– Где вы сейчас работаете? – спросил полицейский с широкой добродушной улыбкой.
Про такую его улыбку уже ходят легенды, верить ей нельзя. Комиссару вообще палец в рот не клади. Но люди все равно покупаются, думая, что человек, который так улыбается, просто обязан быть простофилей.
– У мадемуазель Сервьер на улице Бланш, – ответила Соланж. – Я у нее не только горничная, но и компаньонка.
– Тяжело вам приходится, наверное?
– Нет, что вы! Конечно, нет. И у нее такой забавный попугай…
«А в заветном шкафчике, – мысленно докончил за нее Папийон, – кое-какие фамильные ценности, на которые ты уже положила глаз. И когда ты уволишься, твой любезный братец позаботится о том, чтобы у мадемуазель Сервьер больше не осталось никаких ценностей, кроме попугая».
– Попугай, значит?
– Ну… да.
Девушка мило улыбнулась, но в красивых двухслойных глазах на мгновение мелькнул страх. Соланж не понравился тон комиссара.
– И когда вы собираетесь брать кубышку?
– Простите?
– Я спрашиваю, когда вы собираетесь увольняться и грабить мадемуазель Сервьер? Только честно, мадемуазель Бонту!
До нее не сразу дошло, что полицейский назвал ее настоящим именем. Нежные щеки залила розовая краска.
– Вы что, месье… Как вы можете так говорить!
– Могу, могу, – усмехнулся Папийон. И открывал блокнот, куда уже успел занести кое-какие ценные записи по поводу горничной и ее братца. – Или, может быть, освежить вам память? Январь 1905 года: ограбление мадам Фурко, у которой вы работали три месяца и уволились. Сентябрь: кража у месье Лангле, у которого вы пробыли полгода. Июнь 1906-го: ограблена мадам Декурсель, и опять после того, как вы от нее ушли. Месье Лангле жил в Медоне, а мадам Фурко – в Версале, и, к сожалению, тамошние полицейские были не настолько расторопны, чтобы связать эти случаи. Тут у меня еще записи за 1904 год…
Соланж съежилась на своем стуле, вид у нее был на редкость затравленный.
– И, наконец, апрель 1907-го: ограбление и убийство графа Ковалевского, у которого вы работали. – Комиссар подался вперед. – Скажите, мадемуазель, неужели вас не учили, что сколько веревочке ни виться, а конец все равно наступит?
Соланж отчаянно замотала головой.
– Нет! Нет! Это не я! Я тут ни при чем…
– Ну, разумеется, ни при чем, – усмехнулся Папийон. Затем добродушная улыбка исчезла с его лица, голос сразу стал жестким: – Ты только служила наводчицей для своего братца, а сама в момент ограбления наверняка обеспечивала себе алиби. Не так ли?
– Это ложь!
Так-так, мы решили все отрицать… Ну что ж…
– Кража, конечно, плохое дело, – продолжил комиссар, – но вот убийство – прямая дорога на эшафот. Ты об этом подумала?
– Я не…
– Ну да, ну да. Ты только сказала Филиппу, где что лежит, и передала ему ключ.
– Неправда! Неправда, слышите? Да, он хотел, чтобы я помогла ему… Но я отказалась!
В глазах девушки появились злые слезы, лицо раскраснелось, и, по правде говоря, теперь ни один человек на свете не смог бы представить себе ее образ на праздничной открытке.
– А теперь давай разберемся поподробнее. Лангле, Фурко и Декурсель – твоих рук дело?
– Даже если так? – воинственно бросила Соланж. – Но у графа мы ничего не брали!
В запальчивости девушка даже не заметила, что выдала с головой и себя, и своего сообщника.
– Почему я должен тебе верить? После того как братец Филипп с твоей помощью обчистил тех, у кого ты работала раньше…
– Это другое дело.
– Почему?
– Я бы не дала ему и пальцем тронуть графа Ковалевского. Я бы не позволила.
– Почему?
– Потому что он всегда относился ко мне как к человеку. Впрочем, господин граф ко всем слугам хорошо относился.
– А говорят, у него был невыносимый характер.
– Кто говорит? Бывшая жена? Ее родственники всю жизнь попрекали его, что он женился на ее деньгах. Как же еще граф должен был относиться к ней?
Ух ты, какие интересные штришки известны мамзели с двойной фамилией… Интересно, что еще она знает?
– А что ты можешь сказать о его брате?
– О месье Анатоле? Очень капризный. Даже скандалист. Полагал, что болезнь дает ему право вести себя, не стесняясь. Постоянно попрекал господина графа, что тот здоров, а он болен. Все время обещал умереть, но никак не торопился выполнить свое обещание. Изводил меня и остальных слуг. Все ему всегда не нравилось… Хотите знать правду? Господин граф был ангелом, что терпел этого типа в своем доме!
Однако, как интересно она расписывает своего хозяина, мелькает в голове у Папийона. Уж не была ли девица часом в него влюблена?
– Почему в таком случае господин граф не снял для брата отдельное жилье?
– Хотел, но Анатоль устроил жуткую сцену. Кричал, что от него все хотят избавиться, что брат только и ждет его смерти. Я же вам говорю, он скандалист. Ему обязательно нужно было прицепиться к кому-нибудь, чтобы все время устраивать сцены, а если бы Анатоль жил отдельно, закатывать их было бы некому. У него имелся слуга, который давно ему служил, так вот тот в конце концов не выдержал и уволился.
– А месье Анатоль серьезно болен?
– Сам месье Анатоль всегда уверял, что ему недолго осталось. Господин граф приглашал к нему лучших врачей, и зиму его брат обычно проводил в Ницце. Но знаете, что я вам скажу? У месье Лангле тоже была родственница, больная чахоткой, кузина, которая много жертвовала церквям и уверяла, что вот-вот отдаст богу душу. А кончилось тем, что она пережила двух своих мужей, похоронила бы и третьего, но погибла в катастрофе на железной дороге.
– По-твоему, месье Анатоль не столь серьезно болен, как считается?
– Ну, врачи-то в один голос говорили, мол, непонятно, как он до сих пор держится. Но если человек настолько болен, откуда тогда у него силы со всеми ругаться и ссориться?
Комиссар в смущении почесал нос.
– Ладно, забудем пока о месье Анатоле. Поговорим-ка лучше о графе Ковалевском. У него были враги?
– Такие, чтобы убить, – нет, насколько мне известно.
– Может быть, жена, с которой у него были сложности?
– Она? Ха! Если бы граф попросил у нее палец, она отдала бы руку, не задумываясь.
– Да ну? Ковалевский настолько нравился женщинам?
Соланж мрачно глянула на комиссара, кусая губы.
– Хозяин выбирал таких, которые не умели его ценить. Вот в чем была его ошибка.
– А конкретнее?
– Ему нравилась балерина Корнелли. Но я помню, как дамочка на него смотрела. Как на столб! Ее интересовали только его деньги и подарки, которые он ей делал.
– Кого еще ты видела?
– Я знала только двух: балерину и мадам Туманову. Последняя держала его крепко. То есть она так думала. – Соланж сжала губы.
– Что было потом?
– Мадам разбила ему сердце, как пишется в романах. А вот в жизни все выглядит вовсе не так возвышенно.
– С чего ты взяла, что она разбила ему сердце?
– Я видела, как господин граф плакал. Это было ужасно! Никогда не думала, что мужчина может плакать. Ему приходилось очень нелегко временами, но он всегда все выносил с улыбкой. А тут…
– Для их разрыва была какая-нибудь конкретная причина?
– Туманова его не любила. Какая еще причина вам нужна?
– А ты, значит, графа утешила?
Серые глаза Соланж потемнели.
– Вас это не касается, – отрезала девица.
– А все-таки? – вкрадчиво спросил комиссар.
– Я ему была не нужна, – устало ответила Соланж. – Просто так получилось. И знаете что? Я ни капли ни о чем не жалею. Господин граф не обманывал меня, ничего мне не обещал, я у него ничего не просила…
В кабинете наступила тишина. Мадемуазель Бонту, глядя перед собой, машинально разглаживала несуществующую складку на юбке.
– Но Филипп настаивал, что вы должны продолжить ваше дело? Так? – наконец нарушил молчание полицейский.
Соланж вздохнула. Плечи ее поникли.
– Все-то вы знаете… Да. Брат хотел, чтобы я сделала дубликат ключа от черного хода, выспрашивал у меня, где что лежит. Но я сразу же дала ему понять, что это бесполезно.
– Ну, наверняка не сразу, – усмехнулся Папийон. – Устраиваясь на работу к графу, ты думала, что все будет так же, как и с остальными. И только потом решила, что не позволишь брату ограбить графа. Так?
– Как хотите. Не буду спорить.
По выражению лица девушки Папийон понял, что прав.
– Филиппу это не понравилось?
– Он был в ярости.
– Ты успела принести ему дубликат ключа?
– Я не делала никакого дубликата. Ясно?
– И что, Филипп смирился с тем, что на сей раз добычи не будет?
– Ну, я сказала ему, что граф разорен. Филипп мне не поверил, а потом узнал от других слуг, что граф готовится переехать в жилье поменьше, что его дела и в самом деле плачевны. А вскоре хозяин рассчитал нас. Я была согласна остаться за половину того, что он мне платил, но граф улыбнулся и сказал, что идет на дно и не хочет, чтобы я тонула с ним вместе. Добавил, что я достойна куда лучшего места. Он мне часы подарил… Неужели вы думаете, что после этого я стала бы его грабить?
Комиссар снова усмехнулся:
– Ограбили же вы пожилую мадам Фурко, которая еле ходит…
– О да! – криво улыбнулась Соланж побелевшими губами. – Такая добрая старушка… Она делала колобки для бродячих животных из остатков фарша и битого стекла, разбрасывала их, а потом наблюдала, как животные умирают в муках. И смеялась. Я только три месяца у нее и продержалась. Иногда меня так и подмывало дать ей самой отведать битого стекла. Но ведь нельзя, это убийство.
– У тебя на все готов ответ, как я погляжу.
– Повторяю: мы не грабили графа Ковалевского. И Филипп его не убивал. Когда я услышала об убийстве, то сильно испугалась и спросила, где он был. Брат ответил, что в ту ночь находился совсем в другом месте.
– Где?
– В Шантийи, со своей невестой.
– Это не алиби.
– Он поклялся мне, что не убивал графа и не забирался в дом. Памятью нашей мамы поклялся. Значит, не мог мне солгать!
В голосе девушки прорезались истерические нотки.
– Ладно, поговорим теперь о деле. Тебе известно, что у графа Ковалевского были две связки ключей?
– Конечно.
– Тебе знакома эта?
Папийон протянул ей связку ключей, снабженную элегантным брелоком.
– Да. Она обычно лежала в ящике его стола. Хозяин не так уж часто брал ее с собой. А тут одного ключа не хватает…
– Да, нет того, что от двери черного хода. Как ты думаешь, кто мог его взять?
– Граф никому не давал свои ключи. А взять – зачем? У слуг были свои ключи.
– Тем не менее один исчез накануне убийства, и именно через черный ход тот, кто убил графа, проник в дом и покинул его. Ты по-прежнему настаиваешь на том, что не знаешь, кто мог взять ключ?
Соланж задумалась.
– Обычно господин граф, когда отправлялся на яхту или на свидание к мадам Тумановой, брал с собой эту связку. Может быть, его убила она?
– Да, но зачем? Разве женщина что-нибудь выигрывала от смерти Ковалевского?
– По-моему, нет. Тогда, может быть, ключ украла Элен?
– Горничная Тумановой? А ей зачем? Она тоже замешана в каких-нибудь ограблениях?
– Не знаю, но девица мерзкая, – выдвинула типично женский довод Соланж. – Из тех пакостных тихонь, от которых никогда не знаешь, чего ожидать. Хотя… – Мадемуазель Бонту мгновение поразмыслила. – Нет, вряд ли. Элен просто тупая бельгийка, которая предана своей хозяйке потому, что та когда-то не дала ей умереть с голоду. Если бы она что-то сделала, то только по просьбе хозяйки.
– А у той нет никакой причины убивать графа, – усмехнулся Папийон. – Если, конечно, не считать того, что тот ее бросил.
– Ей это было все равно. Я же сказала вам: Туманова его не любила.
В дверях, постучав, показался Бюсси и доложил:
– Патрон, мы нашли номера второго.
Номером вторым Папийон и его люди договорились обозначать брата Соланж.
– Да? И как он?
– Все отрицает. К моменту задержания он успел выпить, но говорить с ним можно.
– Ладно. Тогда передай мадемуазель Мелло, чтобы тот записал показания, а номера второго доставь сюда.
Бюсси увел Соланж и вернулся один.
– Где Филипп Бонту? – удивился комиссар.
– Сейчас приведу, патрон. Тут такое дело: звонил Тулонжон.
– И?
– Просил передать, что барон Корф и та девица, Роза Тесье, застряли «У Максима». А до того офицер повел ее в дом моды Дусе и купил для нее дорогое платье.
– Да? – как-то неопределенно хмыкнул Папийон.
– Точно. И еще одно. Вы спрашивали, не видел ли Тулонжон у пруда еще кого-нибудь, кроме Корфа. Так вот, он вспомнил, что приметил издали какого-то типа. Вроде бы тот шел от пруда, то есть теоретически мог бросить… ну, вы сами понимаете.
– Приметы, Бюсси, приметы!
– В том-то и беда, что Тулонжон не обратил на него внимания. Ему только показалось, что мужчина был одет довольно бедно. Наш агент был занят слежкой за Корфом и не хотел отвлекаться.
– Возраст его он не запомнил? Молодой, старый? Хоть что-нибудь!
– Тулонжон сказал, что не станет фантазировать. Ему показалось, самый обыкновенный человек. Вы думаете, это важно? По-моему, поведение Корфа и этой девицы доказывает, что дело нечисто. По-хорошему, их обоих можно было бы и арестовать. Ясно, как день, она его покрывает, а офицер ей платит за молчание.
– Терпение, Бюсси, терпение, всему свое время, – проворчал комиссар. – Давай-ка лучше сюда Филиппа Бонту. Посмотрим, что типчик запоет после того, как я побеседовал с его сестрой.
Глава 19 Беспокойная ночь
Тонк, танк, сказали большие часы. Тонк, танк, тонк, танк… Потом они нежно прозвенели три раза и деловито застучали дальше.
Три часа ночи, подумала Роза. Она застыла на краешке кресла, стиснув в ладонях чашку горячего кофе, который ей принесла молчаливая горничная. На диване напротив дверей сидела светловолосая дама с золотисто-карими глазами и внимательно слушала, что ей говорил Михаил. Разговор велся по-русски.
– Одним словом, – закончил молодой человек, – мы убежали.
Тонк, строго сказали часы. Амалия метнула на сына хмурый взгляд.
– Скверная история. Та особа, которая звала на помощь, тебя видела?
Михаил покраснел.
– Конечно. Я же пробежал мимо нее… Просто, знаешь, я подумал, что ей может понадобиться помощь. – Он взглядом указал на Розу.
Баронесса вздохнула.
– Хорошо. Теперь давай еще раз, с самого начала. Девушка – свидетельница, которая видела кого-то возле особняка в ночь убийства. Сегодня, то есть уже вчера, тебя забрал Папийон, чтобы провести опознание. Свидетельница тебя «не узнала». Ты в порыве благодарности повел ее к мэтру Дусе, купил ей дорогое платье, потом вы сидели «У Максима», а по возвращении мадемуазель в родные пенаты ты зашел вместе с ней и увидел два трупа. Все так? Я ничего не упустила?
– Да, но…
– Вот именно, что «но»! Почему ты повел свидетельницу к Дусе? Ты пытался ее подкупить? Это тебя она видела возле особняка?
Михаил закусил губу и с трудом выдавил из себя:
– Да, я там был.
– Почему девушка не сказала об этом комиссару?
– Не знаю.
– Ты ей что-нибудь обещал?
– Ничего.
– Она что-нибудь просила у тебя? Может быть, денег?
– Нет. После опознания мадемуазель Тесье даже не хотела со мной разговаривать.
Амалия поглядела на Розу, сжавшуюся в уголке кресла. Странное поведение для свидетеля? Конечно, странное. Но баронесса была устроена так, что привыкла находить всем странностям объяснение. Самым простым был бы, конечно, шантаж, но моя героиня не стала торопиться с выводами.
– А теперь давай поговорим о том, что ты делал с одиннадцати вечера до четверти третьего утра со вторника на среду. Итак, ты отправился к особняку графа. Зачем?
– Хотел поставить ему на вид недопустимость его поведения.
– А если по-человечески?
Михаил вскинул на мать разом потемневшие глаза.
– Я и сам не знал, что буду делать. Но меня так и подмывало… – Молодой человек запнулся. – Подмывало врезать ему как следует. Когда я переходил через перекресток, ветер сдул с меня фуражку и швырнул ее под колеса автомобиля. Только тогда я заметил, что накрапывает дождь. Прохожие попрятались, на улицах почти никого не было. Эта девушка пыталась заговорить со мной, но я не стал ее слушать. Вскоре я был возле графского особняка.
– Что дальше?
– Дальше… Я ходил туда-сюда, не решаясь позвонить в дверь. Это было невыносимо…
Мать легонько коснулась руки сына.
– Я знаю.
– К тому же было уже слишком поздно. А потом у меня пошла кровь от волнения.
– Что?
– У меня пошла кровь из носа, – беспомощно проговорил Михаил. – Как у гимназиста, понимаешь? Я был на войне, и даже там со мной такого не случалось!
– И что было дальше?
– Я вытер кровь и поспешил домой. Но на площади опять наткнулся на нее, – молодой Корф снова кивнул на Розу. – А на опознании она так на меня посмотрела, что я сразу же понял: узнала. И был уверен, что девица укажет на меня Папийону. Только она этого не сделала. Отцу бы не понравилось, если бы мне пришлось выйти в отставку из-за того, что оказался в неудачное время не в том месте…
Амалия тихо вздохнула.
– А ты никогда не думал, что тебе надо жить не для твоего отца, а для себя?
– Мама, – с неудовольствием проговорил Михаил, – мы уже много раз это обсуждали. Я делаю то, что должен делать, вот и все.
– Хорошо, оставим неприятную тему. Лучше скажи мне вот что: почему ты молчал? Почему не сказал мне раньше, где был в ту ночь?
– Мама, я взрослый человек, – проворчал сын. – Думаешь, мне приятно признаваться, что у меня пошла кровь из носа, как у какого-то мальчишки? Я выглядел бы просто глупо!
– Мне лезло в голову черт знает что! – рассердилась Амалия. – И не мне одной, кстати сказать! Ты хоть знаешь, что Елизавета Корнелли заявила полиции, будто ты был у нее, чтобы тебя выгородить?
– Нет. Я не знал.
Про себя Михаил машинально отметил, что сейчас мать назвала его бывшую любовницу по имени. Обычно же именовала ее «балерина Корнелли» или «эта балерина».