— Вы не лучше их, — с трудом выдавливаю я.
Кто-то должен умереть ради общего блага — это тоже девиз АБД. Мы становимся такими, как они.
Рейвэн встает из-за стола и идет в направлении коридора.
— Ты не должна чувствовать себя виноватой, Лина, — говорит она. — Пойми, это война.
— Ты не понимаешь? — Я возвращаю ей слова, которые она сказала мне после того, как умерла Мияко: — Ты не можешь указывать мне, что чувствовать, а что не чувствовать.
Рейвэн качает головой, я вижу по ее лицу, что ей меня жаль.
— Он… Джулиан правда тебе нравится?
Я не могу произнести ни слова и только киваю в ответ.
Рейвэн устало трет лоб и снова вздыхает. В какой-то момент мне кажется, что у меня появилась надежда. Она сейчас сдастся и согласится помочь мне.
Но когда Рейвэн снова смотрит на меня, ее лицо не выражает никаких чувств.
— Завтра мы уходим на север, — говорит она, и мне становится понятно, что разговор окончен.
Джулиан ради нас отправится на виселицу, а мы будем улыбаться и мечтать о победе. О победе, которая скоро придет, как подернутый дымкой кроваво-красный рассвет.
Остаток дня проходит как в тумане. Я брожу из комнаты в комнату. Ко мне поворачиваются люди, улыбаются, смотрят, точно ждут чего-то, а когда я их не узнаю, снова отворачиваются. Видимо, это члены Сопротивления. Я вспомнила лишь одного из них, это парень — ровесник Тэка, который принес нам в Убежище новые идентификационные карточки. Я ищу женщину, которая привезла меня сюда, но не вижу никого, кто бы выглядел или говорил так, как она.
— Я хожу по складу и прислушиваюсь. Судя по всему, мы в двадцати милях к северу от Нью-Йорка, возле южной границы города под названием Уайт-Плейнс. Наверное, мы подключились к их электросети — у нас есть свет, радио и даже электрическая кофеварка. Одна из комнат завалена палатками и спальными мешками — Тэк и Рейвэн подготовились к переходу. Я понятия не имею, сколько человек пойдет с нами, но кто-то наверняка останется. Кроме большого складного стола, стульев и раскладушек в спальной комнате, мебели здесь нет. Радиоприемник и кофеварка стоят в «гнезде» из сваленных на цементный пол проводов. Радио включено весь день напролет, и, куда бы я ни пошла, до меня долетают сквозь тонкие стены его сигналы.
— «Джулиан Файнмэн… глава молодежного отделения «Америка без делирии» и сын президента организации…»
— «…сам — жертва заразы…»
— И на каждой станции одно и то же. Они все рассказывают одну историю.
— «…обнаружен сегодня…»
— «…в данный момент под домашним арестом…»
— «Джулиан… ушел со своего поста и отказался проходить процедуру исцеления…»
Год назад об этом даже не стали бы сообщать. Историю бы замолчали, так же как после смерти брата Джулиана постепенно из всех публичных источников изъяли информацию о его существовании. Но после инцидентов многое изменилось. Рейвэн права в одном — теперь это война, и враждующие стороны нуждаются в своих символах.
— «…чрезвычайное собрание Комитета регуляторов Нью-Йорка… решение суда… приговорен к смертной казни через повешение… завтра в десять часов утра…»
— «…некоторые называют эту меру излишне суровой… общественность выступает против АБД и КР Нью-Йорка…»
Я впадаю в оцепенение, как будто зависаю во времени и пространстве. Злость отступает и сходит на нет, а вместе с ней и чувство вины. Я абсолютно ничего не чувствую. Джулиан завтра умрет. Я помогла ему умереть.
Все это было заранее спланировано. И мысль о том, что процедура исцеления для Джулиана в принципе равносильна смертельному приговору, не приносит облегчения. Мое тело сковывает лед. На мне толстовка, наверное, кто-то мне ее дал, но я все равно не могу согреться.
— «…официальное заявление Томаса Файнмэна…»
— «За решением Комитета регуляторов стоит АБД… Соединенные Штаты в критическом положении, мы не можем больше терпеть тех, кто приносит нам вред… мы должны создать прецедент…»
АБД и Соединенные Штаты Америки больше не могут позволить себе оставаться толерантными. Сопротивление набирает силу, оно распространяется под землей — в туннелях, в норах, в темных сырых местах, там, где они не могут нас достать.
Поэтому власти решили преподать нам кровавый урок — публичную казнь.
За ужином я умудряюсь что-то съесть. Я уверена, что Рейвэн и Тэк воспринимают это как знак примирения, хотя смотреть в их сторону я по-прежнему не могу. Они натянуто смеются, пытаются шутить и громко рассказывают четырем товарищам, которые сидят вместе с нами за столом, разные истории и анекдоты. И все равно радио-голос проникает сквозь стены, как шипение ядовитой змеи.
— «…других заявлений ни от Джулиана, ни от Томаса Файнмэнов не последовало…»
После ужина я выхожу из дома. В пятидесяти футах от главного здания стоит небольшой сарай. Это первый раз за весь день, когда у меня есть возможность подышать свежим воздухом и осмотреться. Мы заняли какой-то старый склад. Он стоит в конце извилистой асфальтированной дороги, которая проходит через лес. На севере мерцают городские огни — это, должно быть, Уайт-Плейнс. А на юге в розоватом вечернем небе можно различить смутное сияние, эта корона искусственных огней указывает на Нью-Йорк. Сейчас, наверное, около семи часов, еще рано для комендантского часа или мандатного отключения электричества. Где-то там, среди этих огней, в этом скоплении домов и людей, — Джулиан. Страшно ли ему? Думает ли он обо мне?
Ветер холодный, но он приносит с собой запахи талого снега и молодой травы, запахи весны. Я вспоминаю нашу квартиру в Бруклине, сейчас она, наверное, заколочена, или ее разграбили регуляторы и полицейские. Лина Морган Джонс, как и сказала Рейвэн, умерла, теперь ее место займет новая Лина, так каждую весну на деревьях появляются новые ветки — на месте отжившего и мертвого рождается новая жизнь. Интересно, какой будет эта новая Лина?
На секунду меня пронзает приступ острой тоски. Я уже от многого отказалась в своей жизни и не раз ставила на себе крест. Я выросла на руинах своих прошлых жизней, руинах из вещей и людей, которых любила. Я оставила в прошлом маму, Грейс, Хану, Алекса.
И вот теперь — Джулиан.
Эго не та Лина, которой я хочу быть.
Где-то в сгущающихся сумерках отрывисто ухает сова. Ее крик звучит подобно сигналу, и в этот момент во мне зарождается твердая, как бетонная стена, уверенность — это не то, чего я хочу. Я бежала в Дикую местность не для того, чтобы поворачиваться спиной к людям, которых люблю, хоронить их, а потом возрождаться на их могилах, чтобы стать жесткой и непробиваемой, как Рейвэн. Так живут зомби.
Но я так жить не собираюсь. С меня хватит.
Сова ухает еще раз, на этот раз громче и четче. И я начинаю воспринимать все отчетливее и яснее: потрескивание старых деревьев, запахи, отдаленный гул мотора на шоссе, который нарастает, а потом снова стихает.
Грузовик. До этого момента я слушала не задумываясь, но сейчас у меня в голове прояснилось. Склад недалеко от шоссе. Мы наверняка приехали сюда из Нью-Йорка, а значит, есть дорога обратно.
Мне не нужна Рейвэн, и Тэк мне не нужен. И даже если Рейвэн права в том, что Лины Морган Джонс больше не существует, эта Лина мне тоже не нужна.
Я возвращаюсь на склад. Рейвэн сидит возле стола и расфасовывает продукты по тряпочным мешочкам. Мы привязываем их к нашим рюкзакам, а ночью на стоянках подвешиваем на ветках деревьев, чтобы звери не могли до них добраться.
Хорошо, что она хоть чем-то занята.
— Эй! — Рейвэн чересчур дружелюбно улыбается, как улыбалась весь вечер. — Ты наелась?
Я киваю.
— Да. Давно уж так не наедалась.
Рейвэн слегка морщится, но я просто не могла не уколоть ее. Потом я встаю рядом со столом, там, где на кухонном полотенце разложены маленькие острые ножи.
Рейвэн ставит одну ногу на стул и прижимает колено к груди.
— Послушай, Лина, я сожалею, что мы не рассказали тебе обо всем раньше. Я думала… В общем, я думала, что так будет лучше.
— И эксперимент чище.
Рейвэн вскидывает на меня глаза. Я облокачиваюсь на стол и при этом кладу ладонь на рукоятку одного из ножей.
Рейвэн вздыхает и снова отводит взгляд.
— Я знаю, сейчас ты должна нас ненавидеть. Ты имеешь право злиться…
Но я не даю ей договорить.
— Я на тебя не злюсь.
Я выпрямляюсь и одним движением прячу нож в задний карман.
— Правда?
В эту секунду Рейвэн кажется такой юной, гораздо младше своих лет.
— Правда, — говорю я, и она улыбается.
Улыбка слабая, но искренняя. А я добавляю:
— Я на тебя не злюсь, но и быть такой, как ты, не хочу.
Улыбка слетает с лица Рейвэн. А я смотрю на нее и понимаю, что, возможно, вижу ее в последний раз. Острая боль, как клинок, пронзает грудь. Я не уверена, что любила Рейвэн, но она дала мне жизнь в Дикой местности. Она была мне матерью и сестрой одновременно. И она — еще один человек, которого я должна буду похоронить.
— Когда-нибудь ты поймешь, — говорит Рейвэн.
И я знаю, что она в это верит. Рейвэн смотрит мне в глаза, словно надеется убедить в том, что людей можно приносить в жертву ради общего дела, что красота может вырасти на трупах.
Но в этом нет ее вины. Рейвэн потерялась, она увязла и хоронит себя все глубже и глубже. Частички настоящей Рейвэн разбросаны повсюду. Ее сердце осталось рядом с маленьким скелетом возле реки, который с приходом весны унесет талая вода.
— Надеюсь, что нет, — как можно мягче говорю я, потому что так я с ней прощаюсь.
Я убираю нож в рюкзак, проверяю, на месте ли стопка идентификационных карточек, которые я украла у стервятников. Они наверняка мне пригодятся. На одной из коек в спальной комнате лежит ветровка, я прихватываю ее и еще краду из приготовленного на завтра небольшого нейлонового рюкзака плитки гранолы и несколько бутылок с водой. Рюкзак у меня тяжелый, хоть я и выложила из него за ненадобностью руководство «Ббс», но от припасов отказываться нельзя. Если у меня получится вызволить Джулиана, нам придется бежать быстро и долго, и неизвестно, когда мы наткнемся на какой-нибудь хоумстид.
Я быстро прохожу через склад к дверям, которые выходят на парковку. По пути мне попадается всего один человек — долговязый рыжий парень, но он лишь мельком смотрит в мою сторону. Как уменьшаться в размерах и становиться невидимой для окружающих, я научилась еще в Портленде. Я прохожу мимо комнаты, в которой большинство хоумстидеров, включая Тэка, расположились на полу вокруг радиоприемника. Они отдыхают, болтают, обмениваются шутками. Кто-то курит самокрутку, кто-то перетасовывает колоду карт. Я вижу затылок Тэка и мысленно говорю ему: «До свидания».
А потом я снова выскальзываю в ночь. Я свободна.
На юге Нью-Йорк все еще подсвечивает небо своими огнями. До комендантского часа и полного отключения электричества время пока что есть. Только очень богатые люди, правительственные чиновники, ученые и такие деятели, как Томас Файнмэн, имеют неограниченный доступ к электросети.
Я бегу трусцой к шоссе, временами останавливаюсь и прислушиваюсь. Тишину лишь изредка нарушает уханье совы и суета ночных зверушек. Движения на дороге почти нет. Я уверена, что она используется только для грузовых перевозок.
Внезапно я оказываюсь у цели — передо мной широкая полоса бетона, залитая серебряным светом луны. Я поворачиваю на юг и замедляю шаг. Мое дыхание превращается в облачка пара. Чистый холодный воздух с каждым вдохом обжигает мне легкие. Но это хорошее ощущение.
Я оставляю шоссе справа и стараюсь к нему не приближаться. Есть шанс наткнуться на контрольно-пропускной пункт, а встреча с патрулем — последнее в списке моих желаний.
До северной границы Манхэттена примерно двадцать миль. Время в такой обстановке отслеживать сложно, но, я думаю, проходит шесть часов, прежде чем я вижу вдалеке высокую пограничную стену из бетона. Идти быстро больше не получается. У меня нет фонарика, а свет луны то и дело перекрывают ветки деревьев, они цепляются друг за друга, как руки скелетов. Иногда мне буквально приходится идти на ощупь. К счастью, можно ориентироваться по свету от шоссе. Если бы не это, я бы точно заблудилась.
Портленд был окружен простой оградой из металлической сетки, через которую, по слухам, пускали электрический ток. Граница Нью-Йорка построена из бетонных блоков с идущей по верху спиралью колючей проволоки. Вдоль всей стены через равные промежутки установлены сторожевые вышки. Прожектора на вышках направлены в сторону Дикой местности. До границы остается еще несколько сотен футов, ее огни едва заметно мигают за деревьями, но я все равно пригибаюсь как можно ниже и сбавляю шаг. Сомневаюсь, что эта сторона патрулируется. Но нельзя забывать, что сейчас все быстро меняется.
Осторожность никогда не помешает.
В пятнадцати футах от шоссе тянется неглубокий овраг. Я соскальзываю вниз на ковер из пожухлых прошлогодних листьев, ложусь на живот и ползу. То и дело я натыкаюсь на лужи и островки еще не растаявшего снега, но зато так меня нельзя заметить с шоссе. Даже если оно патрулируется. Тренировочные брюки быстро промокают насквозь, я понимаю, что, прежде чем объявиться в Манхэттене, мне придется найти какую-нибудь одежду и место, где переодеться. Иначе я сразу привлеку к себе внимание. Но этот вопрос я решу позже.
Проходит довольно много времени, прежде чем я слышу вдалеке урчание грузовика. Потом фары освещают клубящийся над шоссе туман. Огромный белый грузовик с логотипом сети бакалейных магазинов проезжает мимо меня и сбавляет скорость на подъезде к границе. Я приподнимаюсь на локтях. Шоссе, как длинный серебряный язык, уходит в проход между бетонными блоками пограничной стены. Проход перекрывают тяжелые металлические ворота. Когда грузовик останавливается, из сторожевой будки выходят две темные фигуры. В свете прожекторов они — просто плоские черные тени с винтовками. Я слишком далеко и не могу расслышать, что говорят охранники, но можно догадаться, что они проверяют документы у водителя. Один из охранников обходит грузовик, но в кузов не заглядывает. Небрежность. Небрежность охранников мне на руку.
В течение следующих двух или трех часов через КПП проезжает еще пять грузовиков. И каждый раз ритуал повторяется. Как полагается, охранники осматривают только один грузовик с логотипом «ЭКСОН». Я жду и планирую свои действия. Ползком я подбираюсь ближе к КПП, держаться стараюсь ближе к земле и двигаюсь, только когда луна скрывается за низкими черными тучами. До стены остается около сорока футов, я снова залегаю и жду. Охранники периодически выходят из своей будки, чтобы досмотреть проезжающие грузовики. Я так близко, что уже могу разглядеть их лица и расслышать обрывки фраз. Они просят водителей предъявить идентификационные карточки, проверяют права и регистрацию. Ритуал продолжается не дольше трех-четырех минут. Действовать придется быстро.
Надо было надеть что-нибудь потеплее ветровки. Но зато на холоде не заснешь.
К тому моменту, когда я решаю, что время пришло, солнце уже поднимается за темным покровом тонких перистых облаков. Фары грузовика еще не выключены, но с наступлением рассвета они уже не так слепят, как ночью.
Возле ворот с грохотом останавливается мусоровоз с лестницей на одном борту. Я пригибаюсь к земле и сжимаю в руке камень, который заранее подобрала в овраге. Руки и ноги у меня закоченели от холода, и, чтобы восстановить кровообращение, приходится несколько раз сжимать и разжимать кулаки.
Один из охранников с винтовкой наперевес обходит грузовик. Второй стоит у водительского окна, дышит на руки и задает стандартные вопросы.
«Откуда едете? Куда направляетесь?»
Я встаю и быстро бегу между деревьев, стараясь при этом наступать только на мягкую кашицу из перегнивших листьев. Сердце колотится в горле и не дает дышать. Охранники в двадцати футах справа от меня, может, даже ближе. У меня только одна попытка.
Оказавшись достаточно близко к стене, чтобы быть уверенной в том, что попаду в цель, я размахиваюсь и бросаю камень в один из прожекторов. Попадание, минивзрыв и звук разбитого стекла. Охранники оборачиваются, а я тут же бегу обратно.
— Какого черта? — возмущается один из охранников и, на ходу снимая с плеча винтовку, трусит в сторону разбитого прожектора.
Я молюсь, чтобы второй последовал за первым. Но второй колеблется. Он перекладывает пистолет из левой руки в правую, плюет под ноги.
«Ну же, иди, иди».
— Жди здесь, — говорит охранник водителю и бежит вслед за первым.
Вот оно. Это мой шанс. Пока охранники проверяют, что случилось с прожектором, который установлен в сорока футах от ворот, я должна приблизиться к мусоровозу со стороны водителя. Я сгибаюсь в три погибели и стараюсь уменьшиться в размерах, водитель не должен увидеть меня в боковое зеркало. Целых двадцать секунд я на дороге, как на ладони, нет ни деревьев, ни кустов, чтобы меня прикрыть. В эти секунды я вспоминаю, как Алекс в первый раз взял меня с собой в Дикую местность. Вспоминаю, в каком я была ужасе, когда перелезала через пограничное заграждение, мне казалось, что с меня содрали кожу, вспороли живот и выставили на всеобщее обозрение.
Десять футов, пять, два. А потом я прыгаю на лестницу, и холодный металл обжигает мне пальцы. Забравшись на крышу, я плотно прижимаюсь к проржавевшей и загаженной птицами поверхности. Даже металл пахнет сладковатыми помоями, которые годами перевозились в этом мусоровозе. Чтобы не закашляться, я прячу лицо в рукаве ветровки. Крыша немного вогнута, по краю вдоль бортов закреплены рельсы, так что я смогу удержаться, если мусоровоз поедет слишком уж быстро.
— Эй! — кричит водитель охранникам, — Вы меня пропустите или как? У меня график.
Ответ приходит не сразу. Мне кажется, что миновала целая вечность, прежде чем я слышу приближающиеся к мусоровозу шаги и один из охранников говорит: