распределить цели. Запустить стандартную программу огня по объекту. Создать огневой зонтик, и тогда арткомплексы заставы будут не разрушать, а защищать заданный объект.
И еще я могу удрать. Буду жить. Они торопятся, и я успею от них уйти. Хотелось бы, но…
Защитить себя не могу. Весь командный комплекс, включая пост связи, в мертвой зоне. Закрыть его огнем арткомплексов не получится.
Вижу транспортеры. Вижу план заставы. Вижу Юхансена и с ним три отметки боевиков в двух шагах от входа на пост связи.
У меня несколько секунд.
Выбираю домик начзаставы, отметки двух невооруженных лиц. Вот ты где, Машенька… Огненный зонтик.
Выбираю транспортеры. Огонь!
Еще пара секунд…
Выбираю санчасть. Огонь! Получи, гадина.